Прекрасный. О том, как вера в любовь возвращает к жизни

Прекрасный. О том, как вера в любовь возвращает к жизни
Соня Пучкова

Нина приезжает в Москву и случайно встречает в метро своего однокурсника, в которого была не взаимно влюблена в студенчестве. В разговоре с ним оказывается, что Нина лечится от депрессии, и не хочет думать ни о чем негативном, в том числе о Боге и церкви, которые у нее ассоциируются с переживанием собственного недостоинства и грехов. Для Алекса, наоборот, вера в Бога очень ценна. Встретит ли Нина Бога второй раз, как встретила Алекса? Каким она Его встретит?

Прекрасный

О том, как вера в любовь возвращает к жизни

Соня Пучкова

Иисус говорит ему: ты поверил, потому что увидел Mеня;

блаженны невидевшие и уверовавшие.

Ин. 20, 29

Корректор Варвара Синицына

© Соня Пучкова, 2020

ISBN 978-5-0051-0721-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Нина приехала в Москву рано утром. Город открывался ей постепенно, поезд шёл через пригород и спальные районы к одному из вокзалов. «Эти дома – огромные каменные глыбы», – думала она, глядя на многоэтажки.

Чистый утренний свет бил в окно, перед которым сидела Нина, слепя её и заставляя жмуриться. Девушка любила такой свет, и с восторгом смотрела на то, как он очерчивает яркие контуры убегающих назад зданий. «Свет преображает всё, даже их», – пришла ей мысль. Солнечные лучи стелились по поверхности земли, отбрасывали блики на стёкла и стены неказистых строений, мимо которых проезжал поезд. Нина любила утренние часы, в них казалось ей что-то волшебное, какое-то рождение нового мира.

Наконец, поезд подошёл к вокзалу, тяжело, громко скрипнул в последний раз и встал. Тут же захлопали открывающиеся двери; торопясь, из них выходили приезжие. Худенькая девушка с небольшим чемоданом появилась одной из последних. Она шагнула из душного поезда на перрон и остановилась. Запахи угля, сигарет, пыли в утреннем холодном воздухе резко ударили в нос. Вокруг всё говорило, бурлило, шумело, куда-то двигалось, спешило, бежало. Нина стояла среди толпы, пытаясь понять, куда ей идти. Ей предлагали такси, но она твёрдо отказалась. До открытия метро было ещё минут тридцать, и она решила пройти пешком до следующей станции и так скоротать время. Она пошла по ступеням наверх и вышла из здания вокзала в яркое майское утро.

Есть люди, ищущие совершенства в том, что они любят, но Нина была из тех, кому нужно немного: солнечный блик на стекле, любопытный маленький балкончик, старенькое окошко с ветхой рамой – и сердце её замирало от восторга. Улицы сменяли одна другую, позади оставались переулки, площади, скверы. Люди шли Нине навстречу, и она, смущаясь, с любопытством заглядывала им в лица. Вот какой-то полный рыжий молодой человек пронёсся мимо на самокате. Птицы громко пели в ветвях деревьев за оградой. Солнце слепило глаза. Вдруг Нина засмеялась, сорвалась с места и устремилась вперёд.

Алекс стоял на набережной Москвы-реки, опираясь о парапет. Перед ним, на другом берегу, возвышались стеклянные причудливые глыбы. Восходящее солнце отражалось в них, окрашивая небоскрёбы в бледно-розовый и золотой. Холодный ветер дул с реки и трепал ярко-рыжие волосы Алекса. В такой ранний час здесь было пустынно, и молодой человек мог некоторое время побыть наедине с рекой, ветром, небом и миром людей.

Он любил это место. Жёсткий ветер давал Алексу ощущение суровой свободы и осознание собственной силы, рождаемое в сопротивлении его порывам. Молодому человеку казалось, что здесь он лучше всего чувствует, что действительно существует. Небоскрёбы напоминали ему о том, что он сам более реален и жив, чем они. «Они – лишь творение человеческих рук, сделанные из металла и стекла, – думал Алекс. – А я – творение гораздо более могучих рук, с живыми плотью и душой. Они – прах, а меня оживотворяет Бог».

Недалеко от небоскрёбов стояла крошечная церковь. Каменная, она, казалось, противостояла стеклянным строениям, как будто духу мира сего. Однако и церковь, и высотки были на другом берегу, а Алекс стоял на этом. Он мог казаться маленьким и незначительным по сравнению с ними, но сам он знал, что это не так. «Как же много правды здесь», – прошептал он, думая, что во всём мире не нашлось бы места, более точно говорящего и о нём самом, и обо всём вокруг. «Для Тебя никакие огромные дома, ни красивые храмы не могут быть дороже простого человеческого существа, – думал он. – И ничто не может разлучить меня с Тобой».

Солнце поднималось, ветер гнал облака. Наступал новый день.

– Ты надолго к нам? – спросила Марта, наливая Нине чая.

– На неделю, – ответила та, скромно улыбаясь; она не хотела никого стеснять своим длительным пребыванием.

Сёстры сидели за столом друг напротив друга. Между ними стояли две миниатюрные фарфоровые фигурки, которые Нина купила на барахолке несколько лет назад. Солнышко светило в окно, весенний ветерок колебал занавеску, вышитую Мартой. Марта, старшая, с любопытством рассматривала лицо своей младшей сестры, которую она не видела почти год. Строгие и обычно немного грустные черты лица сейчас как-то особенно утончились, глаза потемнели и углубились.

– Ты как-то изменилась, – заметила она, – не болеешь?

– Нет, – сказала Нина, смущаясь от такого внимания к своему здоровью.

– А Бердяев как поживает? – вспомнила сестра о её диссертации: может быть, это было причиной изменения Нининого лица?

– Бердяев хорошо, – улыбнулась та, произнеся «хорошо» твёрдо и медленно, с той особой интонацией, которая была неплохо известна её сестре. Так Нина обычно говорила о том, о чём могла бы долго рассказывать, но застенчивость мешала ей, и она заключала все свои мысли и чувства в этом одном «хорошо».

– Что делать тут хочешь?

Нина не ответила, задумчиво рассматривая фарфоровые фигурки. Марта знала и этот приём: когда младшая сестра совершала какой-то странный поступок, она никогда не пыталась придумать ему объяснение, просто оставляла всё как есть. Так было тогда, когда она принесла домой маленького бездомного котенка, или тогда, когда двенадцатилетним подростком стащила книжку из магазина.

Однако, помолчав, Нина всё-таки ответила:

– Мне библиотека нужна для Бердяева, – сказала она, и Марта удивилась про себя такому изменению, но больше расспрашивать не стала и только протянула ей корзиночку с печеньем.

– Хочешь ещё?

– Не откажусь, – улыбнулась Нина и вдруг сменила тему: – Знаешь, я вчера в поезде видела такой закат: небо большое-большое и розовое, золотые облачка… А ты не думала никогда, сколько мы теряем, потому что не знаем, какой он – мир? Ведь мы видим только маленький его кусочек.

– И ты приехала в Москву, чтобы мир посмотреть? – улыбнулась, довольная своей догадкой, старшая сестра. – Странная ты у нас: всё мир смотришь да диссертации пишешь.

– Диссертацию, – уточнила, смеясь, Нина. – Одну. Пока ещё не написала.

Марта ничего больше не сказала, а, усмехнувшись причудам сестры, встала из-за стола и принялась мыть посуду. Нина допила свой чай и отправилась разбирать чемодан в ту комнату, куда её поселили.

Крошечная, похожая то ли на келью, то ли на клетку, это была та самая комната, в которой Нина жила, пока училась в университете. Здесь были только кровать, стол со стулом у окна, который купили специально для неё много лет назад, и громоздкий платяной шкаф, занимавший значительную часть комнаты. На выцветших полосатых обоях над кроватью Нины висели два натюрморта, вышитых Мартой, – с сиренью и розами. Книг в комнате не было, но зато половина чемодана Нины была занята ими.

Уже целый год прошёл с тех пор, как Нина в последний раз жила в этой комнате. Она присела на кровать, вспомнив, как готовилась к экзаменам в аспирантуру, не вылезая из книжек. Но теперь, когда она уже не была так погружена в чтение, что-то встревожило её. В углу на обоях выделялась светлая полоска: там несколько лет висела полочка с её иконами. Обои пожелтели, а то место, которое закрывала полочка, так и осталось светлым. Нине стало немного не по себе, и она вышла из комнаты, так и не разобрав чемодан, и попросила у Марты разрешения поселиться в гостиной.

Алекс любил метро: здесь тоже, как на той набережной, было много правды. В метро у всех свои пути, каждый едет куда-то по своим делам, никто не докучает пустыми «как-дела» и не отвечает такой же пустотой. Здесь всем понятно, что все друг другу чужие, и в этом Алексу тоже казалась какая-то правда: ведь все на самом деле друг другу чужие.

Так, после шести часов экзамена, усталый, с букетом оранжевых гербер, подаренных студентами, он трясся в вагоне подземки. В рюкзаке была читалка, в которую он недавно закачал несколько книг и читал их попеременно, но Алекс просто присел на свободное место и закрыл глаза.

На следующей станции в вагон вошла девушка, погружённая в книгу, и села напротив. Она, скорее всего, чем-то болела: её лицо казалось почти прозрачным, и рука, переворачивающая страницу, была такой же бледной и тоненькой. Во всём остальном девушка казалась совершенно коричневой: волосы, глаза, плащ и шарф. Даже обложка её книги, и та была коричневой. Иногда девушка переставала читать и, задумавшись, глядела прямо перед собой, не видя ничего. Она совершенно не замечала, что сидящий напротив рыжий молодой человек, весь покрытый своей рыжестью: веснушками, кудрями и даже держащий в руках рыжий букет, с затаённой улыбкой смотрит на неё.

Этот-то рыжий букет был первым, что вернуло коричневую девушку в реальность. «Герберы», – констатировала про себя она, а потом подняла глаза на того, кто держал букет, и чуть не вскрикнула.

– Алекс! – воскликнула девушка, просияв от восторга.

– Нина! – засмеялся рыжий. – Сколько лет, сколько зим! Ты надолго здесь?

– На неделю, – широко улыбаясь, крикнула она сквозь шум подземки.

Следующая станция была та, на которой Нина должна была делать пересадку.

– Может, встретимся ещё раз, пока ты в Москве, – предложил Алекс. – Посидим в каком-нибудь кафе, поболтаем.

Из темноты за окном вагона стремительно вылетела «Тверская». Времени обмениваться телефонами не было, но Нина сразу же вспомнила про «Циферблат».

– Отлично, тогда в «Циферблате», завтра в шесть, ок? – уточнил Алекс.

Нина счастливо кивнула и встала, зажимая пальцем нужную страницу в книге.