Брать живьем! 1919-й

Рундук умолк, приложив палец к губам. Со стороны углового дома, в котором до революции располагалась чайная купца Степанова, послышались цоконье копыт и погромыхивание повозки. Спустя некоторое время во тьме показалась серая тощая лошадь. Прядая головой и фыркая, она остановилась на противоположной от мануфактурного склада обочине. С подводы спрыгнул тщедушный, не высокого роста возница и крадущейся походкой направился к складу. У двери с тяжелым амбарным замком он огляделся, повернул кудлатую голову налево, затем направо, зачем-то посмотрел вверх, на месяц. Через секунду послышалось мерное – вжик-вжик!

– Пилочку в ход пустил, – шепнул мне Рундук. – Пошли! Пока пилит, не услышит наших шагов.

Юный грабитель вовсю занимался своим делом, когда тяжелая рука матроса легла на его костлявое плечо. Пилка упала на землю, пацан было дернулся, но тут же понял, что от железной хватки ему никуда не деться.

– Пустите, больно!

– Складик надумал обчистить, шельмец? – ухмыльнулся матрос. – А где ж твои дружки?

Малец, облаченный в темный пиджачишко и брюки, поглядел на моряка, узнал его и захныкал:

– Какие дружки? Отпустите меня, дяденька Скворцов! Я больше не буду.

– Знаем, как ты не будешь! А ну пошли!

– Куда?

– К товарищу Светловскому. Известно тебе, кто он такой?

– Начальник уголовки, – захныкал еще пуще пацан. – Я, правда, больше не буду, дяденька Скворцов. Вот крест святой!

– Хватит сопли пускать! – дернул я его за рукав. – Что за повозку бросил на той стороне дороги?

– Я это… крестьянина одного самогоном угостил, он и поснул в подводе.

– Мал пострел, да удал, – улыбнулся Скворцов, дав Шкету легкого леща. – Вишь ты, как подготовился. Ну, сельчанин пусть себе дрыхнет, а мы пройдемся немного по ночному Петродару.

Cветловский жил на улице Усманской, невдалеке от ее пересечения с Базарной. Как и было условлено, мы пару раз негромко стукнули в окно одноэтажного каменного флигеля. Почти в тот же миг занавеска отдернулась, и наш начальник жестом показал нам проследовать к крыльцу.

– Прошу, – сказал он, открывая входную дверь со свечкой в руке. Задвинув засов, провел нас всех троих через сени и прихожую в небольшую кухню и усадил за стол. Воткнув свечку в подсвечник, разогрел чайник на примусе, налил себе и нам чаю.

Я с удовольствием наблюдал, как хозяин ставит на середину стола тарелочки с морковной заваркой и колотым сахаром. Хоть чаю глотнуть! Почти целый день маковой росинки во рту не было!

– Так, так, – проговорил Светловский, поглядывая на задержанного подростка. – Это, значит, и есть наш Васька Шкет. Вот он, оказывается, какой! Ну, ты брат, даешь! Лихо начинаешь! У Кузьминых квартиру обнес, к мануфактурному сунулся. Что потом? Бандитское перо в бок или милицейская пуля в башку?.. Ты вроде бы должен пойти на дело с дружками.

– В одиночку к складу пожаловал, – пояснил матрос.

Шкет cо своим тонким носом и острым подбородком походил на маленького взъерошенного воробья. Он хлебал подкрашенный кипяток, грыз кусочек сахара и исподлобья посматривал на сурового розыскника.

– Я работаю один, ни под кем не хожу!.. Любка сдала меня, да?.. Ей я задвинул, что с дружками склад чистить буду. Cучка драная!.. А вы прикинули, что я с «монастырскими»?

– Не скрою, были такие предположения, – сказал Светловский. – Что же нам с тобой делать?

– Определим его в детскую трудовую колонию, да и дело с концом! – резко cказал Рундук.

– Не хочу в колонию! – заныл пацан, скорчив плаксивую мину. – Там воли нет.

Светловский подвинул к юному грабителю тарелку с сахаром.

– Бери, не стесняйся!

– Не надо в колонию, товарищ Светловский! – продолжал ныть Шкет. – Лучше я вам помогать стану. Все выведаю! Хотите про «синих» или «монастырских» знать больше? Я на «монастырских» жуть, какой злой, отлупили меня недавно, скоты! Все ребра пересчитали!

– За что же?

Подросток отхлебнул чая, шмыгнул носом.

– Не туда, по ихнему, полез… Вырасту, всех перешмаляю! А первого – Белого!

– Что за Белый?

– Ихний главарь. Длинный такой, худой, горбоносый, и глаза, как это… глубоко посаженные. Это он агенту вашему звезду на лбу вырезал.

У Светловского при свете свечи отчетливо заходили желваки на скулах. Он знаком показал нам со Скворцовым подниматься. Проводив нас до двери, проговорил:

– Я тут еще малость побеседую с мальцом. А вы ступайте по домам. Поспите немного. Ну, до завтра!.. Да, Данила, ты не думай, о разговоре тех двух дворянчиков в закусочной я не забыл. Завтра и начнем вплотную заниматься этой темой.

– Хорошо, – произнес я с легкой улыбкой. – Только куда ж мне идти?

– Вот, черт! Совсем не подумали об этом… У меня, конечно, можно расположиться на полу, но какой же это будет сон?

– Да и у меня только на полу можно поспать, – развел руками Рундук.

– Слушай, Данила, а не пойти ли тебе в Угро? В шифоньере найдешь матрасец и подушку с одеялом. Я сам там раза три ночевал, когда с писаниной засиживался допоздна. Ничего, выспаться можно… Спиридон, проводи Данилу, а то вдруг часовые заартачатся.

Мы со Сворцовым оставили дом и пошли вверх по Базарной. На полдороге мимо нас с оружием в руках пробежала группа людей в кожанках.

– Чекисты, – объяснил мне матрос. – Весь день сегодня бандитов отстреливают!

Спустя минуту где-то неподалеку послышались громкие крики, и разразилась пальба.

ГЛАВА 5

После ухода Скворцова из кабинета я постелил на венские стулья матрасик, бросил на него подушку и лег, укрывшись тонким одеялом. Часы на стене, показывавшие половину первого, размеренно тикали, с нижнего этажа доносился едва различимый бубнеж двух дежурных милиционеров. Моя попытка быстро уйти в отключку ни к чему не привела. Голова полнилась мыслями, они кружились в каком-то нескончаемом хороводе и никак не давали уснуть.

Ну, попал! Из сытого XXI века – в голодный 1919-й! Революции еще нет и двух лет, гремит братоубийственная Гражданская, расцветает пышным цветом бандитизм, кругом уголовщина. Одно дело читать архивные документы, лениво писать статьи по теме, совсем другое оказаться в этом сложном, поистине суровом времени. И впереди не легче! НЭП, индустриализация, коллективизация, троцкизм, культ личности Сталина!..

Один день, а сколько событий! Башку сносит! И это, судя по всему, только начало. Что меня ждет? Вернусь назад в будущее, пропаду в горниле грозных событий, которые переживает город, вся страна, или добьюсь чего-то такого, чем можно будет гордиться?.. Не дано тебе этого знать, Данила Нечаев, стажер Петродарского уголовного розыска. Ну, не дано!.. Не ломай голову, постарайся для начала просто заснуть и увидеть какой-нибудь клевый сон…

Я открыл глаза, когда рассвет только-только начинал брезжить. Снилось, что я долго бегу от кого-то по безлюдным городским улицам и все спрашиваю себя: «Когда же это все кончится?.. Должен же быть всему предел!»

За окном светлело, ранние пичуги в ветвях деревьев уже заводили свои пробные трели. Вдали, в пригородной слободе, лениво, словно бы нехотя, тявкали собаки, азартно перекликались петухи, утробно мычали коровы.

Я зевнул, полежал немного. Поняв, что забыться сном больше не удастся, встал, убрал на место спальные принадлежности и расставил стулья. Подошел со свечкой к картотеке, заведенной еще при царизме, и выдвинул ящик с надписью «гоп-стопники». Именно в уличных грабителях я надеялся отыскать карточку Меченого. И точно, она была там: Гаврилов Степан Иванович, прочитал я, кличка Меченый, 31 года (карту составили в 1916 году), уроженец с-ца Алексеевка Петродарского уезда. Проживает: Монастырка, дом пять. Православный, холост, грамотный, нападение на улице с целью грабежа. Приметы: рост – 1 метр 70 сант., телосложение – крупное, волосы – темные, густые, усы – темные, цвет лица – землисто-серый, выражение – суровое, глаза – карие, нос – большой, подбородок – твердый, руки – ддинные, привычка держать их в карманах. Сутуловат, походка – в развалку. Особенности в жестикуляции, мимике и т.п. – лицо неподвижное, каменное… Рубль за сто, сыщик, ознакомившись с содержанием карточки, легко мог вычислить Меченого в толпе! Умели сыскари до революции составлять картотеки!

Другие надписи на ящиках гласили: «взломщики», «карманники-щипачи», «медвежатники», «фармазонщики», «форточники», «скупщики краденного» и так далее.

На столе Светловского лежал ворох бумаг. Я присел, включил настольную лампу и прежде чем углубиться в их изучение, ознакомился с листками, лежавшими на столешнице под стеклом.