Острая кромка

Ваня ничего не ответил мне на это. Я по-другому представляла себе любовь.

* * *

Осенью мы отметили год с момента моего переезда в Москву.

Ваня сказал, что скоро уедет в Марокко. Мы сидели у меня на кухне и пили чай после ужина.

– Куда, – поперхнулась я.

– В Марокко! – сказал он с восторгом. – Новичков обычно отправляют туда на первый год-полтора, а потом уже…

– Угу.

– Ты не рада?

Лучшие девушки не плачут, говорила я себе. Лучшие из нас не плачут, – по крайней мере, не на глазах у тех, из-за кого текут слезы.

– Я очень рада за тебя.

– Ну, потерпи еще немного. Это всего лишь полтора года – что они для нас?

Я слушала его и понимала, что в его планах нет ничего про меня. Ровным счетом.

– А потом я смогу добиться распределения в Испанию. Язык я знаю, у меня получится. Ты почему грустненькая такая? – спросил он неожиданно нежно.

– Я очень рада за тебя, – тихо повторила я.

– Ты не хочешь в Испанию?

– Причем здесь я, – спросила, взглянув ему в глаза.

– Ясно, – разозлился Ваня. – Лучше потом поговорим. Пока что не о чем.

Пока он обувался в прихожей, я повторяла себе, что лучшие девушки не плачут и не устраивают истерик. В его черных глазах я не видела, где граница зрачков, и не решалась сказать ему хоть что-то. Просто стояла и смотрела, как он собирается уходить.

Закрыв за ним дверь, я вернулась на кухню, села за стол и расплакалась, закрыв лицо руками. Лучшие девушки ТАК точно не плачут: с уродливыми всхлипами и опухшим красным носом, с расплывшимися, будто воспаленными губами.

Я ничего не понимала. Права была или нет, хорошо он придумал или нет. Но главное – я не понимала, от чего мне так плохо, будто за моими ребрами висит чугунный колокол, раскачиваясь и тяжело ударяя в грудь: «Бомм, бомм!».

Главный фокус самых страшных фильмов ужасов – ты обыденность, с которой они начинаются.

Четверг. Я пришла домой после работы. Завязала волосы в хвост, сняла всю одежду, надела махровый халат, разогрела ужин в микроволновке, которую купил Ваня. Поставила тарелку на поднос, заварила чай и пошла в комнату. Села по-турецки на диване перед телевизором и включила сериал про хирургов. Мне было спокойно и почти хорошо. Я выключила везде свет, оставила только торшер, приятный полумрак успокаивал. Сериал сообщал мне, что все неурядицы не так уж страшны: у меня на руках еще никто не умер. Горячий чай согревал меня изнутри, и мне казалось, что жизнь налаживается.

В этот момент позвонил Ваня.

Он сказал, что будет у меня через пятнадцать минут. Это не вписывалось в мои планы на вечер.

Он приехал. Поцеловал в щеку, сел на кухне и сказал.

– Ну, давай поговорим. Я тебя слушаю.

Я села напротив. Опустив глаза, вымучила эти ужасные слова: «Нам лучше расстаться». Сказала, что не знаю, чем он живет, что чувствует. Знаю только, что мне в этих отношениях плохо.

– Я ни в чем тебя не виню и думаю, что, как всегда, виноваты оба. Просто давай закончим на этом. Достаточно.

Ваня пил свой чай с молоком, как всегда. Отжимал пакетик, вытирал капельки со стола, выбрасывал салфетки в ведро, помешивал в чашке ложкой. Молчал. Я смотрела на него и боялась сойти с ума. Не понимала, как он может. Буквально так и спросила после паузы: «Как ты можешь?» Он ответил, что только кажется спокойным и что на самом деле все не так. Он лгал. Вот уж что мне было доподлинно известно, так это – каким он становится, когда нервничает.

Выслушав меня, он сказал, что это просто смешно. Что это вовсе не конец, а просто мне – то есть, нам – нужно подумать, и пусть пройдет немного времени. Обещал помогать.

– Звони в любое время, если что-то понадобится.

– Спасибо, – сказала я, борясь с приступами тошноты.

Никакой судорожной нежности, ни слова сожаления, ни взгляда – ничего.

В коридоре надел куртку, повесил на шею шарф. Посмотрел в зеркало, поправил воротник. Попросил звонить и сообщить, когда у меня появится кто-то новый. «Тогда я исчезну из твоей жизни, потому что не смогу спокойно наблюдать за тобой, когда ты будешь с другим». Это была единственная за весь вечер фраза, в которой чувствовался хоть какой-то нерв. Да и тот не про любовь, а скорее про чувство собственного достоинства.

Он оставил свои ключи на тумбочке у входа. Вышел за порог. Я закрыла за ним дверь.

Вся процедура заняла от силы полтора часа. Спустя шесть лет после того, как мы познакомились и влюбились.

Простояв минуту в прихожей, глядя на его ключи, я вернулась в спальню, села на диван и тяжело вздохнула. Совершенно ошеломленная. Оглядела комнату, в которой с его уходом не изменилось ровным счетом ничего. Подумала: не то чтобы он был слишком хорош для меня или наоборот. Просто не мой: где-то что-то никак не хотело срастись, вот и все. Он, конечно, никогда не любил меня так просто и искренно, как умеет любить свою жену Саша. А теперь он еще и предоставил мне эту ужасную возможность взять на себя ответственность за разрыв, будто он тут совсем ни при чем. Почему нужно было длить это так долго?

Спустя столько лет я так и не знала, что спрятано у него в груди, на которой я любила засыпать. И почему мне никогда не приходило в голову, что раз я переехала в Москву, мы с Ваней могли бы поселиться вместе…

Я залезла на диван с ногами и устроилась в углу. Обняв колени, закрыла глаза и до страшного ясно вспомнила запах его кожи. Родной, от которого я сразу успокаивалась. Будто все хорошо. Все, как надо. Будто это объятие – все, что мне нужно, чтобы чувствовать себя в безопасности и счастливой.

Я отправилась в душ. Стоя под горячей водой, не могла справиться с ознобом. Не имела ни малейшего понятия, как буду жить дальше. Не представляла, как осознать это новое значение слова «навсегда».

* * *

Так я осталась в Москве одна. Еще в первый наш период с Ваней если наши знакомые пары распадались, Ваня настаивал на статусе-кво: друг остается другом, его бывшая девушка исчезает насовсем. Когда мы с Ваней расстались впервые, это правило коснулось меня. Позвонила жена Ваниного друга и спросила, что произошло.

– Мы сегодня виделись с Ваней, я спросила, как дела у Инги, а он ответил: «Инги больше нет», – в ужасе пролепетала она. Я ответила, что мы расстались, и что я буду рада поддерживать с ней отношения. Но больше она мне не звонила и не ответила на мое письмо.

Из всех знакомых в Москве у меня остались только однокурсники по Литературному институту и коллеги. Среди них у меня не было близких друзей: так сложилось, что и коллеги, и однокурсники были либо вдвое меня старше, с детьми, мужьями и отсутствием времени, либо были мне не интересны, либо не особо интересовались мной.

Я сказала Юльке, что рассталась с Ваней. Мы пили чай в офисном кафетерии, беременная Юлька была в маленьком платье и колье со стразами, на каблуках, а я в джинсах и сиреневой водолазке, в балетках. Думала про нее, про водолазку, что даже у нее цвет такой квелый, как я, – сиреневый.

– Расставание – маленькая смерть, – грустно вздохнула Юлька.

– Нет, Юль, – жестко ответила я. – Маленькая смерть – это оргазм. А расставание – это пиздец.

Юлька смеялась. Я тоже смеялась. До слез.

– Я рада за тебя, на самом деле, – сказала Юлька, участливо глядя в глаза. – Не стоил он тебя, Инга. Ни один мужик, который заставляет тебя плакать, тебя не стоит. Вообще не понимаю, за что ты держалась, – распахнула глаза Юлька.

– Хм, – ответила я и сдержала слезы. – Можно я потом как-нибудь тебе расскажу? Пока что очень тяжко.