Я твой день в октябре

– Ну, ты гусей-то не гони пока. Мало выпил для того, чтобы заговариваться. -

Лёха глотнул лимонада и откусил от шмата халвы, которой принес полный килограмм. – Мать не могла спороть такую хрень, что нам повезло безумно, не могла она дурь ляпнуть, что будущий тесть – главнокомандующий. Ты ж, Михалыч, умный. Знаешь, что главный у нас – Бахтин Алексей Миронович.

А тесть мой будущий – Альтов. Слышал про такого?

– Не, его не знаю, – дядя Миша налил сто пятьдесят. – но он тоже туз?

– Туз, – Строго сказал Лёха. – Бубновый. Второй после Бахтина в области. Но женюсь я на его дочке. Не на нём же, бляха.

– Ну, это-то мы понимаем. Ты ж мужик. Да и он не пидор, ясное дело. Только они тебя, Ляксей, засосут в своё болото. На нашей стороне простая верная правда и сама жизнь в её натуре. А на их стороне – власть. А власть большая, Лёха, она будет покрепче правды и повыше жизни. Обязательно властью своей и затянет он тебя в ихнюю кодлу. Будешь учиться приказывать и над людями простыми летать орлом гордым.

Клевать нас будешь в темечко. Как полноценный исполнитель власти. И пропал тогда для старика Михалыча хороший человек и мужик натуральный Алексей, сын Кольки Маловича.

– Блин, ну вы придурки!!! – обозлился Лёха. – Ты уже пятый, кто такую хрень порет. Шурик – первый! Так нагрел, что ещё дымится спина моя нежная. Ну, ещё четверо – сосунки. Студенты, да один дружок мой. Жук. Ты его знаешь. Но ты-то, Михалыч, дед! У тебя два ордена, пять медалей и мозгов как у профессора – тонна! А такую дурь плетёшь. Я негнущийся, ты знаешь. И живу по своим законам. Которые лично ты, Шурик, дядя Вася, отец мой и ещё в детстве два бывших вора в законе, два Ивана, мне вдолбили вот сюда. В голову и в душу. И ты в натуре веришь, что меня можно купить, должностями обклеить? Приказать служить Ленину, Марксу, Брежневу и КПСС? Соблазнить возможностью поплёвывать с высот должностных на всех простых людей? Ну, о чем с тобой говорить, Михалыч? Друг, бляха!

Алексей Малович сгрёб мешки, скатал их в рулон и пошел со двора.

– На свадьбу-то позови! – крикнул в спину Михалыч.

– Позову, – крикнул Лёха, не оборачиваясь.

Он вышел за ворота, сел на скамейку, закурил и тихо обматерил дядю Мишу.

Хотя тут же ощутил то, чего не чувствовал раньше. Что-то случилось. С ним самим, с некоторыми знакомыми и близкими, с жизнью своей, отлаженной как механизм перемен времён года. Что-то ещё не произошло, но уже случилось. И это чувство было таким же пугающим, как неясное, размытое и неосязаемое время далёкой ещё, но неизбежной старости и смерти.

К Альтовым спешить было рано. Домой сбегал, мешки отнёс и вернулся обратно, в свой старый край. Куда-то надо было себя деть, чтобы не оставаться одному. Вот это ощущение, явившееся как враг неожиданный, коварно напавший без объявления войны, это жутковатое чувство невидимой и непроходимой злой силы, преградившей Лёхину гладкую широкую дорогу к счастью – оно и случилось. Причем на ровном месте и в доброе время, когда уже не календарь, а обыкновенные часы отщелкивают короткий срок, оставшийся до желанной долгожданной свадьбы.

После которой два любимых друг другом человека уже именем закона объединятся в единое целое и начнут копать ямки, сажать в них райские деревья, превратят их в волшебные кущи, посреди которых обоснуется дом, их персональный земной рай. Впервые тревога невнятная, которую нечем было объяснить, шевельнулась в сердце Алексея Маловича после разговора с Шуриком на своём дне рождения. Потом, случайно, наверное, пацаны – друзья кровные, пошутили ехидно насчёт противоестественного для Маловича рывка поближе к большой власти с помощью простенького вообще-то инструмента – женитьбе на дочери «великого князя», властелина земли местной и хозяина людских судеб. Так им казалось.

А тут ещё Михалыч с простецким, но больно уж похожим на правду предположением подвернулся. И вот как раз после него, деда пропитого насквозь и растворившего в портвейне часть мозгов, стало Лёхе ясно, что в вечной его любви к Наде и в жизни их семейной далеко не всё будет так, как хотят они сами. Что обязательно объявится кукольник, который, дергая за нужные ему ниточки, сам станет водить их по жизни так как пожелает. Но вот как посторонние почуяли это раньше него? Поначалу Лёху мысль о зависимости от кукловода пугнула. Но потом он остановился, закрыл глаза, сжал кулаки и, простояв в такой нестандартной для медитации позе минут двадцать, сказал вслух, нет – почти прорычал:

– А вот вафлю вам всем в рот! Как захочу я, как захотим мы с Надеждой, так и будет! Какие они мне командиры? Хоть сам «его величество» Альтов, баба его экзальтированная и вся эта орава маленьких князьков из свиты партийного благодетеля? Всем моим простецким друзьям и товарищам, видать, просто так, смеха ради мечтается, чтобы меня, настырного и самовольного, к ногтю прижали. А вот хрен вам всем с солью и уксусом!

Выпустил пар Лёха Малович. Обмяк, приструнил напряжение душевное и отбросил навеянную чужими ртами опаску подальше. Совсем далеко. За горизонт.

– Мало ли кому что мерещится. Вожжи управления жизнью были всегда и будут только в моих руках.

С этой мыслью он ввалился во двор Жердя. Генка сидел возле крыльца на березовом полене и ножом строгал из вишнёвого черенка курительную трубку.

– Привет, – Жердь отряхнул с колен стружку и поднялся, руку протянул. – Ты чего смурной такой? Невеста что ли передумала выходить за тебя, орла гордого? Давай выпьем коньяка по сто граммов. Для спокойствия. Отец не допил. Захочешь, говорит, бери, досасывай до дна.

– Не, не хочу. – Лёха сел рядом, покрутил в руках заготовку. – Прожигать мундштук шилом будешь, на костре калёном?

– Ясный день, – ответил Жердь. – А для табака ямку вот этой стамеской выдолблю. Нормально будет. Покрашу потом. Лаком покрою. Брат табак из Москвы привёз трубочный. Надо пробовать срочно. «Капитанский».

– Слушай, Генаха, ты как вообще относишься к тому, что я на «принцессе» женюсь? Папа – огонь! Великан. Илья Муромец! Умывальников начальник и

мочалок командир. А я ж раньше вообще не знал кто он, кто мама её. Как-то влюбился, не вникая в посторонние детали. Ты чего думаешь? Сомнут меня? Под себя подстелят? – Алексей поднялся с корточек и стал медленно бродить по периметру двора.

– Да не думаю я, что подомнут тебя именно. – Жердь присоседился и они стали мерить двор шагами на пару. – Тебя подломить, головку пригнуть – это, по-моему, ни у кого вообще не получится. Ну, насколько я тебя знаю. Хотя попытки, конечно, будут. Не со зла, а, наоборот, чтобы тебе лучше сделать. И семье твоей молодой. Они, действительно, немного от земли оторваны высшим разумом КПСС. Поэтому твой тесть просто пожелает сделать тебе лучше, не понимая искренне, что для тебя это хуже. И тебе лично на фиг не надо. Не понимая!!! Они многого из нашей цыплячьей, червячной, забубенной и приплюснутой проблемами жизни просто не знают. Потому, что забыли своё прошлое. Они все сами из бобиков, козликов и червячков произошли. Но потом вдруг – гром, молния, на которой с небес спускается судьба их новая, судьба правителей и властителей. Укротителей всех, кому из бобиков в число избранных властителей вырваться не довелось. Только-то и всего. Так что, не печалься, старик, а ступай себе к морю и кидай невод. Так и так – будет тебе в неводе золотая рыбка. Надя твоя. А тебе её -то всего и надо. Мне она, кстати, понравилась. Вполне нормальная девчонка. Так что – приспокойся. Я лично верю, что ты не изменишь своей судьбе, друзьям, делам и мечтам.

– Вот хорошо ты сказал! – Лёха обнял Жердя за плечо. – Красиво. Мудро! Цицерон хуже говорил.

Они оба от души посмеялись и Жердь сказал:

– Ладно. Коньяк ты не хочешь. Тогда пойдем на Тобол. Искупнёмся. Стрессы снимем. Тебя чумные мысли задрючили, а меня трубка доконала. Второй день её строгаю. Хочу красиво сделать.

– А пойдём! – Лёха рванул к воротам. – Догоняй!

Купались они с перерывами до сумерек. Вода холодная так разогрела, просто обожгла тела их молодые да крепкие. И стало хорошо. Спокойно. Они полежали на траве, вникая в шипение больших водоворотов на середине реки, в пение каких-то горластых птиц из Чураковского сада на другом берегу и в пряную свежесть, плывущую от шелестящего под ветерком камыша, подчиняющегося быстрому течению реки.

– Мне пора, наверное, – Лёха оделся.

– Ну да! – Ахнул Жердь. – Ничего так мы порезвились. Половина седьмого. Тебе к скольки у Надежы-то быть велено?

– Всё! Сам дойдешь. Я побежал. К семи мне, – Алексей стартанул в гору на прямую улицу Октябрьскую, с которой через три километра – налево. А там и обкомовский дом. Сто метров от угла.

Альтовы его ждали. Пять минут оставалось до семи.

– Всё вот так раньше срока заканчиваешь? – улыбнулся Игнат Ефимович и руку Лёхе пожал крепко. «Сильный мужик» – оценил Алексей. Надя обняла его и поцеловала в горячую от бега щеку. Лариса Степановна принесла ему стакан какао с каким-то ароматно пахнущим кренделем на блюдце. Все сели за стол. Перед Ларисой Степановной лежали три чистых, ослепительно белых листа и авторучка.

– Ну, все в сборе. Начинаем собирать гостей. Сначала обозначим всех на этих листочках. – Будущая тёща подняла со стола большую черную авторучку и нацелила её как маузер на мишень. На чистый лист.

Через два часа список гостей был готов. При этом Лариса Степановна безотрывно писала в столбик и только один раз подняла глаза, украшенные очками с линзами «плюс три» в коралловой оправе, на Игната Ефимовича.

– Игнаша, Прасоловых зовём или обойдутся?

– «Обпотребсоюз» Вася держит как надо. Пусть приходит, – почесал за ухом без пяти минут тесть.

– Надь, а мы тут на фига вообще? – громко сказал Лёха. – Нас никто ни о чём не спрашивает. А можно список посмотреть?

Лариса Степановна сняла красивые очки и подвинула листок Лёхе под нос.

На листке было сорок восемь фамилий под номерами. Лёха перечитал его три раза, но не нашел ни одной знакомой фамилии кроме своей. Написано было под номером три:

– Малович Николай. Малович Людмила. Родители жениха.

– А остальные кто? – спросил Лёха, отодвигая лист.

– Наши хорошие друзья – Сказал Игнат Ефимович. – Друзья семьи. Нашей. Ну, теперь и вашей.

– А мои родственники, лучшие друзья нашей, а значит теперь и вашей семьи, не влезли? А! Понял! Блин, вы же их фамилий не знаете! Так я подскажу. Вы меня спросите. А то я сижу как китайский болванчик. – Алексей поднялся и поставил ладони на стол. – Давайте лучше я всех своих близких и друзей сам напишу. Мне-то проще.

Игнат Ефимович поднялся и вышел из комнаты.

– Не надо ничего писать, – мама Надежды сложила листок вдвое и прижала его ладошкой к столу. – Понимаешь, Алексей, мы же не в ресторане проводим мероприятие. Вот в этой комнате. Входит сюда, если все столы вплотную поставить – пятьдесят шесть человек. Вот как раз этот список. Плюс вы с Надей, плюс дружка с её стороны и дружка с твоей.

Надя тихонько пнула его ногой под столом и приложила палец к губам. Молчи, мол. Но Лёха взбесился. Не сдержался.