Я твой день в октябре

– Ребята, я уже приходила домой полчаса назад. – Лариса Степановна засмеялась звонко, как юная девочка. – Вижу: вы в проёме дверном. Покашляла – вы не слышите. Мимо вас пройти невозможно. Перепрыгнуть тоже никак. Отпрыгалась уже. Ну и сидела внизу на лавочке. А вот сейчас слегка замерзла. Октябрь всё же. Пошла на второй заход. И – на тебе! Путь свободен!

– Ой, мамуля, неудобно-то как вышло! – Надежда за голову схватилась и отвернулась. Ей, определенно, было стыдно по-настоящему.

– Мы с папой, когда он сюда после войны приехал, а я жила в Зарайске с самого начала эвакуации с Украины, встретились на вокзале. Ну, точнее – я побежала его встречать после телеграммы. – Лариса Степановна на несколько минут реально на глазах помолодела лет на двадцать. – Так вот мы как прилипли друг к другу прямо на перроне, так и простояли памятником пока нас дежурный по вокзалу не расцепил. Нельзя, говорит, граждане, так долго чемоданы без присмотра держать. На вокзале воришек – тьма. Вот только тогда мы поняли, что снова вместе. А сколько простояли – не помним. Может час. Или вечность целую. А вы-то дома. Ни чемоданов, ни воришек. Я рада, что вам хорошо вместе.

– Я, честно, еще недели три назад не думал даже, что без неё жить не смогу.– Лёха взял Надежду за руку. – И вот, как видите, не могу. Вы уж меня извините. Продержал Вас на холоде, идиот. Как-то вывалился из времени и пространства. Про всё забыл.

– Мам, извини нас. Правда, какое-то забытьё навалилось. Ничего не помню. Ты когда пришел, Лёха?

– В двенадцать, – у Алексея глаза на лоб полезли. – А сейчас сколько?

– Два без пяти, – Надина мама сверкнула маленькими золотыми часиками. – Пойдём все обедать.

– Блин! – Лёха опустился на корточки и голову с закрытыми глазами вверх поднял. – Меня же парни мои, друзья с малолетства по жизни и делам, к часу ждали. И сейчас сидят ждут. Я побегу. Извините.

– Дела, они у мужчин всегда впереди самой жизни, – улыбнулась Лариса Степановна. – Беги. Они точно ждут. Если друзья.

– Позвони обязательно вечером,– Надя беззвучно прикоснулась губами к его щеке.

– До свиданья! – Лёха уже скакал через три ступеньки к двери подъезда.– Игнату Ефимовичу привет. А вам – общий воздушный поцелуй!

После того как позади пружина с тихим хлопком подтянула дверь к косякам, Лёха ускорился и напрямую через парк рванул с доступной ему высокой скоростью мимо аттракционов, лебедей и толпы вокруг духового оркестра к скверу ниже базара городского, а там уже легла прямая дорога на улице Ташкентской. Она спускалась до самого Тобола. А почти рядом со спуском стоял древний магазин купца Садчикова. На его крыльце он издалека поймал взглядом три сидящих на крыльце фигуры. То были Нос, Жердь и Жук. Лучшие друзья. Которым он, придурок, не позволил вовремя, как договорились, излить свои скупые мужские чувства к другу в связи с самым главным днём в году. Днём совсем не напрасного рождения.

– Ты, Чарли, сволочь! – поздравил Лёху первым Нос. – Я, блин торт хочу сожрать. Крюшоном и крем-содой запить. Чего издеваешься над хорошими людьми?

– Ладно. Проехали! – Жердь и Жук пожали Лёхе руку и похлопали по плечу.– Расти вверх и вперед. Не тормози! И друзей не бросай до смерти. Тогда жизнь сложится.

– Дай я тебя поцелую, именинник! – воскликнул Нос и шустро схватил его за уши, потянул и потрепал. К чему с удовольствием присоединились и остальные. Поздравили, в общем, как положено.

Поскольку дом Жердя был рядом с магазинным крыльцом, то туда и пошли. Во дворе стол стоял. Четыре стула вокруг. А на столе – чего только не было. Ну, торты, само собой. Лимонад. А ещё конфеты всякие, яблоки с базара и пачки фруктового чая вперемежку с кубиками сухого какао с сахаром.

– Ё! – обалдел Лёха. – Это же от детства нашего именное поздравление – чай да какао. Не продают ведь уже. Где взяли?

– Сами слепили из пластилина! – на весь двор засмеялся Жук. – Ты чего, Чарли? Забыл, что Нинка Завертяева в Доме колхозника работает? У них в буфете для деревенских и такие чудеса остались. Я их ещё неделю назад выкупил.

И начался пир горой, дым пошел коромыслом и веселье до упада. Три часа Лёху периодически тягали за уши, говорили хорошие, честные пацанские речи и незаметно съели по торту каждый, да лимонада выпили двадцать бутылок. Ящик целый. И только в конце, когда изнеможение от переедания и перепоя стало косить народ, сгибая его к дремоте, восстал из навалившегося расслабления Жердь. Он пошел за угол дома и выкатил к столу, к ногам Лёхиным велосипед ЗиФ. Легкодорожный. Так его называли. С двумя шестернями и цепными передачами, с рычагом переключения двух скоростей, с гнутым под гоночный рулём и большой фарой. Почти мотоциклетной. У него были широкие шины и усиленная несущая рама. Танк, а не велосипед.

– Мне? – оторопел Лёха.

– Ты, Чарли, от любви совсем с головой разбежался в разные стороны. – Жердь погладил Лёху по голове и картинно всхлипнул. – Какого человека мы почти потеряли! Это наш квак. Мы все отравимся дустом.

– Тебе, конечно! – Нос с любопытством принюхался к запаху от Лёхиной курточки. Она пахла тонким благородным ароматом.– Французские?

– Пацаны! – Лёха обнял всех сразу и прижал к себе. – Не за велосипед, за дружбу спасибо! За мужскую верность и силу нашу общую. Пока мы вместе – нет ни горя, ни беды, которые перед нами устоят.

Не сговариваясь они протянули друг к другу кисти рук и соединили их в тех местах, где были шрамы от острой финки, которой они почти десять лет назад резали запястья и соединяли раны, смешивая кровь. Это было братание на всю жизнь. И следы от него через много лет остались святыней. И тайной четверых. Самой важной для каждого.

Вернулся Лёха домой раньше, чем стали появляться гости. Мама с отцом подарили ему бритву электрическую. «Харькiв». И новый спортивный костюм из тонкой шерсти. С белыми полосками на воротнике, рукавах, поясе и брюках.

– Большой ты уже, сынок, – ласково сказала мама и Лёха заметил крохотные слезинки в глазах её. хотя мама улыбалась.

– Из мальчика не всегда вырастает мужчина, – сказал батя и пожал сыну руку.– И нам очень хорошо от того, что у тебя это получается. А ещё через пару лет ты уже ничем не будешь отличаться от лучших представителей сильной человеческой половины.

Загнул Николай Сергеевич Малович свою мудрую и замысловатую фразу. То есть поздравил таким образом.

– Иди, сын, отдохни немного, – мама подтолкнула его к двери комнаты. – А то скоро навалится на тебя любовь родни нашей и к концу выбьет из седла.

Лег Лёха на кровать и задумался. Конечно не о гостях и дне рождения. Он думал о ней. Только о ней. Потому, что кроме неё всё из его жизни куда-то делось. Потому, что кроме неё и смысла в самой жизни он больше не видел и назначения иной жизни уже не понимал.

5.Глава пятая

Вроде бы всего-то отдохнуть прилёг Лёха. Дух перевести. Но уснул. И сон просмотрел быстрый, хоть и яркий, но непонятный, жутковатый и злой.

Идет он по старой своей улице имени Пятого апреля, поворачивает за угол к воротам друга Жердя и крыльцу Садчикова магазина, а за углом вообще ничего нет. Ни улицы. Ни домов, ни дороги к Тоболу. А пустота, похожая на безоблачное небо, если глядеть вглубь синевы. И стоит ногами на пустоте этой метров за сто от угла голый мужик с большой белой бородой. А всё остальное кроме бороды – бесцветное. Как вода в стакане.

– Эй, Алексей, – говорит мужик шепотом, но за сто метров каждое слово слышно так, будто он шепчет на ухо, – я тебя уже третий день жду. Где тебя носит, козла? Нам идти надо с тобой. Опаздываем.

– Да я и сам дойду, – говорит Лёха. – Мне тут рядом. И меня тоже ждут.

– Нет, – улыбнулся мужик. Борода разъехалась по сторонам и во рту Лёха увидел два клыка. Как у дикого кабана. – Туда, куда ты идешь, не надо идти. Там нет ничего. Обман один. Иллюзия. Пропадешь там.

– А куда надо? – удивился Лёха. Смотрит, а мужика нет больше. Только шепот его прямо в голове Лёхиной шелестит. – Там, куда ты зовешь – тоже пустота одна. Да и тебя нет уже.

– Я везде. Я всегда рядом теперь буду, – шепчет голос. – Я спаситель твой. Добрый волшебник. И пойдём мы в никуда. Там тоже ничего нет. И никого. Кроме твоей судьбы. Судьбу узнать хочешь? Ты же про неё и не думал сроду, да?

– А клыки зачем, если ты волшебник добрый? – говорит Лёха и чувствует, как эти клыки врезаются прямо в сердце ему. Кровь из двух дыр струями вылетела из сердца и в пустоте голубой проложила красные дорожки, конца которым не видно было. Что-то скользкое подтолкнуло его в спину и он полетел над кровавой дорожкой в темнеющую глубину странной светящейся пропасти.

– Вон она, судьба твоя, – тихо сказал невидимый мужик и Лёха сразу остановился перед тёткой в рваном платье, с синяком под глазом и болотных почему-то сапогах.

– Ты почему меня обмануть вздумал, Алексей? – зло сказала тётка и, не поднимая рук, влепила ему пощечину. – Я, судьба твоя, хоть и горькая, но верная и единственная. Против меня нет у тебя силы. А потому жизнь твоя будет до поздней старости блукать впотьмах по ямам да канавам, а дорога к смерти твоей будет там лежать, где тебе быть не надо. Выберешься из одной кутерьмы, но скоро в другую завалишься. И так всю длинную жизнь. Потому, что выделили мне тебя силы вечной вечности. А я – твоя честная, справедливая, но тяжкая судьба.

– А где мы сейчас? – говорит Лёха. – Нет же вокруг ничего.

– Мы – в жизни, – усмехнулась тётка-судьба. – В ней как раз ничего и нет. Всё только кажется. И счастье, и несчастье. Мираж один. Только смерть – настоящая. Вот к ней я тебя и поведу. Долго будем идти. То радостно, то горестно. Всё понял? Помни, я всегда и нигде, и тут, с тобой. Не пытайся меня обмануть. Накажу. А теперь – пошел вон! Исчезни!

Мужик с клыками дернул Лёху за руку и он со скоростью света понёсся обратно над собственной кровью, над дорожкой, ведущей к углу улиц Ташкентской и Пятого апреля.

Открыл Лёха глаза и минут пять бессмысленно смотрел в потолок, чувствуя пот на лбу и шее. Сердце билось без выкрутасов, но чуть быстрее обычного. Дыр от клыков на рубашке не было. Настенные часы «Янтарь» быстренько доложили, что уже семь часов вечера. Дверное непрозрачное стекло с выдавленными на нем квадратиками вибрировало как мембрана черной тарелки старинного громкоговорителя. Заставляли его дрожать многочисленные почти трезвые голоса родственников, обсуждающих, похоже, Лёхины достоинства. Не недостатки же вспоминать в день рождения. Он поморщился, вспомнив сон, подошел к окну. Темнело в Зарайске поздно даже в середине осени. По двору прохаживались пожилые пары с внуками и гоняли мяч между четырьмя кирпичами-воротами краснощёкие от беготни на ветерке пацаны.

– О! Именинник! – пропела сестра покойной бабушки Стюры тётя Панна. – А дай-ка я тебе уши надеру в честь праздничка!

– И задницу! – добавил очень юморной второй её муж дядя Витя. И засмеялся, хлопая в ладоши.

– Задницу зачем? – Лёха протер глаза и пошел обнимать всех родственников.

– Для полноты ощущений! – Виктор Федорович стал смеяться ещё увлеченнее.

– Равновесие должно быть. Гармония. Тут тебя гладят и целуют, а здесь – ремнём уравновешивают.