Любовь сильнее чумы

Портинари перевел взгляд на Джованни, хмуро восседающего на коне:

– А ты, сын мой, поумерь пыл. Нечего махать оружием перед мирными художниками. Ступай к отцу, передай, что я хочу с ним потолковать о делах. И чтоб без глупостей!

Альбицци скрипнул зубами, но спорить не посмел. Злобно зыркнув на Лоренцо, он вскочил в седло и ускакал прочь.

– Ну а ты, Лоренцо, не держи зла, – мессер Фолько похлопал юношу по плечу. – Заканчивай портрет Беатриче, да смотри, без вольностей! А там посмотрим… Может, и еще какую работу тебе найдем.

С этими словами он подхватил дочь, помог ей сесть на коня позади себя, и кавалькада двинулась прочь. Лоренцо остался один посреди темной улицы – ошарашенный, сбитый с толку, полный противоречивых чувств.

Только сейчас он ощутил, что дрожит – то ли от пережитого страха, то ли от непонятного предвкушения. Слова мессера Фолько, его благосклонность будоражили ум. Неужели это шанс? Неужели любовь и талант откроют ему, безвестному юнцу, двери богатейшего дома во Флоренции?

«О Беатриче, – подумал он, прижимая руки к груди. – Клянусь, я буду достоин вас! И достоин милостей вашего отца. Я напишу ваш лик так, что сама Богоматерь позавидует! Вы увидите…»

С этой клятвой, с новым огнем в очах, Лоренцо зашагал домой, не замечая ничего вокруг. Даже уханье сыча в ночи и шорохи в темных подворотнях не могли пронять его сейчас. Все мысли юноши были о грядущем триумфе, о покорении новых вершин мастерства. И о ней – прекрасной Донне Беатриче, чей лик он сохранит для вечности.

Лоренцо поднялся по скрипучим ступеням в свою каморку под самой крышей и зажег свечу. В ее неверном свете скромное жилище показалось ему почти роскошным – ведь сегодня удача улыбнулась ему!

Юноша торопливо сбросил плащ и камзол, умылся из кувшина. Затем, все еще не в силах унять возбуждение, принялся мерить шагами комнату. Стены ее были увешаны рисунками и эскизами – плодами его трудов и дум. Все они казались сейчас такими незрелыми, такими несовершенными!

«Я должен достичь большего, – шептал он, вороша кипу бумаг на столе. – Большего – ради нее, ради искусства! Ради всего высокого и прекрасного, что только есть в этом мире».

За окном плыла бархатная флорентийская ночь. Звезды мерцали над черепичными крышами, из садов доносился аромат цветов. Но Лоренцо не замечал ничего. Он сел за стол, взял кусок угля и начал рисовать – яростно, самозабвенно, словно в трансе.

На листе появлялись смутные контуры, обретая четкость и глубину. Лицо Беатриче – в профиль, анфас, в легком развороте. Ее глаза – лучистые, манящие, полные непостижимой тайны. Ее губы – трепетные, нежные, зовущие. Волосы, струящиеся по плечам тяжелой золотой волной…

Лоренцо рисовал до самого рассвета, без устали, не ощущая хода времени. Казалось, рука его движется сама, ведомая некой высшей волей. И когда первые солнечные лучи окрасили розовым черепицу за окном, он отложил уголь и окинул взглядом плоды своих ночных трудов.

Дыхание его прервалось. Десятки листов были покрыты удивительными, прекрасными рисунками – словно не человеком, но ангелом созданными. Бесчисленные лики Беатриче глядели на него со стола – и в каждом сияла искра божественного совершенства.

«Я смог, – потрясенно выдохнул Лоренцо. – Смог передать хотя бы часть ее красоты, ее неземного очарования! О, маэстро Джотто будет мной гордиться. Я покажу ему… А потом сама Беатриче увидит, какой любовью, каким восторгом исполнена моя душа!»

С этими мыслями он рухнул на жесткое ложе и забылся коротким, но сладким сном. И снилась ему встреча с Беатриче – в саду, залитом солнцем. Она была в белоснежных одеждах, с венком из роз на златых кудрях. Улыбалась, протягивала к нему руки…

– Лоренцо! Лоренцо, проснись!

Юноша вздрогнул и открыл глаза. В дверь каморки неистово барабанили, и взволнованный голос звал его по имени. Это был Бартоло – мальчик-подмастерье из боттеги Джотто.

– Что, что случилось? – Лоренцо вскочил, похолодев от дурного предчувствия. Босиком кинулся к двери, рывком распахнул ее. – Говори!

Бартоло, бледный и встрепанный, замер на пороге. Губы его дрожали, глаза были полны слез.

– Маэстро… Маэстро Джотто! – выдохнул он. – Он болен… Страшно болен! Никто не знает, что с ним. Бьется в жару, бредит. Лекарь говорит – это… это…

Мальчик всхлипнул, не в силах произнести страшное слово. Но Лоренцо и так понял. Сердце его рухнуло в бездну.

– Чума, – одними губами прошептал он. – О господи. Чума пришла во Флоренцию.

На негнущихся ногах он метнулся обратно в каморку. Трясущимися руками натянул камзол, схватил плащ. В голове стучала одна только мысль – скорее, скорее к Джотто! Он не может умереть, не сейчас. Только не сейчас, когда ученик его был так близок к цели!

– Идем, – бросил он застывшему Бартоло. – Идем немедленно. Маэстро нуждается в нас.

И они побежали – через весь просыпающийся город, мимо зевак и торговцев, мимо чумных доktorов в своих зловещих масках. Туда, где в мастерской на виа делла Скала угасал великий Джотто – и вместе с ним, казалось, сама душа Флоренции…

Глава 2. Черная Смерть

Солнце едва поднялось над куполом Санта Мария дель Фьоре, а длинные тени домов уже расчертили мостовую. В обычный час улицы были бы запружены народом, гомонящим на все лады – монахами, спешащими к заутрене, зеленщиками, выкатывающими тележки, шумными кумушками с корзинами.

Но нынче Флоренция словно вымерла. Редкие смельчаки перебегали из дома в дом, бросая опасливые взгляды по сторонам. Даже птицы молчали, и лишь горькая полынная горечь разлита была в неподвижном воздухе.

Лоренцо и Бартоло неслись сквозь этот застывший, недобрый мир, чувствуя, как леденеет кровь. Зловещие слухи, что текли вчера по городу, обрели плоть. Чума! Бич божий, погубивший уже пол-Европы! Значит, правдой были рассказы о черных кораблях, приплывших из Кафы, о крысах-разносчиках, о страшных карбункулах, чернеющих на теле обреченных.

«Неужели и Джотто сразила Черная Смерть? – в смятении думал Лоренцо, перепрыгивая через лужи. – Он ведь так берегся, окуривал мастерскую можжевеловыми ветками! Или мор не щадит никого – ни бедных, ни богатых, ни гениев?»

На виа делла Скала их встретила толпа перепуганных учеников и подмастерьев. Многие рыдали, иные громко молились. У дверей боттеги дежурил одетый в черное лекарь – его костяной клюв, набитый целебными травами, наводил ужас одним своим видом.

– Пропустите! – крикнул Лоренцо, расталкивая сгрудившихся людей. – Я должен видеть маэстро!

Толпа расступилась, и он вбежал по узкой лестнице, ведомый страхом и любовью. Влетел в знакомую дверь, пахнувшую краской и деревом. И замер, схваченный за горло ледяной рукой.

Посреди мастерской, среди незаконченных полотен и эскизов лежал Джотто – могучий, жизнелюбивый Джотто. Лежал на узкой монашеской койке, укрытый до подбородка одеялом. Лицо его пожелтело, черты заострились, а в глазах плясали безумные огоньки.

– Лоренцо… – просипел он, силясь приподняться. – Это ты, мальчик мой?

– Я, маэстро! – юноша кинулся к ложу, упал на колени. – Я здесь, с вами! Молю вас, не умирайте! Без вас я пропаду… мы все пропадем!

Джотто искривил губы в слабом подобии улыбки. Пожелтевшая рука с набухшими венами легла на склоненную голову ученика.

– Глупый… Разве я властен над смертью? Теперь я в руках Господа, и, видно, пробил мой час. Но ты, Лоренцо… Тебе еще жить. Жить и творить!

– Какое творить! – отчаянно вскричал юноша. – Какой смысл, если вы покинете нас? Кто поведет меня, направит мою руку и сердце? Я слаб, я ничтожен без вас!

– Не кощунствуй! – неожиданно твердо произнес Джотто. В помутившихся глазах вспыхнул знакомый огонь. – Ты – мое лучшее творение, Лоренцо. Плод моего духа, моя надежда. Я верю в тебя… Ты обязан выжить. Выжить – и прославить наше искусство.

Он закашлялся, изо рта потекла темная кровь. Лоренцо в ужасе вскрикнул, схватил учителя за плечи. Но тот с неожиданной силой вцепился в его руку.

– Слушай… Слушай меня, глупый мальчишка! Я не все тебе передал, не все тайны открыл. Но в тебе есть главное – искра божия, священный огонь. Так пронеси же его через годы! Твори… Дерзай… Люби!

Последнее слово Джотто выдохнул с мукой и нежностью. По его лицу прошла судорога, взгляд остекленел. Кисть руки, державшая Лоренцо, разжалась и упала на одеяло.

– Маэстро! Маэстро! – истошно закричал юноша, тряся учителя за плечи. Но тот уже не дышал. Великий Джотто, титан Проторенессанса, гений живописи – умер на руках потрясенного ученика.

Лоренцо завыл раненым зверем, припав к остывающей груди. Боль и отчаяние разрывали его, мир померк, утратил смысл. Как жить дальше? Как творить – без этих рук, направлявших его, без этого сердца, делившегося с ним пламенем?

Он не помнил, как добрался до дома, как рухнул на постель, разразившись рыданиями. День сменился ночью, а Лоренцо все лежал, сжавшись в комок, мечтая об одном – умереть вслед за учителем.

Но на вторые сутки явился Бартоло, весь заплаканный, и принялся трясти его за плечо:

– Вставай, Лоренцо! Одумайся! Или ты не слышал последний наказ маэстро? Ты должен жить, должен творить! Сам Джотто благословил тебя!