Шиндяй. Колдун тамбовских лесов

Тот перестал жевать, не зная, что и ответить. Ломоть хлеба выпал из руки. Глаза его были красными – он давно протрезвел, но выглядел помятым, совсем нездоровым.

У меня в горле застыл комок.

– Пока вот так. А нос не вешай, начальство, думаю, что-нибудь решит. Оно у нас умное. Штрафанут тебя, да. И поделом. Как следует, – Шиндяй присвистнул. – Но потом сам посуди – не по миру ж вас пускать со старухой? Пустые избы в посёлке есть, может, чего выделят вам из фонда лесничества. Тебе, кстати, может, и страховка положена? А, Пётр Дмитрич?

Тот сидел, раскрыв беззубый рот, и без слёз плакал, задыхаясь и давясь:

– Я ж тебя, Витя, с грязью мешал, я ж на тебя людей натравливал… Даже ведь плёл по пьяни, что это ты, колдун, дождик украл! Ведь бывает такое! В лесу поживи, во всё верить начнёшь! А ты! К себе? Жить? Как так?

– Ладно, не надо, давай ещё сопли с тобой розовые, кучерявые развесим по веткам! Вот по всей этой красоте! Подбери нюни-то, да ешь лучше! И позубастей. А то нам с тобой ещё до дома пиликать. А дождик-то и я правда украл, всё заранее продумал.

Он посмотрел на меня:

– Что скажешь, Михан-пахан?

И я вдруг, сам не знаю почему, прочитал:

Не жди от меня прощенья, не жди от меня суда,

Ты сам свой суд, ты сам построил тюрьму.

И ежели некий ангел случайно войдёт сюда,

Я хотел бы знать, что ты ответишь ему?

– Здорово, – не сразу сказал Шиндяй. Пиндя не слушал – жадно ел, глаза его были пусты. – Это твоё, что ли? Молодец! У меня, я ж говорю – вот строчка придёт красивая, а дальше никак…

– Нет, не моё, это Борис Гребенщиков, из раннего притом. Песня у него такая есть – «Укравший дождь».

– Да, как никогда подходит, – Шиндяй сорвал тонкую веточку и стал жевать задумчиво. – Как никогда…

Скоро они ушли, и я подошёл к двери, посмотрел в темноту своего дома. Или сараюшки, как назвать… Заходить не хотелось. Пришли сумерки, но ещё было видно улицу. Дождик будто бы оживил посёлок. Где-то слышались разговоры. Соседка с противоположной стороны улицы шла за водой в колонку. И это спокойствие нарушил дребезг велосипедного звонка. Я даже невольно вздрогнул, таким нездешним казался этот звук, будто прилетел из другого мира.

По песку, оставляя след, ехала девушка. В камуфляжном костюме и с большим рюкзаком за спиной, как у туристов. И она… свернула к нам. Точнее, на сторону бабы Нади. Меня она не заметила, и, постучав в окно, закричала:

– Бабушка, спишь уже, что ли? Это я, открывай! Встречай! – она смеялась, заглядывая в темноту окна. – Да не упади ты, что гремишь там, не спеши! Это я, я приехала, как и обещала!

– И ежели некий ангел случайно войдёт сюда, – пропел я себе под нос. – Я хотел бы знать, что ты ответишь ему…

Когти Степашки

Недолгая вечерняя дрёма перебила желание спать. Я бродил из угла в угол, спотыкаясь о хаотично стоящие вещи: заваленный мусором столик, старый косой шкаф, табурет, даже нашёл старинную прялку, которую не замечал раньше. Самый настоящий сарай купил. Ну что ж… Изнывал от комаров, которые жужжали во мраке, словно крошечные истребители с подбитыми моторами. За обитой тонкой фанерой стеной бегали и шуршали мыши, и я понял, что и у них есть свой язык. Одна мышь пищала в углу, через мгновение ей отвечала другая – и затем слышался тихий перестук лапок.

«На свидание побежала», – подумал.

Натянув до подбородка тонкое рваное одеяло, представлял, что вот-вот мыши выбегут в темноте, будут шнырять, в том числе и по мне, нагло цепляясь лапками и задевая хвостами по носу…

Я постоянно вставал, слонялся, и невольно мысли возвращались к девушке, которая приехала на велосипеде к соседке бабе Наде под самый вечер. Судя по всему, это была её внучка. Немного младше меня. Хотя как немного – лет на шесть, а то и больше. Наверняка ещё студентка.

Ворочался с боку на бок, прислушиваясь к звукам ночи и второй половины дома, но там царила тишина. Закрою глаза – мысли крутились, как заезженный диск, мелькали обрывки минувшего дня, и так надоедливо, что жмурился, думая: «Ну остановись же, наконец!» Хотелось провалиться в сон, но не получалось.

Представлялась эта девушка. Лёгкая такая, спортивная и невысокая. Подвижная. Толком не рассмотрел её, даже лицо, но мне оно показалось угловатым, даже в чём-то мальчишеским. Такая вот пацанка на велосипеде, с огромным рюкзаком за спиной. Без украшательств, макияжа – простая и настоящая, всё в ней было естественно, и потому так хорошо. Думал: мы с ней обязательно познакомимся! А как иначе – соседи ведь. Я и уснул, представляя, как она идёт по лесной дороге, рвёт цветы, а я немного отстаю, наблюдаю со стороны. Потом вижу, как она, разбежавшись, прыгает с косогора, и на лету садится на велосипед, катит с бешеной скоростью по лесу. И дальше – уже какой-то бессвязный калейдоскоп…

«Какое слово интересно. Бес связный», – мелькнула сонная мысль.

Я очнулся – зачесалось в носу. Вскочил – неужели и правда мыши по мне бегают, как по тротуару? Вроде бы нет… Помотав головой, протёр глаза. Посмотрел в маленькое окошко – начиналось ранее утро. В июне почти нет ночи, так что и в четыре утра хорошо уже всё видно. Повалявшись ещё немного, вышел в сад. Выглядел со стороны, наверное, совсем уж потрёпанным, будто с бодуна, да и сам видел плохо без очков. Должно быть, поэтому и понял, что в саду я не один, не сразу. У железной бочки, из которой Шиндяй прошлой ночью набирал воду затушить костёр, стояла она…

Ветки яблонь лишь слегка прикрывали её, словно слуги, держащие опахала. Девушка стояла спиной в плавках камуфляжного цвета. Я невольно сглотнул: больше на ней ничего не было! За миг до того, как я поднял глаза, она вылила на себя ведро воды, струйки стекали по загорелой с белыми линиями от купальника спине, капли застыли, словно изумрудинки, на тонких угловатых плечах. Мокрые волосы, сплетённые в косички, напоминали змейки. Она сняли с них резинки, и взмахнула резко. Капли долетели на меня, и я невольно ойкнул.

– Подсматривать нехорошо! – сказала она и обернулась. Без всякого стеснения стояла в одних плавках и смотрела, расчёсывая волосы. Но я – сам не знаю, как мне удалось, не опускал глаз, не смотрел на маленькую грудь, а только – в глаза. Словно принимал бой от этой небольшой тигрицы. Она тоже смотрела в глаза, и посмеивалась – с огоньком, даже со злым надрывом. Это было какое-то дьявольское испытание (бес связный – опять промелькнуло у меня!), которое с трудом под нахальным натиском выдерживал. Если бы пялился, или попытался ретироваться – сразу почувствовал бы себя размазнёй, проигравшим. А она будто читала мои мысли.

«Вот стервоза!» – чуть не вырвалось у меня.

Она меня заковала и обезоружила, и всё, что я мог сделать и сказать, было бы одинаково неправильным.

– Что, так и будем играть в гляделки? – спросила она, прыснув смешком, но при этом не поведя веком, – как в детстве, играл? Кто первый моргнёт, тот и проиграл!

Я невольно моргнул.

– Ну вот, совсем неинтересно, слабак, – она надула пухлые губки. У меня внутри всё упало: меня ещё никто так не называл. Возражать девушке, что ты не слабак – это всё равно, что бить себя самого по щекам.

А она смеялась – высоко, заливисто, так, должно быть, смеются русалки:

– Да, слабачок попался, – она уже натянула на мокрое тело топик камуфляжного цвета. Хотя он только подчёркивал её аккуратную маленькую грудь с торчащими от холода бугорками.

– Между прочим, предупреждать надо! – выпалил я, и удивился дурацкой обиде в голосе. Совсем уж неказисто прозвучало.

– Кого, о чём предупреждать-то? – спросила она, прыгая на одной ноге – вода попала в её поблёскивающее серёжкой ушко.

– Меня предупреждать.

– А ты кто?

Если бы я выдал: хозяин этой половины дома, новый жилец, обладатель – любое из массы других таких же дурацких определений, она бы меня не просто высмеяла – обхохотала всего своей колючей русалочьей насмешкой.

– Я-то… Я – Миша.

– Ты – Миша, а я – Стёпа, – смеялась она.

– Чего?

– Ничего! – она надавила на букву «г», сильно, с глухотой, свойственной всем тамбовским, как я уже понял. – Чего слышал!

Она подошла вплотную, упёрла руки в боки и посмотрела нагловато снизу вверх – девушка была ниже меня почти на голову:

– Зовут меня так: Стёпа. Степанида, значит, полное имя. Папик мой поехал регистрировать рождение дочурки, и так вот записал на свой хохряк. Никого слушать не хотел – ему все говорили, назовём дочку Лерочкой, а он-то нет, не спорил. А как заполнил бумаги, стала я – Сте-па-нида! – она выпучила глаза, выразительные, зелёные. – Как моя прабабка – злостная колдунья. В её честь неё, значит, назвали. Вот так вот, Ми-ми-миша!

Она отошла, но тут же повернулась и, тыча мне в грудь острым ноготком, отчеканила: