Вестовые Хаоса: Игра герцога

– Ваше сиятельство, никогда не посмел бы вас потревожить, но событие крайней важности. К вам пришёл весьма странный, и, как мне видится, важный господин. Он приезжий, сразу видно, не из наших краёв.

Это был один из редчайших случаев, когда слугам всё же разрешалось потревожить хозяина, когда он занят в пыточной камере. Еремей Сиуанович знал, что, если вскроется его тайная жизнь, то от виселицы его не спасут никакие деньги. Лишь откроется, сколько человек он сгубил здесь, и всё… Ведь даже пропавшие крестьяне, которые в прошлом уходили в извоз, были тоже на его совести. Он сгубил их не за какие-то долги или огрехи. Ему нужны были жертвы, без пыток он чувствовал себя разбитым, и будто его голову сжимали в прессе для черепа, а колени дробили на мелкие кусочки. А после длительной экзекуции становилось легко, хорошо, и он потом мог часами играть с любимой дочкой, запуская паровоз в детской.

О любом посетителе, особенно не местном, слугам стоило тут же сообщать. Это мог быть кто угодно, но больше всего барин боялся сотрудников сыска и других представителей власти. Поэтому Еремей Силуанович не без жалости снял передник со следами запёкшийся крови, внимательно осмотрел себя, и, оставив пыточную, поднялся по лестнице. Тяжелейшую дверь он без труда распахнул и закрыл одной рукой.

Его самый преданный личный слуга был спокоен. А это значило, что внезапный посетитель, скорее всего, никакой опасности не представляет.

– Ну что там ещё стряслось? – рявкнул хозяин.

– Ваше сиятельство, к вам господин, по платью видно – иноземец. Он представился каким-то странным званием – обер-камергер, вроде бы. И сказал, что представляет некого герцога, который хочет посетить вас с визитом по одному очень важному делу. Он ожидает вас. Я, разумеется, не оставил его одного – с ним сейчас двое, развлекают разговорами. Не знаю, вроде бы всё чисто…

– Проверим, что за гусь. На меня посмотри, – и барин обернулся.

– Всё чисто, ни пятнышка.

– Да я ещё и не начинал. Ладно, посмотрим, кто это осмелился мне так грубо помешать… Приезжий, говоришь, с виду-то? Если какой-нибудь проходимец случайный, я вежливо провожу его. И вы все расшаркайтесь перед ним! А потом – не дайте ему далеко уйти! Ты знаешь, что делать!

* * *

Фока Зверолов был готов к тому, что в шахте ничего не видно, но надеялся на своё кошачье зрение – этот навык охотник тоже получил от прадеда Протасия. И теперь он осторожно, боясь оступиться, двигался ниже и ниже по покрытым сыпучей извёсткой ступеням и думал: кем же были старатели, пытавшиеся отыскать здесь несколько сотен лет назад золото? Насколько мог знать Фока, что в прошлом, что сейчас орудия у поисковиков драгоценного металла просты: лопата да кирка, а работа сложна до изнеможения. Здесь же, похоже, использовали какие-то невиданные не то что для прошлых веков, но и для века девятнадцатого приспособления. Удивляясь всё больше, Фока уходил в глубину, и в нос ударил едкий запах. Снова тот самый невыносимый тяжёлый дух, отголосок которого Фока Зверолов сумел уловить в далёких снах.

Ружьё он держал наготове, и не зря. Лишь ступеньки окончились, и он с эхом от каждого шага двинулся по длинному круглому тоннелю, что-то большое – размером не меньше кошки, проскочило мимо сапог. Он пригляделся: крыса! Или нет? Зверь тоже замер и сидел, напоминая небольшого сгорбленного старика. Их взгляды сошлись, при этом глаза у обитателя шахты горели в полумраке двумя малахитовыми огоньками. Мгновение – и тварь бросилась, в прыжке метя зубами и когтями точно в горло.

Комнатную муху почти невозможно пришибить ладонью – она улетит. А всё потому, что она по-иному воспринимает время – то, что для нас лишь короткий миг, для неё растягивается намного дольше. Зная языки всех животных, насекомых и птиц, Фока Зверолов давно перенял у простых мух и этот навык. Потому во время прыжка мохнатого зверька он видел, как ощетинилась облепленная комками земли шкурка и напряглись мускулы. Охотник рассмотрел его от острых когтей лапок до кончиков тонких, как проволока, усиков, прежде чем повернул навстречу приклад ружья. Через миг безжизненное тельце отлетело и распласталось у ног охотника. Крыса это всё же, или нет – рассматривать не хотелось, важно другое?

«Что делать любой живой твари в этом диком запущенном месте? – подумал он. – То ли это существа тёмного мира, а может быть, главный привратник этого логова просто выращивает себе их на еду, словно цыплят…»

Фока брезгливо обошёл грязное обрюзглое тельце и продолжил углубляться в шахту. Становилось всё холоднее, тянуло сыростью, где-то вдалеке противно и однообразно капала вода. Охотник всё больше понимал, что зря так самонадеянно рассчитывал на зрение – впереди начиналась кромешная тьма. Нужно было заранее позаботится о каком-нибудь факеле – знаний хватило бы, чтобы сделать его из подручных предметов на входе в шахту. Он огляделся – уже поздно, кругом только земляные стены округлой, тянущейся вдаль шахты, дубовые обломки, проржавевшие изогнутые обручи, и… Фока нагнулся и поднял обломок человеческого черепа:

– Да, весьма странные дела творились здесь, – сказал он, и поразился, каким эхом разошлись его, в общем-то, негромко сказанные слова по всей шахте. Казалось, они обошли каждый уголок, и неожиданно вернулись к нему отголоском, став в десятки раз громче. Словно кто-то огромный шёл ему навстречу и проорал бешено:

– Дела творились здесь!!!

И он невольно присел – всё вокруг задрожало, сверху посыпалась земляная крошка, Фока ощутил, как песчинки падают на шею и противно, медленно скатываются за шиворот. Но охотник думал уже не об этом – впереди, в каких-то десяти-пятнадцати саженях огромные когти прорвали тоннель сбоку. Огромное, жирное и будто пульсирующее тело с чавканьем прошло его насквозь. Существо прорывалось, разбрасывая комья размером с конские головы, и вырыгало из себя с кошмарным эхом, так что хотелось заткнуть уши:

– Кродо!

Фока понял, что был на волоске от гибели. Если бы его не задержала эта уродливая крысоподобная тварь, и он не склонился бы потом рассмотреть осколок человеческого черепа, то оказался бы точно в том месте, где только что прошёл этот гигантский крот. Слепой землишник и не заметил бы его, а легко перемолол огромными когтями, точно жито в зернодробилке.

Шахта, до этого напоминающая пустой склеп, вмиг ожила. Фока, как ни напрягал зрение, не мог различить, что делается впереди, но нутром ощущал там какое-то оживление. Что-то подсказало ему – отступай! Огромная масса собиралась воедино, словно кулак, и двигалась на него. Что это было? Может быть, сотни, и даже тысячи таких же крысопобных существ, как он убил только что, теперь медленно наступали на него? Если так, отбиться не было возможности.

Зверолов попятился, и уже через миг повернулся и бежал к выходу. Он знал, что задержаться хоть на секунду могло означать гибель. И потому мчался, видя перед собой тусклый, мелькающий свет выхода. Фока споткнулся уже на ступеньках, и, сделав сальто, приземлился на снег. Ружьё выпало у самого входа в шахту. Когда охотник обернулся, невольно отпрянул – из круглого узкого входа торчал огромный, покрытый землёй нос крота. Крот так сипло и так сильно вдыхал, что Фоку потянуло потоком воздуха, и он удержался, схватившись за кривоватый ствол сухого дерева. Зверь рычал и продолжал жадно внюхиваться. Своды шахты покачнулись. Фока упал на живот, подобрался ползком и схватил ружьё.

Эхо выстрела разрезало спящую округу. Выстрел донёсся до Петра, Уголёк вздрогнул и разжал.

– Успокойся, милый! – сказал Пётр, хотя ему самому стало настолько не по себе, что он едва сдержал желание без оглядки покинуть это проклятое место. – Да что же там твориться такое? Привела же меня нелёгкая! – и он собрал все проклятия.

Пётр привстал, поднёс ладонь ко лбу и посмотрел на тропинку. Только через пару минут он заметил вдали бегущую фигуру. Не дожидаясь, крестьянин стал разворачивать сани. Фока Зверолов стремглав запрыгнул, и они помчались.

– За нами погоня, барин? – спросил Пётр, не оглядываясь.

– Да нет, – попутчик тяжело дышал. – Всё в порядке, не волнуйся. Сейчас это, тише давай, дай ружьё хоть зачехлю.

– Я слышал выстрел.

– Да, ну и что, – Пётр понял, что спутник ищет вариант, как соврать. – В общем, там у шахты был зверь какой-то странный, прятался в тени деревьев, я даже и не рассмотрел. Пальнул в него, и сразу назад.

– А я говорил вам, барин, не след ездить сюда, зря народ говорить не станет!

– Может, ты и прав. Определённо прав. А теперь поедем-ка в город! В самый центр, на площадь. В общем, к церкви давай!

Уголёк с трудом пробивался через снега, а вдали за их спиной раздавались истошные вопли:

– Кродо!

Кому бы они ни принадлежали, Пётр был уверен: так может кричать только смертельно раненое, в истошном гневе умирающее существо.

Глава седьмая

Дела минувшие

Антон Силуанович после ужина велел приказчику Пантелею не беспокоить его. Дом – и без того пустой и серый, замер. Влачащий безрадостные дни в нищете и забвении молодой барин долго стоял у окна и смотрел, как сумерки обволакивают тёмным саваном угрюмый зимний парк.

На память приходили, дразня и кусая душу, столичные дни – такие близкие, и далёкие, невозвратные теперь. Как много надежд было!

Никто не знал, что ему удалось избежать по-настоящему сурового наказания за вольнодумство только благодаря случаю. Как сейчас перед ним всплыл в памяти тот полдень, когда он должен был встретиться с друзьями, в их тесном тайной кругу они собирались обсудить в очередной раз, как можно и нужно переустроить царскую Россию. Антон Силуанович не попал вовремя только благодаря тому, что мчался стремительно, понукая извозчика, и от такой спешки, налетев на придорожный валун, отлетело колесо и лопнула рессора… Извозчик кланялся в пояс и винился, что никак не может продолжить путь. Молодой барин, тогда не знавший трудностей, щедро отблагодарил лихача за старания, дав денег на ремонт. И пошёл пешком, на счастье своё – теперь-то он знал – не встретив больше попутного транспорта.

Успей же он, отправился бы на каторгу, как сотоварищи по кружку. Оказалось, в их сплочённом коллективе был всё же доносчик. Он выдал всех, и только из-за отсутствия прямых обвинений и главным образом благодаря тому, что Антон Силуанович не явился на тайное собрание, его не арестовали, а сослали на веки вечные в глухие родные края…

Каждый вечер он вспоминал друзей и думал, где же они, и каково им теперь? И как живётся иуде, предавшему их светлые помыслы и чистые свободолюбивые идеи? Наверняка теперь занимает какой-нибудь пост в Петербурге, такие, как он, только и нужны сейчас царской России…

Он всматривался в парк, и на миг показалось, будто там, среди снегов и осыпанных белой бахромой деревьев, стоит девочка. Неужели эта она, милое светлое создание с красивым именем Есения? Барин присмотрелся – нет, мираж, причудливая игра теней. Но воспоминание на миг осветило его уставшее осунувшееся лицо.

«Ради таких, как она, все беды и лишения пали на моих товарищей, и на меня, – подумал он. – Таких, как она, тысячи в России, и настанет и для них ясный день».

Антон Силуанович подошёл к книжным полкам. Каждый вечер он коротал за книгами, но всё чаще и чаще чтение наводило только тоску. Даже самые светлые книги, особенно такие, как «Город Солнца» Кампанеллы, дразнили невозможными, немыслимыми горизонтами, своей несбыточностью. К тому же все их он прочёл не раз, а на то, чтобы заказать новые, совершенно не было средств. Он несколько раз пробежался глазами по корешкам, и вдруг взгляд остановился на чёрном переплёте.

«Что за книга, не помню совсем» – подумал Антон Силуанович и, пододвинув стул, встал и потянулся за ней. Пролистнув несколько страниц, удивился ещё сильнее – это была рукопись! Что-то вроде дневника, и автор – кто-то из предков! Открыв первую страницу и вчитавшись внимательнее, понял, что это записи его давнего-давнего пращура, Алексея Ильича Солнцева-Засекина, жившего ещё во времена самого царя Петра! Как же так могло случиться, что он ранее никогда не видел её, словно неприметная книжица пряталась всё это время?

Он окликнул Пантелея, и тот явился, посмотрел близоруко заспанными впалыми глазами. Выслушав барина, сказал:

– Нет, ваше сиятельство, я никогда ранее не слышал ничего об этом. Право-право, удивительная находка.

– Протопи печь и зажги мне внизу свечи, я, пожалуй, уделю внимание…

Судя по первым страницам, чтение вряд ли предстояло интересное – предок описывал, как проходили день за днём, в скуке и однообразии неспешного барского уединения. Приёмы редких гостей, обеды, охота… Рассказы о тех далёких днях к тому же были полны однообразных деталей – жизнь описывалась также скучно, как и, собственно, протекала. Радовало лишь то, что чтение это было новым.

Уединившись, удобно расположившись в глубоком кресле, молодой барин принялся листать страницы. И вдруг глаза его округлились, когда он дошёл до середины бытописания: