Острая кромка

Описав огромный круг и устав бродить, я зашла в кофейню на Сретенке.

Свободных мест почти не было. На подоконниках и за столиками в зале сидели молодые люди – несколько парочек и множество девушек в пухлых шарфах и с книжками в руках. На их столиках были расковырянные пирожные, открытые нетбуки и недопитые чашки кофе.

Я сидела одна и сожалела, что в этом кафе не курят. Не то чтобы меня мучил никотиновый голод – просто за сигаретой можно прятаться. Своего рода психологическая защита, такой жест, когда рука перед лицом.

Читать не хотелось. Когда сидишь в кафе одна и чувствуешь себя немного не в своей тарелке, самый простой вариант спрятаться – это книга, конечно. Но с собой у меня была только «Пианистка» Елинек, а она не соответствовала настроению, не вписывалась в структуру момента.

Я смотрела по сторонам.

Прямо передо мной сидела девушка. Как водится – шарф, худенькие ручки, миленькая стрижка, тонкие кольца, ищущий взгляд, чуть встревоженный. Девушка прикладывала к губам согнутый указательный палец. Упиралась губами в фалангу и так сидела, по виду – в очень поверхностной задумчивости. Я сидела точно так же, в той же позе. И почти сразу поняла, что она никого здесь не ждет – просто коротает время.

Она допила кофе – вернее, пенку от молока. Обернулась, посмотрела на часы и снова замерла, едва заметно вздохнув.

Я подошла к ней, наклонилась и спросила, ждет ли она кого-то. Нет. Тогда я сказала, что мне очень неловко, но я сижу тут и пью кофе одна, в то время как она тоже скучает – может быть, она будет не против пить кофе вместе.

Сама не знаю, на что рассчитывала. Пока шла к ней, нервничала страшно, а открыв рот, думала, упаду в обморок. Бедные парни – как они отваживаются на знакомство с девушками?! Герои же!

Девушка заказала еще одну чашку кофе и подсела ко мне. Ее звали Даша, она жила в Москве уже три года, сама из Курска, немного застенчивая и очень милая – программист. Мы обменялись телефонами и сговорились сходить куда-нибудь вместе на досуге. Во время первой назначенной встречи сидели на скамейке у Чистых прудов, курили и обсуждали книги о Москве. Я запомнила момент, когда она что-то рассказывала о том, как рассталась со своим молодым человеком, и я вдруг поняла, что это начало большой дружбы. Я улыбнулась во весь рот, Даша удивилась.

– Прости, я тебя слушаю, – помотала головой я. – Просто вдруг поняла, что рада сидеть с тобой здесь и разговаривать. Хорошо, что мы тогда в кафе познакомились.

– Согласна, – улыбнулась Даша.

* * *

В мае мы с Димой привычно возвращались с учебы вдвоем домой – он на «Проспект Вернадского», а я чуть дальше на «Юго-Западную». Он рассказал, что в Москву приезжает с концертом его крымская подруга.

– Певица она не бог весть, но послушать можно. Хочешь, пойдем со мной. В эту среду в China Town.

В среду после работы я поехала на Китай-город в названное кафе. Дима встретил меня на входе, мы выпили по коктейлю, и начался концерт.

С первой же строчки, с первого звука этого юного угловатого голоса меня стало бить током. Я смотрела на всех этих юнцов и подростков в зале и отчетливо вспоминала себя в их возрасте, свои мысли, мечты, свои планы и ожидания. И то, как я тогда любила. То чувство затмевало вообще все, и вне его я уже не существовала. Я не знала, кто мы друг без друга и не находила в себе сил жить в реальном мире, не сбегая в фантазии о безупречном Ване и нашей с ним любви – второй такой, казалось, не бывало на всем белом свете.

Я вышла из зала, продолжая слушать голос крымской певицы, села за стол охранника, открыла блокнот. Он пришел и разрешил продолжать. Тихонько пил чай рядом. Спросил:

– Ведете дневник?

– Пишу роман.

– Какой?

– Гениальный, естественно.

– Мм, – будто бы понимающе протянул он.

Исписав несколько страниц рваными фразами, неровным почерком, я отложила ручку и позвонила Ване. Спросила, как у него дела.

На самом деле мне вовсе не хотелось знать его новости. Наоборот – хотелось, чтобы у него их не было, чтобы он тоже оказался немного консервой, как я, и не выходил из комнаты, в которой я его заперла в своем воображении. Мне в самом деле не нравилось бы слушать, как у него дела.

Я звонила, чтобы сказать ему, что раз за разом она возвращается. Память, которая все еще не дает сказать это немыслимое «прости», на этом поставив точку. Я так хотела сказать, что жалею о каждом лишнем звонке, уже сотню раз удаляла все номера и зарекалась, что больше – никогда. Но его номер единственный, который я помню наизусть, и каждый раз она возвращается. Всегда некстати, когда меня обнимает кто-то новый, кто мог бы… Когда я чувствую его – сейчас вот Димин – такой непривычный запах, то думаю… Я каждый раз думаю… Думаю… Черт, я все еще искренне верю, что раньше было лучше. Сразу в тысячу раз.

Мне надо было у него спросить, почему время с такой легкостью крошится на периоды, ни один из которых нельзя повторить. Я хотела сказать: «В толпе слушателей сотни юных людей, которые сейчас в нашем с тобой возрасте, в том возрасте, когда «мы» еще не умерли. Послушай, я хочу дышать, как они: чистым сигаретным дымом после бессонной ночи. И говорить всю эту чушь, и мечтать так смело, сочинять глупые клятвы, от которых мурашки бегут по коже. Всему, каждому слову верить, произносить «навсегда» и не сомневаться в тех вопросах, которые про любовь, про судьбу и про то, что ты, ты…»

Но я говорила ему про учебу и про то, как поживают мои подруги и родители. Ваня говорил про семью брата.

Я не сказала ему: раньше я не знала, что это чувство, когда что-то не так, называется болью. Я думала, что весь этот обморок, начинавшийся с легкого прикосновения, называется любовью. Я влюблялась и расставалась навсегда. А я только сейчас начала понимать, что это значит. Но ничего этого я ему не сказала, потому что решила, что теперь уже слишком поздно.

После концерта мы с Димой шли молча к метро. Я видела, что он смотрит на мое лицо временами и хочет о чем-то спросить, но не решается. Мне же нечего было ему сказать, так что оставалось только молча идти рядом.

* * *

В Москву пришло лето. С даты моего прошлого дня рождения прошел почти год, и вот мне уже двадцать пять. Однокурсница недавно сказала, что осенью ей исполнится тридцать, и я неожиданно для себя подумала: «Бедненькая».

Кажется, за истекшее время я много потеряла, но правда в том, что ничего из утерянного я не стала бы искать.

Как-то незаметно пролетело время, и вот я уже сдавала выпускные экзамены в Литературном институте. После его окончания я собиралась вернуться в Петербург, обещала это родителям и всем друзьям. Хотела вернуться: меня ничто не держало в Москве.

Я сидела в рекреации на диване, читала Димин конспект, готовилась к экзамену. Он спросил:

– Мне тут сказали, что ты собираешься вернуться в Питер. Это правда?

– Угу, – сказала я, не отрываясь от тетради.

– Почему?

– Ну, как… Там родители, друзья, вся жизнь. А тут я все дела закончила. Сдам экзамены, уволюсь и вернусь.

– А… Неудачная любовная история?

– При чем здесь это? – наконец, закрыла тетрадку я.

Взглянув в глаза, он подытожил:

– В общем, ясно. Говорил же, зубы выбить.

Мы продолжили сидеть молча. Я вспомнила Любины слова, когда она сказала, что первый муж был ее однокурсник, а второй – преподаватель. Она сказала, что институт – то место, где больше всего шансов встретить своего человека, ведь здесь своего рода кружок по интересам. Я посмотрела в Димины бирюзовые глаза и подумала: вот – когда это происходит? Ты влюбляешься до горячки, стараешься не встречаться с ним глазами и ковыряешь заусенцы, уговаривая себя не ответить ему невпопад «поцелуй меня сейчас, пожалуйста, я очень нервничаю». Проходишь мимо своего подъезда вечером, представляя, как он убирает от твоего лица волосы, выбившиеся из прически…

И вот – когда это происходит? Момент, когда леска вдруг беззвучно лопается. Ведь только что, буквально минуту назад она была так натянута, что ею можно было изрезаться, совершив одно неверное движение. А потом в одно мгновение это волнующее ослепление вдруг сменяется такой скучной трезвостью, таким оцепенением и занудством, что аж тошнит. Что вообще может быть прекраснее в жизни, чем слово «Да». Что может быть интереснее, чем искренние желания и порывы, которые ты, наконец, не сдерживаешь, не задумываясь даже о том, правильны они или нет. Никогда не узнаешь, что было правильно, а что нет, пока не проживешь все это. И в конце концов, что такое счастье и свобода, если не воплощенные желания?

Я захлопнула конспект и сказала тихо:

– Поцелуй меня, пожалуйста. Я очень нервничаю.

Он усмехнулся, а потом стал очень серьезным.

– Ну, целуй же, – повторила я. – Пожалуйста.

В июне я получила красный диплом Литинститута и осталась жить в Москве, начав встречаться со своим бывшим однокурсником, бывшим крымчанином Димой. Это единственное, что изменил в моей жизни второй диплом.