Чудо в перьях

Писателем быть больно и трудно. Но большая неуправляемая орава этих мазохистов, почему-то согласившихся добровольно терпеть хамские грубые унижения вперемежку с ласковыми и нежными одобрительными поцелуями в темя или в обложку книги, растёт с каждым годом числом и желанием издаваться в печатном виде. Очень многие теперь хотят выразиться не просто на кухне дома, а на бумаге, которую издательство разрисовывает и суёт для прочности в коленкоровый переплёт.

В литературном объединении Зарайска тоже шла незаметная обыкновенному миру битва за звание и признание. Всем нравилось считаться талантом, мастером художественного слова, но им же страстно желалось вслух обзывать коллег своих по управлению словами бездарями и графоманами. Победителей в этой битве без правил не было, так как вычислить талант по формуле или утвердить его хотя бы манометром – весьма проблематично. Кроме ртов – никаких измерительных инструментов.

Потому орали на заседаниях долго, много, истерично, зло и, наоборот, радостно – все и всегда. Но положения статусов писательских шум и нецензурные дебаты не меняли. Каждый знал, что талантлив он, а остальные – завистники и графоманы.

– У нас на всех одна проблема, – рвал на груди недорогую фланелевую рубаху председатель Панович. – Мы не знаем о чём писать. У нас тупые, не понятно из чего высосанные сюжеты, дряхлые фабулы и размазанные, как сопли под носом, кульминации. Где, к примеру, ты, Андрюша Блаженный, лидер наш бесспорный, берёшь сюжеты?

– Вот тут! – Блаженный погладил себя по голове. – Я их выдумываю. Шевелю почти всеми извилинами. А чего не так?

– А то, что всё это не настоящее, – сказала Завадская, поэтесса. – Достойный описания сюжет надо сперва увидеть, побыть внутри него, пережить его вместе с героями будущей книги, осмыслить, выделить из увиденного нужное читателю и только потом писать. Лично я слагаю поэмы только так. В чём я не права?

Все задумались и в зале стало так тихо, что слышно было, как дамы щёлкают тяжелыми от туши ресничками.

– Фигня это. «Побыть внутри. Пережить вместе с героями будущей книги»,

– Блаженный вздохнул. – Я много всякого разного видел. Пережил, к примеру, с дружками позорное увольнение из бригады каменщиков пять лет назад. Мы тогда за пару недель построили в одном колхозе дом культуры. Прораб с первого дня запил и пропал. Ну, а нам-то надо было дело сделать и за это зарплату получить. А все чертежи у прораба. Поискали его дня три – нет нигде прораба. И проекта нет. Вова Красильников, бригадир, обозлился и говорит:

– Дмитрич будет пить месяц. Я его знаю. А мы без получки никак не можем.

У меня жена и детишек двое. Да и вы все не холостяки. Давайте построим без прораба. Я дома культуры видел и в деревнях, и в кино.

Так мы всего за тринадцать дней весь дом поставили, покрасили даже, а на крыше петушка жестяного на подшипнике укрепили. Куда ветер дует, туда его носом и разворачивает. Красиво же! Думали – премию дадут. И, может, дали бы! Мы ведь эти два этажа ровно по отвесу поставили. Правильно. Чётко.

Пришла колхозная комиссия дом культуры принимать и председатель уже ручку достал – акт приёмки подписывать. А тут библиотекарша колхозная влезла.

– А что, два этажа сплошных стенок без окон – это новое веяние в нашей архитектуре? А входная дверь под крышей? Красивая, да. Дубовая. Но к ней

неплохо было бы тогда и ступеньки выложить. Лично я крыльев не имею…

–Зараза-баба. Все проблемы из-за них, – сказал грустно Блаженный.

– Один член комиссии против, значит, принять объект не можем. Закон такой,

– председатель переглянулся с пятью остальными мужиками, которые с ним вместе до прихода на объект граммов по триста каждый точно перехватили. – Вы, косорукие, пошли вон отсель, покуда мы вас не арестовали за явное вредительство. Имеем полномочия. А в ваше СМУ-2 я начальнику сегодня же позвоню. Пусть нормальных загоняет сюда, чтобы переделали.

Андрюша тоскливо оглядел зал, полный талантливых коллег по мукам творческим.

– Ну, вот вам правда жизни. Пережил лично. Осмыслил. Понял, что пить надо только с закуской. И что? Вот об этом пережитом мне книгу писать? Сюжет есть сразу драматический и юмористический. А писать не о чем.

– Да. Глухо. Нет яркого поворота коллизии, – покачал головой Панович. – Хотя всё натуральное, прожитое и жизнь Андрюшину развернувшее. Пошел он из СМУ простым грузчиком на элеватор. А был каменщиком шестого разряда. Но сюжета нет. Нет его, бляха. Дом культуры без окон – это для фельетона в газете. На книгу нет ни фабулы, ни кульминации.

– Я вот когда сплю после насыщенного ужина – так мне ой, какие сны видятся! – вспомнил оператор земснаряда, он же автор детектива «Наказание за преступление» Лыско. – Прямо-таки готовые повести. То фантастические, то житейские. С деталями, кучей действующих лиц, с лихо закрученными сюжетами и ослепительными фабулами. Но, собака, проснусь и сразу всё забываю. Потому, что не записываю. Лень с утра, да и на работу надо успеть.

–О! – встрепенулся лидер литераторов Панович. – Это мысль! Надо записывать сны. Потом рассказывать их нашему сообществу. А потом совместным умом направить хозяина сна к правильному изложению сюжета на бумагу. Сны – это бездонная кладезь сюжетов для прозы и поэзии, это полёт задремавшего воображения, неожиданные и оригинальные повороты событий, которые или уже были, или могут случиться в реальности!

– Ребята! Это находка! И выход из положения для простого талантливого писателя. А положение его придавлено каждодневной обыденностью и банальщиной. Сновидения – это волшебное окно в мир, полный нежданных и поразительных открытий. Этого мира мы сроду наяву не увидим.

– Я за то, чтобы черпать фактуру литературную из снов! – крикнул с последнего ряда фантаст Якушев. Он написал повесть «А всё-таки она не вертится!» – Мне сны такие приходят иногда, что если книжку с них списать, то потянет она на Нобелевскую премию. А я, идиот, тоже не записываю.

– В общем, решили! – поднялась молчавшая Маргарита Марьянова. Она слушала и думала. – На следующем заседании сон рассказывает Якушев, раз уж он первым выступил за это дело. И будем толпой помогать товарищу лепить из приснившегося сюжет.

– А не увижу ничего если? – ужаснулся Якушев.

– Триста граммов «столичной» на ночь! – посоветовал Лихобабин, мастер-частушечник и критик. – И желание загадай. Ну, про что хочешь поиметь сновидение. И всё тебе будет в красках и павлиньих перьях!

Так в литературном кружке родился единственный в стране и за рубежом оригинальный способ добычи литературных идей, не похожих на всё, что делали писатели до простого провинциального литератора Якушева.

И через неделю коллектив, расслабляясь пивом от Марьяновой, млел и впадал в транс, погружаясь в рассказ Якушева о своём сне с четверга на пятницу. Он грёзы свои подробно изложил в общей тетрадке и читал с выражением, как клятву пионера о верности делу дедушки Ленина. Назвал Якушев сон свой, как и будущую книгу.

«Чёрная дыра на картине мира»

«Приснился мне хороший человек. Хоть и не знакомый. Он зашел ко мне в сон и сказал, что он Алексей Сажин. И что теперь на время всего сна это я и такая у меня во сне фамилия. Сажин. То бишь он – это я, Антоха Якушев.

– Я расскажу тебе наш сон, сказал я, Сажин, мне – Якушеву. Мы с тобой писатели. Поэтому рассказ про сон наш надо напечатать книжкой. И вот что он рассказал. То есть я рассказал, но как будто бы он. Потому, что он и я – одно и то же во сне:

–Было это тогда, когда ещё ничего не было. Хотя многое уже и было.

И жили они дружно, и ничего не ведали.

Но однажды стало темно. И в темноте всем понадобился свет.

И отправился один из них разузнать, как добыть свет. И было ему страшно в темноте. И не вернулся он.

И задумались остальные. И вызвался пойти следующий. И ему было страшно. И его поглотила тьма.

И снова задумались все. И послали они самого отважного. Чтобы наверняка. Но и он не вернулся.

И послужило это всем уроком. И тогда, словно сам собой, появился свет. И познали они то, чего раньше не ведали. И увидели многое. И решили уйти все. И никто не вернулся.

И тогда появилось многое из того, чего ещё не было. И стало много всего. Это сделал Бог, которого не было для многих людей. А для кого он был – его помнили и славили. Хотя никому это уже и не было нужно. Потому, что всё уже было. Зачем Бог? Он всё дал. Спасибо тебе и сиди тихо, на иконах нарисованный.

И огляделся Бог вокруг. И понял он, что никому больше не нужен в СССР. И стало ему не по себе. И задумался он. И спрыгнул он тогда с тверди небесной. И никто не помог ему.

Потому что все ушли, и никто не вернулся. И никого не было.

И никого не осталось. И нет никого. А раз нет никого – то для кого Бог?

Хотя кому какое до этого дело?

Нет и нет.

Вот такая история…

И с тех пор всем, кого не было тут, а там было навалом, стало интересно, что же произошло.

В общем, всё было ясно. Хотя никто ничего и не понял.

«А почему?» – спрашивали одни. – «Вряд ли!» – невпопад отвечали другие.