Чудо в перьях

И через час все были у себя дома без осложнений. Уже ждала Москва, уже почти чувствовался фибрами душ творческих скорый и полезный для биографии взлёт к высотам большой литературы.

…День до отлёта запомнился кандидатам в крупные литераторы прилавками разных магазинов, примерочными с плюшевыми занавесками и отсутствием в торговых точках французских одеколонов.

– Ну, вот как входить в кабинет профессора МГУ, воняя «Шипром»? – Хватался за голову Вася Скороплюев. – Это ж всё равно, что в ресторане бифштекс тебе осыплют не солью, а отравой для тараканов. Все мы в нейлоне и атласных галстуках, а Рита на каблуках высотой в бутылку «жигулёвского». Уже не видно в нас хмырей деревенских. А «Шипр», – это король занюханной провинции. Хотя, конечно, «Саша» и «Русский лес» ещё отвратнее. Пахнут как лекарства от коклюша.

– Блин! Мы куда летим? В колхоз «Красный стяг»? – застыдила Марьянова мясника. – В столице французский парфюм даже в газетных киосках продают. Или перед спуском в метро с раскладных столиков. Это мы, колхозники, по капле за ухом мажем каким-нибудь «Арамисом», добытым через ушлых знакомцев и через потайные ходы в закрома обкомовские, а москвичи им без мыла умываются по утрам. Так, скажу больше, шибко интеллигентные люди, те же писатели, так они и полы моют тем же «Арамисом» или « Гай Ларош Фиджи».

– А сама чем поливаться будешь? – перебил её Блаженный Андрюша. – Не «Красной Москвой» же? На базаре у нас тётки с мясных рядов даже на кровавые халаты их капают.

– «Шанель номер пять»! Классика жанра для всех достойных дам, – обиженно отвернулась от Блаженного Маргарита. – Я, бляха, не в бане, а на лучшем пивзаводе третье лицо. У меня друзей только среди «бичей» нет. А за мою должность и мои возможности такие сурьёзные людишки меня уважают, что только намекну, так и «мерседес» в Зарайск привезут прямо к дому моему. Но мне-то особо нагло выделяться «мерседесами», перстнями изумрудными или серьгами с бриллиантами – не резон. Жить надо скромно. А то самыми частыми незваными гостями моими будут бригады из ОБХСС или Народного контроля.

В Москве они сразу поехали на такси из Домодедово в МГУ. Марьянова на автобусах вообще не ездила, от её зарубежных одежд так интенсивно веяло свежим «жигулёвским», что приводило в волнение мужчин и мешало нажимать на правильные рычаги с кнопками водителю. Да и вообще до первой посадки в «крытку» за «хищение в особо крупных» денег у неё могло не хватить только на покупку космического корабля «Восход» в полном сборе и на пусковой установке с космонавтом на борту.

В МГУ на входе их тщательно ощупал вахтер. Без миноискателя, но с пальцами, чувствительными как у скрипача.

– Профессор Фишман Моисей Аронович по личным вопросам принимает только 29 февраля с девяти до половины десятого. Так что запись идёт уже на девяносто шестой год.

– Так в прошлом шестьдесят восьмом мы были всю зиму в Мексике на всемирном форуме писателей-интернационалистов, – с сожалением вспомнил Блаженный.

– Вот вам сувенир от группы выдающихся литераторов страны, – нежно прочирикала Маргарита Марьянова, незаметно вкладывая в боковой карман форменного пиджака с золотистой вышивкой на лацканах свёрнутый вдвое четвертак. – От имени всех наших благодарных читателей.

Вахтер был старый, умудрённый разнообразными причудами советской жизни. Поэтому он так же незаметно скользнул ладонью в карман и пальцы его передали в голову информацию, что теперь у него есть вдобавок ко всем купюрам поменьше и солидный четвертной.

– А и что ж не пустить хороших людей! – выпрямился он и двумя руками показал открытый путь. – Профессору только передайте, что я лично позволил. У нас с ним дружба давняя. Этаж двенадцатый. Кабинет 12-38.

Поскольку попасть к Фишману было очень непросто, профессор сразу сообразил, что пришельцы – ребята деловые и не без крепких подпорок, приставленных к ним кем-нибудь из тузов народной власти. А потому вышел из-за стола, распростер руки и соединил их. Ну, вроде как обнял мысленно.

– Кем бы вы ни посланы – рад вам бесконечно, – обрадовался он и улыбку счастливую так и закрепил на лице до самого конца часовой встречи.

– Лучше вас, Моисей Аронович, никто не может написать рецензию на книгу, чтобы приняли её с восхищением в таком, например, издательстве, как «Прогресс», – с первых же минут приступила Марьянова к поливу головы очень нужного профессора большой порцией воображаемого елея.

На Востоке когда-то елеем «короновали» монархов. Новому монарху священнослужитель возливал на голову кубок елея. Это был символ богоизбранности и особого предназначения. Но поскольку Фишман и так был представителем богоизбранного народа, то оставалось ему только особое предназначение своё употребить на радость хорошим людям.

– От Заварзина мы. От Союза писателей. Хочет нас принять в члены главного

литературного органа, – замысловато завернул окончание недолгой общей вступительной речи Скороплюев Василий. – Не хватает только слова вашего доброго и увесистого.

– Ой, шоб я так жил, как Лёнечка! – не прекращал повышать радостный накал Моисей Аронович. Хотя тонус восторга вроде бы уже раздулся шариком и готовился лопнуть. – Его, Лёнечку, писатели, пяный и гордый народец, на руках даже в нужник носят и обратно. Не говоря о кабаках и заграницах. Ну да ладно. Любим мы с ним друг друга как братья. Хотя он и не из нашего племени, жившего в своё время рядом со Спасителем. Что я должен сделать для вас, а, значит, и для него?

Все достали свои книжки и аккуратно отнесли их на уголок профессорского стола. Прямо под лампу настольную поместили, у которой был зелёный абажур тонкого шелка и малахитовая ножка. Как у Брежнева в кабинете. Её в киножурналах часто показывали рядом с Самим.

– Ну, прямо-таки совсем крошечные рецензии нужны на три книжки. Хоть два добрых слова. От такой величины как Вы и одного слова хватит, а парочка – так это, считай, праздник для нас! – мягким басом обволок профессора как огромной озоновой каплей Блаженный.

– Ребята! Я-таки профессор, а не грузчик на Привозе, – если я два слова напишу – не поверят и не поймут. Идите в Союз, Лёне привет отдайте мой. А за рецензиями приходите через неделю. Я проникну в материал, искупаюсь в нём, а затем изложу отзыв на трёх минимально листах и закреплю личной печатью с автографом.

Жили писатели мясники-грузчики-технологи в гостинице «Россия», куда могущественная Марьянова устроила всех как-то так, что коридорные тётки забегали к ним через каждые десять минут, чтобы пыль протереть со стола и поменять чистые пепельницы на чистые. Никто не курил и пыль со штанов на стол не стряхивал. За неделю они обошли все доступные музеи, картинные галереи и рестораны. В Третьяковке Митрий Чувашев прилип к полу возле огромного полотна «Явление Христа народу», творения Александра Иванова, и стоял там пока остальные обошли залы по два раза. Но глазах его не засыхали слёзы, губы что-то шептали беззвучно, а руки Митрий сжал так, что синие кулаки висели вдоль ног как гири на цепях под часами, в которых живёт кукушка.

– Получается, что Иванов лично Христа видел, – сказал он хрипло, когда Блаженному удалось оторвать его от паркета и повернуть затылком к холсту.– Получается, что приходил к нам Иисус. Художник, как и писатель, не врёт никогда. Значит, с сегодняшнего дня я буду в него верить. Поняли?

– Сейчас нам положено верить только в Фишмана Моисея Ароновича, – пошлёпала его ласково по щеке Маргарита. – Хотя раз уж Бога, один чёрт, нет, как учит нас наша партия, то верь и в него. Стране вреда не будет. Разве тебе одному. Свихнёшься мозгами. Ну, тогда тоже будешь фантастику писать в рифму.

Самые знаменитые рестораны жильцы провинции обошли все. От «Арагви» да «Пекина» до «Праги» и «Славянского базара». От резких, прямо противоположных ингредиентов в богатейших составах меню разных национальных кабаков всем поплохело и множественные общественные московские туалеты они запомнили крепко и навсегда. Как Третьяковку или концертный зал имени Чайковского. А неделя шмыгнула как мышь в щель, мелькнула хвостом воскресенья и не стало её. Срок пришел идти к Фишману за рецензиями. Вася Скороплюев сгонял в Черёмушки к дружку армейскому и вернулся в гостиницу с длинной коробкой. В ней как уменьшенная матрёшка лежал защитного цвета чехол, а в чехле ружьё – вертикалка «Беретта».

В холле МГУ ходил от окна к окну вахтёр. Но другой. Сменщик, видимо.

– Куда? К кому? – пожелал узнать он и подошел к писателям той стороной, с которой на рукаве крепилась тонкими тесёмками широкая кумачовая повязка с вышитыми серебристой нитью словами: «Полномочный дежурный вахты №1»

– Нас профессор Фишман ожидает. Нам назначено, – погладила вахтёра по красивой повязке Марьянова.

– Верю, – согласился дядька-пенсионер, седой, приземистый и крепкий как хорошо укоренившийся дубовый пень. – А коробок вот там оставьте, под входной перегородкой. За ней мой стол. На него и уложите. Не пропадёт.

– Так это как раз Фишману и несём коробок, – уточнил мастер-рифмоплёт Гриша Кукин.

– Развороши, покажь внутренность, – дружески приказал вахтёр.

Блаженный поэтапно вызволил на обозрение двустволку. После чего как в Гоголевском «Ревизоре» зависла тяжелая пауза.

Оторопевший на миг всего дядька с повязкой метнулся к телефону и, не набирая номера, крикнул: – Наталья, сюда в два уха слухай. Сей момент соединяй меня с университетским участковым.

Прибежал лейтенант и даже честь не успел отдать, поскольку увидел ружьё. Он выдернул из кобуры ТТ и приказал всем повернуться лицом к перегородке, и руки закинуть на её верхний конец.

– Лагутенко! – возбуждённо крикнул он по рации второму участковому. – Срочно в холл центрального входа наряд оперативного отдела по особо опасным! Мухой! Одна нога на телефоне, другая уже в отделении!

Пять милиционеров ворвались в дверь с такой скоростью, будто медали им дают именно за умение шустро бегать.

– Кого собрались жизни лишить? – строго стал выпытывать капитан с пистолетом Тульского-Токарева в руке, направленной почему-то точно на Блаженного. Он был самый большой и, стало быть, самый главный, самый опасный

.

– Они шли к профессору Фишману, – доложил вахтёр, вытянувшись и задрав подбородок.

– Так звони ему, дед, твою мать! Поясни, что он на волоске висел. Волосок бы порвался и гроб ему с музыкой, профессору. Хоть у нас, конечно, их и без Фишмана – полный домище МГУшный.

– Дайте я ему пару слов скажу – Марьянова так нежно и томно глянула на капитана, что он не устоял. Позволил.

– Моисей Аронович, это поэтесса Марьянова. Вы рецензии на наши книги написали? Ой, спасибо огромное! Обрадовали! Но мы сегодня их не заберём. Тут нас задержала милиция. Дело пустяковое. Разберёмся и сразу к вам. Вы до скольки сегодня на месте?

– Сегодня вы уже точно не освободитесь. Дня два подождите, профессор, -Взял трубку капитан. – Тут, похоже, покушение на вас готовилось. Ладно, мы их взяли. Не волнуйтесь. Если не посадим, поскольку не найдём в их действиях злого умысла, то отпустим через пару дней. Честь имею!

– Грузи их, Гапонов!

Посадили писателей в КПЗ пятого отделения на Воробьёвых горах. Мужиков в камеру, где ещё семеро маялись, а Маргарите досталось помещение без людей. Это потому, что женщины закон нарушают или случайно, или по неотложной необходимости. Вот пока и не было никого. Семеро сидельцев оглядели новеньких и не обнаружили ни у одного из четверых наколок на руках. Поскольку их было больше, Андрюшу Блаженного они изучили не очень внимательно, что чуть позже сильно отразилось на их здоровье.

– Курить давайте, – сказал круглолицый паренёк лет тридцати в рваной майке и татуировках на руках, груди и спине. Он гулял по камере босиком, чтобы новенькие прочли буквы на ногах. Ноги жаловались всем окружающим синими словами выше пальцев: «мы устали ходить». Руки, грудь и спина поясняли, что хозяину «век свободы не видать», а также информировали в каких церквях он был, каких грудастых девчушек любил и как обожал Сталина. Портрет отца народов был довольно топорно наколот у паренька над сердцем.

– Никто не курит, – отозвался Вася Скороплюев.

– Тогда покатайте нас верхом по камере. Подставляйте горбы, доходяги, мать вашу перемать, – оскалился давно пропитый мужик с колотыми якорями на обоих запястьях. – Давно не скакали верхом. Уже затекли все кости. Возить будете бегом пока мы не устанем на вас висеть.