Вестовые Хаоса: Игра герцога

«Странный какой-то… и откуда он знает про коня, вроде бы сверху, говорит, стоял, не выходил. Да кто он вообще такой?» – подумал Пётр, и помрачнел.

– Вот того ловкого гарсончика, выхолощенного молодчика, с которым вы изволили мило побеседовать, я бы к хорошему делу и на версту не подпустил. Я не этот, как он назвал… Еремей Силуанович. Мне такие «лихачи» крайне несимпатичны. Я бы даже сказал, отвратительный наглец. Ещё ведь и Ваньком назвал. Мерзко звучит, верно? И мне было бы обидно. Не про вас, не про вас сии слова… А вот вам, милый сударь, мне бы хотелось предложить службу, притом постоянную.

У Петра глаза округлились и забегали. Он совсем растерялся:

– Я вообще-то из крестьян, это… из Серебряных Ключей, то есть, другим делом занимаюсь. Извоз – вынужденно, зимой только, и только от нужды…

– Я всё-всё понимаю, не извольте утруждаться излишними объяснениями. Но нанять на службу я хочу вас, Пётр, вместе с вашим бравым конём… на всю жизнь, можно сказать, навечно, – Пётр поперхнулся. – Не удивляйтесь только, да-да. И у вас будет время подумать, прежде чем мы подпишем деловой контракт.

– Деловой, что, простите? Да и пишу-то как курица…

– Неважно. А пока вот, примите задаток, – незнакомец щёлкнул пальцами, и, непонятно как появившись, кожаный мешочек отяжелил его ладонь. Внутри что-то хрустело, будто там скребся небольшой многолапый паук. Ослабив узелок, иностранец достал большую золотую монету, протянул Петру:

– Одна монета, но какая! Не жалкая медь, что дают за извоз. Да-да, это можно считать задатком, авансом, называйте, как душе вашей угодно. Это ни к чему не обязывает. Если откажитесь, решив, что не хотите поступать ко мне на службу, что же, никто вас за то не обвинит, не осудит. Что ж, не захотите трудится на дело добра, и ладно. Вернётесь, братец, к себе в свою тихую захолустную деревеньку, станете считать каждую соломинку в закромах и думать, хватит ли до выпаса… А если нет, – он подбросил в ладони кошель. – Мы подпишем контракт, и все эти деньги осчастливят вашу семью, Пётр. Ваши родные получат их буквально сразу же, я обещаю! И тут столько, что они ни в чём не будут нуждаться, ни супруга драгоценная ваша, ни дочери, ни их будущие дети, ни дети их детей… Они получат от меня это добро! Ведь творить добро – как раз то, для чего я и приехал сюда недавно… издалека.

«Откуда он знает про дочерей? И моё имя, и вообще? Что-то совсем уж нечисто!» – но эта здравая мысль утонула в хмельном кружении. Голова почти ничего не соображала, лицо Петра раскраснелось. Но монету он всё же взял, попробовал на зуб.

– Чистейшее золото, мой дорогой, – сказал человек в иностранном костюме, и встал. – За такую монету можно сеном набить закрома всех окрестных селений. Но… вынужден вас покинуть. Но, если надумаете согласиться послужить мне и подписать контракт, приезжайте на своей замечательной расписной повозке и вороном коне ровно в полночь… через три дня.

– В полночь? Виданное ли дело?.. Какое же такое добро можно делать в тёмный час? И куда же мы двинемся? К тому же метели грядут, по всем приметам…

– Двинемся в путь дальний, – странный человек улыбнулся, вновь блеснули оранжевые ободки глаз. – Но о том я посвящу вас только после согласия подписать наш контракт. Гвилум, – он громко щёлкнул пальцами, вновь блеснув большим зелёным камнем на перстне. – Дорогой Гвилум, прикажи мальчику-половому, чтобы взбил мне как следует постель. Мне пора прилечь – что-то я пока так быстро устаю…

Пётр ещё долго сидел и смотрел, как в безжизненном свете трактирных свечей поблёскивала на его ладони большая золотая монета…

Глава четвёртая

Господин в лисьей шапке

Следующим утром Пётр поехал в извоз больше из-за упрямства, хотя самому не очень-то и хотелось покидать натопленную избу и запрягать Уголька. Да и смысла не было: зачем собирать жалкие медяки, когда уже получен такой аванс в трактире? Но жена, как бывает, испортила настроение: упала в ноги, со слезами молила остаться дома. Слушать причитания, и тем более выполнять её слезливые просьбы было не в его правилах. Он выехал больше из-за упорства характера.

Да и не такого поведения он ждал от неё – ведь Пётр покрутил перед глазами Ульяны блестящей монетой, и сказал, что это только задаток перед большим делом. Таких денег, что ему предстоит заработать, в их краях никому из крестьян отроду не видеть не приходилось! Но Ульяна не слушала его спокойных доводов, и ревела, причитая:

– Ой, нехорошо, Петрушенька, это дело кончится, ой нехорошо, чует моё сердце! Брось, оставь этот извоз Христа ради! И от этого предложения странного тоже откажись! Переживём, протянем как-нибудь, разве оно нам впервой? Будет зима – будет и лето, недаром говорят. Да и одного этого золотого нам хватит!

Старшая дочь крутилась радостная и веселилась, как собачонка, и всё спрашивала, как много нарядов можно купить на такой золотой? Пётр тешил старшую и говорил, что исполнит все её прихоти, лишь бы мать слушалась, да за сёстрами следила со строгостью.

Младшая же Есения его опечалила. Может быть, именно от её ясных бирюзовых глаз он и уехал в извоз, лишь бы только не видеть этого взгляда. Ни о чём она не просила, но смотрела с какой-то обречённой и нежной тоской. Она протянула руку, чтобы подержать монету, и отец с радостью дал. Но лишь девочка положила её в ладонь, как тут же вскрикнула, и золотой, поблёскивая и будто даже пульсируя, как уголёк, покатился по полу. Есения плакала:

– Что случилось, краса моя? – Пётр взял её за плечи, и вздрогнул от её неожиданных слов:

– Из печи огненной монета сия! Выплавили её на тех же кострах, где грешников на вечные муки подвешивают!

– Что ты такое говоришь, радость моя? А ну брось, глупости! Откуда такие разговоры пошли! – Пётр пытался утешить, но не получилось. Ульяна поддержала младшую, и выдержать бабский гомон он не смог.

Потому, насупившись, запряг спешно Уголька, и уехал.

Он не поднимал бровей, хмурился, и потому даже не заметил, как доехал до перекрёстка. Конь проехал его мимолётом, и потому, когда Пётр огляделся, так и не понял – а была ли трактирная вывеска на старом здании? Вроде бы как и нет… Неужели ему вчерашнее только померещилось? Тогда откуда эта странная монета? Что за чертовщина кругом? Он хотел было уже развернуть коня, чтобы проверить – так есть ли треклятая вывеска, как впереди запестрела фигура. Снова какой-то нездешний, подумал Пётр, совсем уж в странном одеянии – похож на охотника времён царя гороха. Незнакомец помахал ему:

– Голубчик, милый, не торопись, мне тебя сами небеса послали! Слава Богу!

«Бога поминает, и то уж хорошо, – подумал Пётр. – А ну как я!»

И, подъехав к незнакомцу, он остановил лошадь, и трижды с молитвой перекрестился! Ничего не поменялось – незнакомец не исчез, не провалился под землю.

– Рад человеку богобоязненному, – ответил путник, улыбаясь. Пётр рассмотрел его ближе. Был путник молод, с рыжеватой бородой, в шубе и шапке с пушистым лисьим хвостом, который укрывал его шею, словно шарф. За плечами – длинный, украшенный узорами в виде танцующих зверей чехол. Должно быть, там хранилось изысканное зарубежной ручной работы ружьё, решил Пётр. Вновь в нём заиграло уважение в смеси с желанием угодить, поддакнуть. Наверняка незнакомец богат.

Но то, что тот сказал, шокировало Петра. Лицо крестьянина от услышанного стало белее снега:

– Голубчик, то, что я встретил тебя на пути, большая удача! Я с самого утра хочу поймать извозчика, а человек я приезжий, недавно только прибыл на станцию. И мне много где нужно побывать! Но ни одного, представляешь, ни одного извозчика с утра! Говорят, все напуганы! Будто бы, как мне рассказал один нищий, которому я подал, дикие звери растерзали некого «лихача» Матвея. Прямо по дороге к городу, главное! Будто бы ехал он, да так и запропал по пути. А нашли его: лучше и не видеть. А главное – не съеден! Растерзали беднягу, аж кожа сорвана. Да что это я, и тебя пугаю!.. Выручишь, братец, ой как надо! Я уж тебя отблагодарю, в обиде не останешься!

Пётр ничего не ответил. Он сидел, держась за вожжи, вспоминая вчерашний вечер, нагловатого «лихача», который угощал его и учил жизни. А ещё почему-то вспомнил, какими недобрыми глазами проводил его до двери трактирщик, похожий на чёрную птицу… Как тот что-то говорил про волков и советовать домой ехать. Как же это всё странно. Странно и нехорошо…

Человек в лисьей шапке не стал ждать приглашения, запрыгнул ловко в сани, поправил полы шубы, и, уложив на колени чехол, погладил с нежностью, будто кошку. Затем достал из-за пазухи кошелёк и протянул Петру монету:

– Честность – превыше всего. И это – пока задаток, – Алатырев повертел в руках серебряный рубль с профилем царя и датой выпуска: 1878 год. Новенькая совсем!

«Что ж это такое творится? – удивился он про себя. – И этот платит так, что я скоро сам барином заделаюсь!»

– Не удивляйся, мил человек! – сказал человек, располагаясь удобнее. – Говорю же: извозчиков нет, я рад, что чудом увидел тебя! И потому не поскуплюсь. А поедем мы, – он огляделся. – Ты ж местный, сударь? Так вези меня к старой шахте.

«Ничего себе!» – Пётр аж подпрыгнул.

В пяти верстах от города на слиянии реки с ручьём Гнилушка была старая запущенная шахта. Будто бы в том месте ещё в петровские времена пытались найти золото, да не докопались до него. Сколько раз пытались и потом, не раз, да всё тщетно. Этим местом никто давно не интересовался. И более всего потому, что ходила о нём дурная слава. Со всеми, кто заходил в полуразрушенные шахты, происходили несчастья. Потому особенно следили за детьми, чтобы и думать не смели убегать и играть там. Старики поговаривали, что на глубине шахты живёт её хранитель – огромный злой крот по имени Кродо. Хотя он и слеп, но, если попасться ему в лапы, или загрызёт, или утащит в своё подземное царство, заставив там вечно работать на него… Да и помимо нечистой силы, если даже она и была, опасность шахта представляла также и из-за возможного обрушения. А теперь этот странный богач вдруг задумал ехать прямо к этому гиблому месту!

Пётр тут же захотел вернуть серебряную монету:

– Уволь, барин, не поеду я туда!..

– Знаю-знаю, всё знаю, – он не принял, а сложил протянутые пальцы Петра в кулак. – Не надо мне рассказывать бабушкины сказки, я тоже, хотя и прибыл издалека, все их прекрасно знаю. Да тебе и не придётся меня сопровождать. Доедем до слияния рек, а там уж я, уверяю, сам пройдусь до прииска, один. К нему же прямая дорожка идёт, верно мне всё рассказали? – человек в лисьей шапке говорил размеренно, поглаживая бороду. – А затем вернусь, и мы поедем дальше. Только и всего. Впрочем, если боишься, я могу пойти и пешком, но у меня так мало времени. А деньги, наоборот, имеются, чтобы тебя благодарить.

Пётр снова вспомнил о дочерях и представил, как накупит им разного добра. Он не знал, где и как ему поменять золотую монету, а вот с серебряной будет проще. К тому же – сам он к шахте не пойдёт.

Они поехали в объезд Лихоозёрска. Утро только начиналось, и Пётр подумал: всё же встретить такого путника – большая удача. Но заговорить с ним он не решался, да и человек в лисьей шапке надолго ушёл в свои думы. Но затем тот всё же произнёс:

– Ты, милый человек, должно быть, подумал обо мне, что я – ловчий. До ловства зверей охочий барин? Что ж, так и есть. Нужно мне выследить и кончить одного ярого зверя, для того и прибыл в эти глухие края. Моя чуйка охотничья подсказывает, что он где-то тут он, гадина, упрятался. Затих покамест, но скоро проявится. А как проявится, так даже башни, что стоят на въезде в Лихоозёрск, и те взвоют!

– Про ведмедя какого говорите поди, барин? Так их теперь в наших местах и не сыскать. Не те времена пошли, вот раньше – да. Как чугунку эту стали строить – начала она шуметь паровозами, так тут не то что косолапого, так, зайчонку ещё поискать надобно. Забился зверь глубоко в чащу.

– Нет, мил человек, медведь мне совсем неинтересен.

Пётр слышал, что в далёких заморских странах, где лето круглый год и куда он мечтал когда-нибудь попасть, водятся разные чудные звери – мелкие и огромные, голые и лохматые, ушастые, с рогами и клыками. Да каких только нет! От одного вида их можно помереть. Неужели этот странный барчук в их места умудрился приехать искать таких чудо-зверей? Да ещё для этого к приискам ехать собрался? Кто знает, шахты православный люд за версту обходит, может быть, там что и развелось досель невиданное? Но расспрашивать более он не решился.

Чем ближе к прииску, тем тяжелее становилось везти Угольку сани по непролазному снегу. Пётр уже несколько раз спрыгивал и помогал сам тянуть, барчук же, казалось, задремал. По правую сторону стоял высокий лес, и чем ближе к нехорошему месту, тем чаще встречались деревья сухие и даже гнутые до самой земли – будто бы кто-то огромный и сильный бродит тут ночами и забавляется так от скуки. И, на что ещё обратил внимание Алатырев, – ни звука в безветрии. Ни стука дятла, ни падения снега с ветвей, ни даже лёгкого древесного треска от мороза. Ничего: лес был молчалив и пустынен. Тишина эта холодила, вела к нехорошим мыслям. И только одна из них выглядела разумной: оставить тут барина, без слов развернуть сани и, не оглядываясь, ехать назад.

Наконец они спустились с небольшого взгорка. За ним сплошняком стоял лес, и только узкая тропинка вела между вековыми деревьями, которые напоминали злых молчаливых стражников.

– Вроде здесь, барин. Спите? Приехали!