Импозантный жеребчик… Ты серьёзно?

Девушку звали Марина. Двадцать лет. Ищет серьёзные отношения.

– Подожди не пиши! – Серёга убрал мои руки от клавиатуры. – Надо выждать минут пятнадцать. Потом напишешь, что сам.

Пока выжидали, пришло ещё одно сообщение:

«Чувак ты даёшь. Этот момент: „А через день я увижу тебя в компании другого парня под другой пальмой“. „Как прекрасно что бабушка жива!“ – будет первой моей мыслью. П и р и к о л ь н о. Это твои фотки? Максим твоё имя? Или тоже прикол».

– Юлия. Восемнадцать лет. Любит лыжи и книжки. Что думаешь? – спросил Серёга читая анкету.

– Надо брать. Вроде ничего…

– Интересуется фотками, значит мы её зацепили. Так, нужно что-то необычное.

Он полез в телефон и нарыл незнакомое мне стихотворение. Забрал ноут и принялся давить клавиатуру. Спустя пять минут процитировал:

«Я склонюсь над твоими коленями,

Обниму их с неистовой силою.

И словами и стихотвореньями,

Обожгу тебя добрую, милую.

Что не сбудется – позабудется,

Что не вспомнится то, не исполнится.

Так чего же ты так плачешь красавица,

Или мне это просто чудится».

– Вот это стихи! Это вам не в песочнице писять.

– Это кто? – я пытался найти автора. Когда мне это не удалось, спросил:

– Отправлять? Где он берёт эти стишочки? По ночам что ли читает.

– Это Николай Заболотский, а Малинин лучше всего её исполняет.

– Так это песня?

– Именно.

Серёга набрал в ютубе запрос и стал танцевать под песню. А после, ужасно запел.

– Хватит. Твой вой меня раздражает. Я отправляю?

– Если ты просто пишешь стишки – тёлка подумает что ты романтичный задрот-ботан. Но если ты, разбавишь это шуткой, будет совсем другой эффект. Поэтому дальше допишем:

«Не грусти, не плакай,

Я тебя отжарю скотыняка».

Я отправил. Через два дня повёл её в кино. В живую она оказалась не такой хорошенькой как на фото. Во время сеанса Юлия отвечала на все приходящие сообщения в мессенджере, как будто это жизненная необходимость. Меня это дико раздражало, но я мужественно терпел. Мы досмотрели фильм, пообщались за чашкой кофе и разбежались по домам. Больше я её не видел. Никто друг другу не звонил, не писал.

Со второй девушкой мне удалось погулять аж целых две недели. Она сказала, что я лох, не могу её никуда сводить кроме кинотеатра. Меньше всего хотелось доказывать обратное. Чувство гордости, конечно же, было задето. Серёга помог осушить с горя бутылку водки; выкурить две пачки сигарет; разбить отцовские рюмки; обматерить попавшуюся под руку соседскую дочь Ирку.

Ослепительно-белый овал унитаза три часа вселял силы выселять из себя еду. Непереваренные кусочки маринованных огурчиков и жареной картошки преследовали в ослепительно жутких снах. Утром я пообещал себе больше не пить – привет ослепительно новый день! Через два дня розовый ободок Серёжиного унитаза стал моим лучшим другом.

Приближалась пятница. Серый заманивал на дискотеку.

– Как я и предполагал, найти симпатичную девушку на сайте знакомств почти нереально. Симпотные девушки редко бывают одни. И даже если такое случается, попасть в это окно проблематично. Ты видел Аньку или Ленку с группы, одних? Не успеет один женишок получить от ворот поворот, сразу же нарисовывается другой претендент. И желающих – дохренища. Спрашивается, зачем им ещё какой-то сайт знакомств? Стоит такой девочке щёлкнуть пальцами и уже через час прилетит очередной хрен.

– Значит обычным пацанам типа нас, ничего не светит? – расстроился я.

– Слыхал хохляцкую поговорку: «Нема грошей – нема любови», что значит: нет денег – дрочи на Галю.

– Но, мы с тобой не просто обычные парни. Мы симпатичные, – Серёга надул губы и провёл рукой по волосам, – Я ваааще красавчик, поэтому не подсыкуй, в пятницу пойдём в ночной клуб и найдём там двух курочек.

– А может сразу индюшку в чесночном соусе?

– Ты всегда отличался хорошим вкусом… – Серёга меня ущипнул.

– По твоей логике, если парень красавчик, ему не обязательно быть… иметь бабло?

– Максимка, мой мальчик, – Серёга взял меня под руку, изображая дамского угодника, – более того, тёлочки сами готовы платить за общество со смазливым жеребчиком.

– А что делать, если ты не красив и бабок у тебя – тридцать два рубля.

– Я уже говорил – дрочить на Галю. Но не переживай, у тёлок та же хрень. Ты можешь легко закадрить страшненькую дамочку в бабушкиных очёчках ха-ха.

– Не издевайся, это жестоко.

Серёга полез в смартфон, что-то бормоча. Он быстро и усердно водил пальцем по экрану, видимо искал важную инфу.

– Вот, слушай, как страшным бабам нелегко:

«Как ужасно, как ужасно быть такой! Сначала в детстве не понимаешь, я любила драться с мальчишками, гордилась собой… А потом, лет в шесть, особенно в школе, уже чувствуешь: с тобой меньше играют, меньше зовут, как-то все радости тебе достаются во вторую очередь… Учительница ласкова, справедлива, и от этого несправедливость других ещё больнее, а внутри уже поселилась неполноценность, горе второсортности, комплекс милостыни – что все хорошее, выпадающее тебе – это не от сердца дают, а по обязанности, подчеркивая справедливость, и уже кажется, что это не заслуженно, а из милости, и надо усиленно благодарить кого-то… Но в восемь лет это только смутные чувства, а потом начинаешь понимать, происходит страшное – когда другие хорошеют, превращаются в девушек, а ты… в классе появляется напряженность между девочками и мальчиками, и когда дразнят или даже бьют – в этом какой-то дополнительный смысл, стыдный и счастливый… А ты в стороне, сама вступишься за кого-нибудь – накостыляют тебе, а даже лупят совсем не так, как красивую, равнодушно и больно лупят – без интереса. И лето, и физкультура, все украдкой разглядывают и оценивают друг друга, сравнивают… красивые так беспечны, веселы, уверенны, – значительны, уже ходят на танцы; и начинаешь реветь ночами в подушку, и не жизнь раскрывается впереди, а черная истина… бьешь себя в ненависти по лицу, до одури смотришь в зеркало: чуть лучше? выправляется!!! вдруг нравишься себе: ничего, кое-чего стою, даже мила, – но обман смывается безнадежной тоской: мерзкий лягушонок, доска… Семнадцать лет, все веселятся, у кого-нибудь вечером с тобой тоже танцуют и шутят, так чудесно, да никто не проводит, не ходит с тобой. На праздник не позвали, делаешь вид, что и не знаешь о собирающейся компании, а внутри все дрожит, до самого конца надеешься – спохватятся, позвонят… и весь праздничный день сидишь у телефона: сейчас извинятся, пригласят… нет. Возьмёт с собой красивая подруга – так ведь для удобства, из приличия, ты ей не соперница. И знаешь это – а все равно идёшь, потому что жить хочется, радости, любви, вечно одна, а позвали мальчики – так это не тебя позвали, а чтоб ты её с собой привела, красивую.

И посмотрит на тебя только такой же урод, как ты сама. И не потому, что нравишься, – на других, покрасивее, он смотреть боится, не надеется; а ты что ж, ему под стать, два сапога пара, уж лучше с такой, чем ни с какой, с кем же тебе, мол, быть, как не с ним… и такая к нему ненависть и презрение, что ногой бы раздавила, как червяка…

Выходят замуж, белые платья, поздравляешь их, красивых, счастливых, целуешься, а внутри как маятник: то плачешь, так их любишь и счастья желаешь – будьте счастливы и за себя, и за всех неудачниц, – а то позавидуешь такой чёрной завистью – взглядом убила бы, и сердце болит, как бритвой пополам режут.

А иногда махнёшь: гори все огнём, один раз живём, что ж за монашество, давай во все тяжкие, как сумеем – так повеселимся… да после самой противно. И смотришь волком, и ходишь каракатицей, ладно еще, что не я одна такая: соберёмся вместе и проводим время как можем, здесь мы друзья-товарищи по судьбе и несчастью, и ничего, живём не хуже других: и одеваемся, и в театр ходим, и в отпуск ездим…

Я уже привыкла, смирилась: ну, одинокая, ну, мало ли таких… не инвалид – и то счастье. А тут вы… эти надежды… прикажете – я в огонь пойду, в прорубь брошусь!.. – прожить один год – год бы! красивой и молодой ничего за это счастье отдать не жаль…»

– Кто это написал? – спросил я, восхитившись отрывком.