Зверь-из-Ущелья. Каменное древо

Мы продолжали болтать о какой-то ерунде, парни улыбались мне, пользуясь тем, что Орм с отцом отлучились, а Орвин не был таким суровым и вредным и не стремился сбивать кулаки о каждого, кто посмеет поглядеть на сестру. Но внутри себя я молила их скорее уйти, я ведь ждала кое-кого.

Жаль, он не спешил. Неизвестно, появится ли вообще, потому что существует сотня причин, по которым он не может этого сделать.

И вдруг, когда я успела отчаяться и приуныть, кожу будто огнем мазнуло. Я ощутила пристальный, пробирающий до костей взгляд, задержала дыхание, судорожно вцепилась в рукава платья.

А потом увидела его.

Глава 12. Желанная встреча

Реннейр

Я нервничал, как мальчишка.

Долго сидел на постели, зарывшись пальцами в волосы и пытаясь найти причину, почему я не должен идти на ярмарку. Как назло, у лорда не было для меня никаких поручений, и этот день я мог посвятить только себе.

Но разум метался, а тело… Я чувствовал себя так, будто меня поджаривают на медленном огне. В последнее время начал ощущать навязчивое жжение в грудной клетке, чаще всего оно возникало, когда начинал думать о Рамоне. Из груди разливалось по всему телу, бродило под кожей и, в конце концов, сосредотачивалось в правом запястье – там, где поселился проклятый браслет.

Все. Решено. Отправлюсь к жрецам Отца Равнин и выясню, как его обезвредить, пока он окончательно не свел с ума и не спровоцировал на поступки, о которых потом пожалею. Внутри себя я знал, что не смогу причинить искателям вреда, и дело не только в Рамоне. Эта уверенность была железной, но иногда и она покидала меня.

Когда паршивый браслет жалил нетерпением, заставляя меня предпринять хоть что-то, и когда отец начинал терзать намеками. Утро только началось, а я уже был так зол, что хотелось что-нибудь сломать, выплеснуть скопившееся напряжение, лишь бы не чувствовать этого мучительного зуда в костях, в мыслях, в самом моем существе.

Очнулся я только на городской площади. Может, я начал сходить с ума? Потому что плохо помнил, как оказался здесь. Ноги сами принесли.

В тот вечер, когда ко мне в таверне подсел Ольд, я узнал всю историю искателя и роль Рамоны во всем этом. Он дал ей слово, что передаст просьбу о встрече. Я, почти смирившийся с тем, что должен отпустить ее, ощутил странную хмельную радость. Как глупец, ей-богу.

Вокруг сновал разномастный люд, зазывалы орали, не жалея глоток. Втягивая воздух, как гончий пес, я твердым шагом направился в те ряды, где обычно можно было найти искателей.

Показалось, что между палаток мелькнула рыжая макушка – я замер на месте, как вкопанный. И тут…

Взгляд выхватил из толпы знакомую фигурку.

Она.

Рамона кутала плечи ярко-алым платком и смеялась так заразительно, что четверо искателей, окруживших ее, точно стражи, не выдержали и поддались веселью. А жрица хохотала, запрокинув голову и обнажив белоснежные зубы, совершенно не стесняясь своего порыва. В этот момент она была такой живой, такой настоящей, будто лучик, неведомо как пробившийся сквозь тучи. Солнце играло в огненных волосах, растекалось золотом, а ветер ласкал тронутые румянцем скулы и раскачивал длинные серьги с алыми бусинами, похожие на грозди южных фруктов. Те гладили шею, когда она наклоняла голову, и я остро сожалел, что сам не могу коснуться ее кожи.

Рамона. Мо-она…

Барды сравнивают женский смех с перезвоном колокольчиков или журчанием ручья, но мне переливчатый смех Каменной жрицы напоминал рассыпавшиеся алмазы – когда разжимаешь кулак, и те катятся по каменному полу, весело подпрыгивая.

Боги, как я соскучился! Понял это окончательно только сейчас, и от осознания скрипнул зубами так, что те едва не раскрошились. Увальней, что сгрудились вокруг, захотелось разогнать пинками, а ее сгрести в охапку и зацеловать до полусмерти. Она источала свет, мне хотелось напиться этим светом, искупаться в нем, бессовестно присвоить себе.

Только себе. Потому что невыносимо видеть с ней другого. Знать, что она не принадлежит мне и принадлежать никогда не будет, что я хожу под одним с ней небом, дышу одним воздухом, но не могу прикоснуться – мучительно. Эта боль выворачивает суставы, потрошит заживо, вытаскивая ржавым крюком наружу самое потаенное, запретное, непозволительное – мою слабость.

Надеялся, наивный, что смогу отпустить ее в ночь праздника Маков, что буду выше всяких привязанностей. Но сейчас полузадушенное чувство вспыхнуло с новой силой, разгоняя по венам отраву. Бывалый солдат, дехейм лорда, Зверь-из-Ущелья прибежал по первому зову, как пес.

Как нищий, которому посулили мешок золота. Как волк, почуявший кровь.

Будь проклят этот Ольд, жаль, что он не сгинул где-то по дороге в Лестру! Зря я узнал, что она будет здесь, потому что просто не могу. Теперь не могу бороться с этой бешеной тягой.

* * *

Рамона

Он подошел так близко, стоял у соседней палатки, небрежно сложив руки на груди, а из-за плеча выглядывала рукоять страшного клинка. Лестриец смотрел так серьезно, задумчиво, с ожиданием и обещанием чего-то, и от осознания этого меня накрыло мощной волной, лишило воздуха.

Ренн выглядел усталым и осунувшимся: щетина отросла, скулы выделялись сильнее, чем раньше, но глаза сверкали бешеным огнем, когда он смотрел то на меня, то на искателей рядом. А мне безумно хотелось разогнать их всех, даже Орвина, чтобы хоть несколько мгновений провести с моим лестрийцем наедине, ведь нас разделяло всего несколько шагов – пройди и дотронься рукой.

Но здесь, под прицелом чужих глаз и ушей я не смогу поговорить с ним, не смогу коснуться, да и Горт все рядом отирается, возомнил себя моим защитником или нянькой. Прибила бы!

Казалось, что все до единого видят и понимают, в каком состоянии я нахожусь, как я горю и тлею, но специально издеваются!

Наконец, когда игра в гляделки Реннейру надоела, он направился ко мне уверенным шагом. И эта уверенность, мужская непоколебимая сила волной окатила стоящих рядом. И братец, и Горт со своей компанией вдруг вспомнили о неотложных делах и поспешили раствориться.

– Господин что-то хотел? – спросила я ласково.

Ренн сощурился, глядя исподлобья, и шумно втянул воздух.

– У меня есть то, чего нет у других.

Взгляд глаза в глаза, и по спине скользнула стайка мурашек. Сейчас мы совсем одни… почти… не считая сотен людей вокруг.

– И что же у тебя есть особенного, дочь гор? – он изогнул левую бровь, а край рта дернулся в едва читаемой улыбке.

Глупое, глупое сердце! Это ведь совсем ничего не означает. Или, наоборот, значит слишком много – столько, что мой разум просто не в силах это осознать.

– Вот эти чудесные камни и парочка секретов в запасе. Но секреты даром я не отдаю.

– Я щедро заплачу.

Со стороны могло показаться, что это вежливая беседа с покупателем, и только мы двое знали, что на самом деле кроется за этими пустыми словами.

И сейчас… Никого рядом? Все заняты своими делами? Отлично!

Я кивком велела обойти шатер, а потом схватила за рукав, молниеносно затянула его внутрь и задернула полог. Мы оказались отрезаны от всего мира.

Сумасшедшая! Если кто-то увидит… Впрочем, плевать! На все плевать, потому что в голове ни одной четкой мысли, все потерялось в полутьме, вспыхивающей золотыми искрами кристаллов и в мягком свечении амулетов.

И запахе моего лестрийца. В тепле его ладоней, сдавивших талию, в сумасшедшем блеске глаз.

– Я соскучился, жрица, – он подхватил меня под бедра, усадил на стол и вклинился меж моих колен. Под ягодицами захрустели самоцветы – недовольно, обиженно. И, может, в другое время я почувствовала бы стыд за такое неуважительное обращение, но не сейчас, когда мужская щетина царапала мою шею, а губы подбирались все ближе к моим губам.

– Зачем звала? Что хотела? – лихорадочный шепот, плавящий все мои страхи. – Думал, что отпустил, отказался, переборол. А ты… Может, ты на самом деле ведьма?

Я сама нашла губы лестрийца – голод был неумолим. Скорей, скорей… Испить его дыхание, прижаться грудью, запрокинуть голову – вот так… Так удобней, да…

Мы оба на несколько мгновений обезумели, пытаясь утолить жажду и тоску друг по другу. Горы и равнины встретились, стирая в порошок все вокруг, стирая само время и расстояние.

– Я тоже скучала по тебе, Зверь-из-Ущелья, – чувствуя, как на исцелованных губах распускается улыбка, я огладила подушечками пальцев его скулы и лоб.