Операция «Сентябрь»

– Особенно беречь переводчиков, – наставлял Савельев. – Сегодня ночью пойдём вместе со штурмовыми группами полка. А сейчас всем готовиться.

Он задержал лейтенанта Сизову, переводчицу группы, оглядел её с ног до головы и сказал:

– Пойдёте, лейтенант, со мной. Держаться рядом. Глядеть в оба. Не зевать. Не отставать. Не бояться. А сейчас идите и переодевайтесь.

– Это как понять, товарищ майор? – Сизова вспыхнула, сделала обиженное лицо и вскинула вверх голову. Машинально стала поправлять элегантно подшитую новенькую полушерстяную гимнастёрку и отряхивать сзади бостоновую синюю юбку.

– А вот так и понимайте. Переодеться в полевую форму, надеть штаны, поменять хромовые сапоги на яловые. Автомат можете не брать. Но запасных обойм к ТТ советую взять побольше. Идите и выполняйте приказ.

Это было их первое знакомство. А потом было то чудесное утро начала мая сорок пятого, утро победного дня. Савельев велел старшине Кухаренко собрать опергруппу. Два десятка офицеров, в том числе и переводчицы, с напряжением ожидали указаний майора. Савельев с улыбкой оглядел свое воинство. Все одеты в выглаженную форму и при наградах. Сапоги блестят, как тульские самовары. А у некоторых девушек, в том числе у лейтенанта Сизовой, слегка, хотя и не по-уставному, подкрашены губы.

– Ну, что, потаенное войско? – Савельев с улыбкой оглядел личный состав. – Не пора ли нам прогуляться по вражеской столице? Засиделись, небось, по бункерам да подвалам? Родным и друзьям сказать-то не о чем будет. А еще, мол, Берлин брали. Сейчас семь ноль-ноль. Два часа на променад, и вновь за работу. Ну, так как, вперед?

Все с воодушевлением поддержали предложение командира, весело и одобряюще загалдели. Девушки бросились целовать Савельева. Через минуту все его лицо было покрыто следами от губной помады.

Накануне в Берлине шел дождь. После него многие пожары поутихли. Дождь прибил страшную пыль, но усилил запах гари. Город, особенно его центральная часть, лежал в руинах. Не было видно ни одного целого здания. А сохранившиеся кое-где фасады сиротливо чернели оконными проемами. Улицы превращены в нагромождения битого кирпича, бетонных осколков, искореженного металла, развороченного асфальта. Повсюду сожженная и подбитая немецкая и советская техника, изуродованные трамваи. Кругом воронки, воронки, воронки…

Вся компания вначале отправилась осматривать Рейхстаг. Изувеченное бомбами и снарядами здание, исклеванное огнем стрелкового оружия, украшенное алым стягом на уцелевшем остове купола, все равно сохраняло остатки былого величия.

На ступеньках примостилось множество бойцов. Одни просто сидели и курили. Другие перематывали обмотки и портянки. Некоторые спали, подложив под голову скатки шинелей или вещмешки. Три бойца импровизировали на трофейных губных гармошках. На них никто не обращал внимания.

Над всем этим скопищем людей, пришедших в Берлин со всех уголков Страны Советов, выживших в самой страшной и кровавой бойне в истории человечества, витал дух неимоверной усталости. Осознание победы, радость мира придет завтра. Сегодня они просто отдыхали от долгого и тяжелейшего труда.

Стены Рейхстага были густо исписаны победителями. Надписи имелись всякие. Много и нецензурных.

Потом вся группа направилась в сторону Бранденбургских ворот. Непроизвольно отстав, заглядевшись на чудом сохранившийся памятник, Савельев услышал рядом:

– Один из замечательных памятников конца восемнадцатого века. Архитектор Лангханс.

«Таким тоном говорят экскурсоводы», – подумал он и обернулся. За его спиной стояла Сизова и смущенно улыбалась.

– А откуда вы это знаете, товарищ лейтенант?

– Я, товарищ майор, на третьем курсе в университете на студенческой конференции делала доклад о памятниках Берлина XVIII–XIX веков.

Они вдвоем не спеша стали догонять товарищей.

– Мой доклад понравился. После конференции ко мне подошла со вкусом одетая незнакомая дама и предложила в свободное от учебы время поработать экскурсоводом в Наркомате иностранных дел. Обслуживать официальные делегации из Германии и Австрии. Так я оказалась в разведке.

Савельев впервые разговаривал с Сизовой во внеслужебной обстановке. «Интересно, – подумал он, – мы на фронте скоро уже два года вместе, а я практически ничего не знаю об этой симпатичной девушке. Я не знаю, сколько ей лет. Даже имени ее вспомнить не могу. Никогда не было времени ознакомиться с ее личным делом». То, что она прекрасный переводчик, великолепно владеющий военной терминологией, знали во всей контрразведке фронта. Его начальство неоднократно пыталось забрать Сизову то в корпусной, то в армейский отдел, но она исхитрялась всеми немыслимыми способами остаться в дивизии, в отделе Савельева. То заболеет. То сбегала к полковым разведчикам на допрос языка. А однажды, когда в очередной раз за ней приехали из штаба армии, она намазалась выпрошенным у артиллеристов пушечным салом и вся покрылась аллергической сыпью. По ранее достигнутой ею договоренности с главврачом медсанбата, был поставлен диагноз: тиф. Больше ее не трогали.

Савельеву она нравилась. Он постоянно думал о ней. Скучал без нее в отлучках. А как только вновь встречал, начинал придираться. То форма ее не по уставу ушита. То прическа вызывающая. То тараторит во время допросов, то слишком медленно переводит. Она все терпела.

– Товарищ майор. А я знаю, о чем вы сейчас думаете.

– И о чем же?

– Вы думаете: майор Савельев! Идешь ты по поверженному Берлину, к которому стремился четыре года. Весна. Дышится легко. Рядом с тобой молодая и, в общем, симпатичная девушка. Вместе с ней исколесили мы фронтовые дороги Белоруссии, Польши и Германии. Под бомбежками, под артобстрелами не раз бывали. И отступать приходилось, и наступать. Куском хлеба делились. А я ведь даже имени ее не знаю… Лена меня зовут. Лена! Запомните, товарищ майор.

Илюхин понял по грустной улыбке подполковника, что тот сейчас далеко, и подал знак сержанту не торопить начальника. Он тихо приказал, вернее даже не приказал, а попросил:

– Маша, давай крепкого горячего чаю с булочками. И принеси яблочек, тех самых, антоновки, что я вчера привёз.

За чаем Савельев спросил:

– А вы, Николай Иванович, женаты?

Илюхин, всегда приветливый и улыбчивый, изменился в лице.

– Был, товарищ подполковник. До сорок четвёртого года. Поженились мы в мае сорок первого, в Себеже. Я служил там. Жена родом из Великих Лук, учительницей работала в школе. В первые дни войны я успел её отправить к моей матери в Пермь. Семнадцатого июля сорок четвёртого года наша 150?я стрелковая дивизия, где я служил оперуполномоченным отдела «Смерш» в стрелковом полку, освободила Себеж. А на следующий день мне пришлось арестовать тестя, добровольно и усердно служившего у немцев в комендатуре. Узнав об этом, жена подала на развод. Детей не было, расстались тихо.

– Жалеете?

– Сейчас уже нет. Подзарослось.

Савельев закурил, улыбнулся и, показав папиросой на дверь, сказал:

– А сержант-то просто красавица. Грех такую упустить.

– Не упустим. Она у меня в отделе служит. Не упустим.

– Вашего комдива Шатилова я по Берлину знаю, – поменял тему Савельев, – хороший мужик, вдумчивый, мудрый, но строгий. Мародёры, насильники и пьяницы боялись его, а немцы уважали.

Зашёл Зарубин, присел к столу, налил себе чаю, взял пухлую, хрустящую булочку.

– Недурно живёте, товарищи начальники.

Александр Васильевич раскрыл одну из папок, вынул из неё несколько скреплённых страниц и протянул Илюхину.

– Вы знакомы с этим документом?

Илюхин стал медленно читать:

«Прокуратура СССР

Военный прокурор войск НКВД Литовской ССР

Секретно

№ NNNN

г. Вильнюс

Министру внутренних дел Литовской ССР

генерал-майору тов. БАРТАШУНАС

Копия: Военному прокурору 4 СД ВВ МВД