Острая кромка

– Привет! А за что, – с улыбкой спросила я.

– Я рад, что ты позвонила.

– Я тоже. Ну что, привет? Я решила, что нам давно пора увидеться.

– Привет! Конечно, давай встретимся! Приезжай в Mi Piace на Маяковской в полночь!

– Хммм, боюсь, мой ревнивый муж мне этого не простит.

– А. Я ж забыл, ты же приличная. Даже вышла замуж? Смотри-ка, вот это новость! Расскажешь завтра? В шесть?

Приехав к нему на встречу, я наклонилась, чтобы обнять его, и села напротив. Он закурил. Улыбнулся.

– Так ты вышла замуж? Расскажи мне все!

– Я пошутила, Мехер, ну ты что? Посмотри на меня, какой замуж?!

Он щурился. Смеялся. Смотрел на меня внимательно. Снова смеялся.

– Что? Что такое? – тоже заулыбалась я.

– Что-то в тебе изменилось. Сколько мы не виделись?

– Полгода, я думаю. Как всегда. Ты был в Индии?

– И в Индии тоже.

– Виделся с Лакшми?

– Конечно.

– Как она?

– Она красавица. Но даже если бы я ее не увидел, это бы никак не повлияло на наши отношения. Я чувствую дружбу – значит, она существует. Благо, даже эта слониха мне не перечит. Женщины вообще мне не перечат, ты знаешь. Как думаешь, почему?

– Потому что ты красавец, Мехер, – улыбнулась я.

– И все-таки, я не могу понять. Если в твоей жизни правда особо ничего не произошло, почему же я чувствую, что ты совсем не такая, как раньше?

– Не знаю, Мехер. Может быть, изменилась не я, а твои глаза, которыми ты на меня смотришь?

– Хм, – сказал он и выпустил в потолок струйку сизого дыма.

Вернувшись домой, я долго говорила по телефону с Наташей, договариваясь о нашей новой встрече с ней, Сашей и его сыновьями. Потом включила фильм Вуди Аллена «Полночь в Париже» – мы недавно его смотрели с Дашей в кинотеатре «Соловей», где часто крутят классику, старые или просто отличные фильмы. После того сеанса я купила диск – чтобы этот фильм был в моей домашней кинотеке. Я открыла бутылку вина, в котором научилась разбираться благодаря Наташе и частым походам в «Простые вещи», где даже коллекционные вина рискуют подавать по бокалам.

Я налила вино в бокал – точно такой, какие приносили в парижских кафе в фильме Аллена, – и даже замурлыкала песенку от удовольствия. Я была дома, где были мои правила, мои вещи, мое любимое кино, мое время, мое любимое вино.

Тут я поняла, какое изменение отметил во мне Мехер. Раньше мне не приходило в голову, что пить вино в одиночестве можно просто потому, что тебе захотелось вина именно сейчас. Я не могла себе представить, что можно сидеть в кафе одной и получать от этого удовольствие. Наконец, когда у меня появился выбор, кого позвать на встречу, я стала приходить в кафе просто чтобы выпить чашку вкусного кофе или съесть кусок торта, который подают только здесь. Я научилась с удовольствием сидеть в кафе, наслаждаясь одиночеством, и смотреть улицу, как фильм – как это всегда умел делать Мехер, казавшийся мне раньше странным.

* * *

В конце августа я снова достала альбом Вакарчука «Вночи» – самый осенний из всех. Слава пел: «Лето плачет, будто ему больно».

В самом деле. В последние дни августа наша Москва такая плакса.

Кстати, «эта» Москва стала «нашей» благодаря людям, которые в ней живут.

Мама написала, что они пакуют чемоданы и готовятся лететь из Греции в Киев к родне. Я ответила, что еду в метро и читаю «Бойцовский клуб» на украинском. Эту книгу мне подарил Дима – привез ее из Крыма и вручил, когда выяснил, что я знаю украинский. Имя автора на обложке значилось – Чак Палагнюк. Нормальный такой хлопец с украинской фамилией.

Добравшись домой, я залезла на Димину страницу в Фейсбуке. У него в альбоме были фотографии недельной давности – там Казантип, солнце, море и песок, он катается на кайте, летает с парашютом, собирается на фестиваль Кубана.

На стене он написал: «Вступаю в клуб 27». Неудачная шутка. Я поздравила его с новым годом, потому что писать «с днем рождения» – это очень скучно.

На следующий день мне написал какой-то парень со странным именем Миклош – спросил, почему я написала «с новым годом». Я не ответила. Он написал еще одно письмо: «Инга, пожалуйста, ответь. Дима вчера застрелился, и никто не может понять, как и почему это произошло. Мы ищем хоть кого-то, кто прольет свет на эту историю».

Я перечитывала сообщение снова и снова, не веря своим глазам. Ответила Миклошу. И чем больше узнавала, тем меньше понимала. На выходных они катались вместе, договорились ехать в конце месяца в Одессу.

Я выбежала из кабинета на пожарную лестницу, там села на ступеньках и долго судорожно плакала, пока звон в ушах и головная боль не заставили меня угомониться.

Вернулась на место, выпила воды и отпросилась домой, сказав начальнице, что не могу сегодня думать больше ни о чем, кроме случившегося.

Когда я шла от метро домой, мне позвонила Люба. Она все знала, выражала мне сочувствие. Сказала: «Когда что-то такое происходит, всегда так сильно хочется помочь, и так много ты готов сделать. А уже не для кого».

Я хотела ответить: «Поплачь о нем, пока он живой», но промолчала. Затем мне позвонили все наши однокурсники. Никогда не пойму, зачем они это сделали.

Каждый раз, когда сталкиваешься со смертью, кроме нее в голове на какое-то время больше ничего не остается. И невозможно думать обо всей этой чуши – как заголовки, сроки, согласования, разбитая кружка или что-то еще на работе. И невозможно представить, что пройдет совсем немного времени, и будет все по новой. Что о том, кого не стало, все постараются снова забыть, ведь надо жить дальше.

Кажется, у Эдички Лимонова было. Ностальгия и фраза про то, что раньше хоронить умели, а теперь смерть – это почти неприлично.

Раньше меня просто не было, так что мне сложно сравнивать. Но правда в том, что сейчас – смерть отчаянно хочется выдавить как что-то отвратительное, чего не должно быть на моем лице, когда я смотрю в зеркало. И может быть, я потрачу слишком много сил на то, чтобы поддерживать свою «персону» вместо того чтобы показать кому-то реальное лицо, но я не могу позволить себе выть на людях. А потому не хочу думать об этом постоянно, готова делать много лишнего, чтобы только не помнить о ней или не признаваться, что все время помню. Я готова идти на дурацкий спектакль «Таланты и покойники», прихватив с собой Дашу, которая не задает лишних вопросов и просто умеет быть рядом, я готова бледнеть и сползать по креслу вниз, когда на сцену выносят гроб с почти цирковой помпой, и делать вид, что мне тоже смешно от этой комедии положений.

Я тогда вспомнила про странный юмор жизни. Был у Аверченко рассказ: у героя закончился зубной порошок, и он решил почистить зубы пеплом (тогда так делали). Почистил. Оказалось, что – прахом своей бабушки.

Такой эффект, будто кто-то громко крикнул, и все замерли на мгновение, оглянулись… Перекинулись парой фраз и пошли дальше.

Я хотела спросить у Димы, нельзя ли было как-то по-другому прокричать, но мы перестали пустословить задолго до того дня.

* * *

Через два дня моя коллега на работе сказала, что отдает котят, и в моем доме поселилась Рыська – мохнатый панегирик жизни. Я хотела назвать ее Марылей, но имя Рыська как-то случайно само к ней пристало.

Маленький реактивный котенок, она грызла и нападала на все живое в доме – от гостей до цветов в вазе, но пушилась и шипела, если с разбегу в коридоре встречала вместо ожидаемых голых пяток кроссовки. А ночью она ложилась на соседнюю подушку, уютно устраивалась в гнезде из моих волос (предварительно уложив их как надо) и урчала. Пару раз она прижималась пузом к моему уху и мурлыкала, как трансформатор. Спать я не могла, просто лежала и млела.

Все, с кем обсуждала, говорили мне, что котенка мне сейчас брать нельзя. Съемная квартира, только что после ремонта, я вечно в разъездах, и как можно сидеть с котенком дома, когда надо все время веселиться. Наташа сказала мне коротко и ясно: «Бери и не думай, потом разберешься. Решай проблемы по мере поступления». Сразу после этого я вдруг поняла, что действительно не знаю ни одной веской причины, почему брать котенка нельзя.

Мехер написал:

– Не пиши мне весной, я могу в тебя влюбиться. А я никогда не влюбляюсь навсегда, учти это.