Вестовые Хаоса: Игра герцога

Обернулся – по другую сторону площади в церкви уже били колокола, женщины стайками, кутаясь в платки и шали, спешили на службу. Пётр покачал головой, снял шапку, перекрестился, но про себя перебрал самые грязные маты, какие только знал.

– Ванька, – сказал он. – Сам ты Ванька расхристанный! Нелюдь, пропоица!

Для себя Пётр решил, что больше никогда не посадит в сани хмельного попутчика, какая бы шуба на нём ни была.

Ничего, подумал он. Рано опускать руки. Он снова поехал к станции, и на вокзале как раз был состав! Он помог изящной, не по погоде одетой даме погрузить саквояж, домчал её до гостиницы. Подвёз затем толстого, держащего в рукавицах счёты управленца частной суконной мануфактуры. Тот ругался, но не на него: бурчал что-то из-под густых и чёрных, как смоль, усов. Пётр невольно засмеялся, видя, как тот кутается в шубёнку, а большие очки-велосипеды покрываются инеем…

Зимний день короток, мимоходен, солнце так и не пробилось через плотные снеговые тучи, и бежало стремглав от холодов куда-то далеко, в дальние страны, где грело уже по-другому. Пётр подумал, как несправедливо всё устроено, даже в природе. Кому-то там в жарких странах – вечное лето, а им в северной России – протяжённая, почти вечная зима. Он ничего не знал о далёких странах, но был уверен, что там всегда лучше, сытнее и теплее. Жаль, туда, если ехать, ехать без остановок, всё равно скоро не доедешь… Может, когда-нибудь и попадёт он в те края, кто знает.

Заработал он за день горстку меди, пересчитал, аж стыдно стало… ни на какие гостинцы, конечно же, не хватит. Пора возвращаться домой. Позвякивая скудной выручкой в ладони, он подумал, что хватит её лишь на шкалик, чтобы погреться. Он не имел привычки к вину, избегал кабаков, но теперь решил – если по пути попадётся какое питейное заведение, заедет на минуту-две.

Вечерело, он ехал, уже остались позади старинные башенки на въезде в город, а Пётр так и не решился заскочить в какой-никакой кабак. То ли стыд грыз, то ли ещё что… Он уже твёрдо решил – быстренько, до захода солнца доберётся до дома, а там уж отогреется у печи, наестся с дороги остатками со вчерашнего праздничного стола.

Даже как-то повеселел, и хотел было затянуть песню, как Уголёк заржал, и встал на перекрёстке.

И снова перед ним был этот странный трактир «Добрый станъ». В сумерках едва можно было прочесть вывеску: «Для т?хъ, кто готовъ въ путь». Пётр уже и позабыл о том, что прочёл по слогам утром эту надпись. Нечистое какое-то местечко. Смахнув с бороды изморозь, крестьянин принялся понукать Уголька, но тот и не думал трогаться. Рядом с трактиром стояла ещё одна лошадь, запряжённая в лёгкие красивые санки. Значит, посетители всё же были, и это определило решение Петра. Раз другие люди есть, на миру и не страшно зайти. Всё же шкалик сегодня он опрокинет! Да и любопытство подталкивало – кто же решился открыть трактир в этом жутком здании, неужели какой-то заезжий чудак, не знающий о дурной славе этого места?

Он подвёл Уголька почти к самому входу, погладил, укрыл тёплой попоной:

– Отдохни, постой, я скоро, – сказал коню, и тот фыркнул с какой-то брезгливостью, отвернул морду в сторону перекрёстка. Пётр тоже посмотрел в ту сторону. Там, где сходятся пробитые в снегу дороги, стояли сани. Он присмотрелся – вроде бы возничим был человек в рясе. Очень уж похож на дьячка городской церкви Евтихия. Алатырев хотел было помахать тому рукой поздороваться, но человек в рясе хлестнул лошадь, и сани резво помчались в сторону Лихоозёрска.

«Странный он какой-то, будто чем испуган», – подумал Пётр.

Он покачал головой, и вошёл внутрь. В трактире, как сначала показалось, вроде бы никого и не было. Окна запотели, блестел самовар. Тепло, хорошо, чисто до мертвенно блеска, но почему-то совсем неуютно, словно в склеп, барскую усыпальницу какую зашёл на кладбище. Стараясь не глазеть по сторонам, Пётр неловко переминал ручищами шапку.

Хозяин – невысокий и чёрный, протирал блюдце и, усмехнувшись, налил ему без разговоров стаканчик, хотя Пётр и не просил. Он взял лёгкую посудинку в ладонь, посмотрел, как свет холодных, цвета слоновьей кости свечей отражается в гранях. В его доме подобной посуды, конечно же, не водилось, а была бы – пить из неё не стал бы. Он быстрым взмахом влил в себя шкалик – и сразу почувствовал тепло, будто проглотил маленький уголёк.

«Да, чуть крепче сдавишь, и треснет сосудик-то», – подумал он.

– Сколько? – спросил он чёрного трактирщика. Тот растянулся в улыбке:

– Нисколько, сударь, вам, как дорогому гостю нашего «Доброго стана», за счёт заведения, – и вдруг он немного ощетинился, чуть захрипел. Но не на Петра. Кто-то подошёл сзади:

– Эх, Ванёк, – услышал Пётр за спиной.

Алатырев подумал, быть может, это обращался к нему утренний попутчик? Вдруг он и тут гуляет? Злоба обуяла его. Представил, что обернётся, увидит улыбающуюся красную, со свиными глазами морду. Если это тот барин, вот он уж съездит сейчас кулачищем по этой ухмылке, а там будь, что будет! Недаром и этот чёрный на него шипит! Пускай потом Петра отведут к уряднику, посадят за решётку, неважно. Хотелось выплеснуть горечь и досаду, что накопились за день.

Он резко обернулся. И не узнал в подтянутом, с щегольски отсиженной бородой мужике того барина.

– Я не Иван, а Пётр, – огрызнулся он.

– А я и не сказал, что ты Иван, а Ванёк, – ответил тот, и обратился к хозяину. – Налей нам.

– Я угощений не принимаю, будьте благодарны, – ответил Пётр. – И с вами тоже расплачусь, – сказал Пётр трактирщику, но тот покачал головой.

– Да ты чего насупился? – улыбнулся подтянутый мужик. – Ванёк – это так называют неопытных деревенских, вроде тебя, что в извоз подались. Кто первый раз, как ты, таких за версту же видно. Не обижайся, угостись. Я уж больно поговорить с тобой хочу.

Тепло от первого стакана уже ударило в голову.

«Да, будь, что будет! Теперь хоть с чёртом, да пить!» – махнул рукой Пётр.

Они отошли к столу, сели и выпили. Нового знакомого звали Матвей, он говорил и говорил добродушно, а Пётр просто и по-крестьянски удивлялся всё больше, чувствуя себя рыбой, рискнувшей из тихой заводи заплыть в буйное, незнакомое, чуждое для неё море:

– Странное какое-то заведение тут открыли. Я мимо ехал, смотрю – вывеска, дай, думаю, загляну. Да мне и по долгу службы обо всём знать надо, мало ли, кто сюда ехать восхочет, – сказал он. – Ты не обижайся, что я тебя Ваньком назвал. Я ж говорю, мы так всех деревенских вроде тебя называем, кто на своих или хозяйских лошадях. Не знаете, сколько просить, готовы ехать, куда прикажут, и часто вашего брата обманывают. Ваш удел – копейка за извоз небогатых, какой-нибудь приказчик – высший ваш клиент. Никаких прав нет у вас нет, ничего вы не докажите, коль и обидят. Я тебя, братец, ещё утром приметил, и подумал: «Ну-ну, этот и к вечеру с фигой в кармане останется!» Ну и что, я прав?

Матвей же, судя по его рассказу, принадлежал к особому сословию извозчиков – «лихачам». У него были хорошие сани, и возил он «с ветерком» только купцов, офицеров, кавалеров с дамами и прочих, кому было важно красиво проехаться по улочкам, для них, оказывается, это не просто поездка, а «выход в люди».

А Пётр слушал, и думал: деревенские тоже гуляли на праздниках, катались на санях, но никто так не задирал нос, пытаясь показать, насколько выше и лучше других. Городской подход Пётр принять и понять не хотел. Он и не знал теперь, соберётся ли опять, решится ли попробовать ещё раз, завтра, или в иной день заняться извозом.

Матвей же разлил на двоих и вытряс графин до последней капли. А как выпили, откланялся:

– Домой? Счастливой дороги! – сказал Пётр.

– Домой?! – усмехнулся тот. – Моя ночная служба только начинается. Я сутками на пролёт могу. Возил уважаемого человека в Вязники, и мимо, говорю, случайно тут проезжал, – он посмотрел на хозяина. – И не понравилось мне тут у вас, мрачно! Мерзко! Никому не порекомендую! Да и поприветливее надо с людьми, а не чёрным вороном смотреть!

Хозяин же усмехнулся:

– Трактир назван «Добрый стан» неспроста. Наш хозяин всегда желает людям только добра!

Матвей усмехнулся, поправляя шапку.

– Вот и тебе, милый «лихач», добрый совет. Поезжай-ка ты лучше прямиком домой, к жене, – вдруг добавил хозяин, снова взявшись протирать блюдце.

– Это ещё почему, интересно знать?

– Да вот, говорят знающие люди, что волки этой зимой настолько оголодали, что страх потеряли, прямо у дорог уже стаями бродят. Напасть могут.

– Ерунда! Лес хоть и рядом… Но чтоб так близко подходили – не помню такого, – сказал Матвей, поправляя кушак. Он осматривал себя с ног до головы, будто собирался на парадный выезд. – Да и конь у меня такой, ни одному волку не угнаться. А тебе бы – типун на язык, тоже мне, «Добрый стан» назвали, кто сюда поедет-то, в ваш дохлый стан. И запашок ещё какой-то, ты чуешь, Ванёк? – он усмехнулся. – Ладно, поеду господ развозить. Я, между прочим, самого главного нашего достопочтенного барина, Еремея Силуановича, и того, знаешь, ли, случается, вожу. Частенько он моими услугами пользуется, да похваливает меня, деньгой балует. А заслужить уважение такого человека – это ещё суметь надо. Он ведь у нас, почитай, весь славный город Лихоозёрск в своём большом кулаке держит! Ну да ладно, разболтался я, а в нашем деле это плохо. Заболтаешься – деньги недосчитаешься. Бывайте, в общем, господа хорошие!

Пётр что-то промямлил, а трактирщик проводил бравого Матвея внимательными и злыми чёрными глазами. Усмехнулся, а затем сказал Петру:

– Нужно говорить правду, и желать людям только добра! А всё уж остальное зависит не от нас, мил человек, только от людей. Вот и хозяин наш так думает.

– Какой хозяин? – Пётр очнулся от нетрезвой думы, и, сидя за столом, оторвал голову от ладони, но трактирщик не ответил.

Выбежал мальчик-половой, и стал спешно наводить порядок. И казался таким резвым, будто были у него не руки и ноги, а множество резвых похрустывающих лапок, как у проворного паучка.

Когда Матвей уехал, Пётр понял, что остался в трактире единственным посетителем. Стало неуютно, и он уже взялся было за шапку, когда услышал лёгкие шаги по лестнице. Его глаза округлились: человек в тёмно-бордовом заграничном облачении шёл прямо к нему, и улыбался:

– Я стоял наверху и был невольным слушателем вашего любопытного разговора, – промолвил он. Пётр не знал, как поступить. Он хотел привстать – нельзя же сидеть в присутствии этого человека, явного вельможи, который к тому же говорил с заметным акцентом. Но тот только похлопал Петра по плечу, и сам, расправив платье, сел рядом. Посмотрел так, будто видел насквозь. То ли было темно, или выпитое дурманило, или ещё неведомо почему, но Петру показалось, что у странного собеседника постоянно то появлялись, то пропадали оранжевые ободки вокруг зрачков:

– Разрешите и мне вас угостить, – сказал человек, и тут же этот низкорослый, похожий на чёрную птицу трактирщик подбежал к ним с графином. Но теперь он был благодушен и раскланивался в три погибели. – И не вздумайте отказывать, обидете! Я знаю, точнее вижу-вижу, вы не из тех, кто любит получать что-то за дармовщинку. И это весьма похвально! Я очень ценю таких людей! Уж поверьте, и давайте-давайте, без стеснений…

Они выпили и закусили слегка поблёскивающими в свете свечей капельками жира кусочками сельди.

«Совсем без костей, во рту прямо тает! И дорогая, наверное», – подумал Пётр. Он привык к простой речной рыбе, в которой костей столько, что облеваться можно.

– Видите ли, в чём дело, – произнёс странный человек. Он изящно поставил на стол выпитую рюмку, и зелёный камень блеснул на тонком пальце. – Я ведь тоже сразу понял, как и этот дерзкий мужчина, как только вы вошли, что никакой вы не извозчик. Не ваше это занятие. Не по вам, и не по вашему славному коню, – он аккуратно вытер рот и руки салфеткой.