Я твой день в октябре

Время шло быстро. Засуетились люди во дворе. Машины-«волги» поранее становились в очередь перед подъездами, чтобы сотрудники аппарата обкома

не ждали свой транспорт, помогающий им добраться до подъезда с большими дубовыми дверьми, которые находились в десяти минутах неспешного пешего хода от дома. Через двор обкомовской «деревни» одиночными пулями быстро пролетали жители верхней части города, работающие где угодно, на стройке, например, но в части нижней. Ускорялись они не потому, что не хотели смущать обкомовцев простецкой

одеждой или ботинками местной фабрики. С утра во дворе всегда дежурили три милиционера, а на четырёх выходах с территории поселения начальников

тоже дежурили сержанты с кобурами на боках. Вот мимо них надо было не пройти, а именно промелькнуть. Народ этот ничего незаконного не делал, но милицию остерегался инстинктивно, возможно даже на генетическом уровне. Время, когда людей хватали и сажали без разбора прошло вроде давно, но подсознание нового поколения имело почему-то ту же осторожность в общении с властями, что поколение предыдущее. Больше ничего забавного во дворе не происходило. Не торчали возле детской площадки тётки с большими бидонами, которые и зимой и летом возили в город из ближайших сёл молоко. Тех, кто рыбу возил свежую на повозках с лошадью и бричкой, где в сене лежали караси, окуни и щуки – тоже не тянуло сюда. Мясо свежее со своих подворий, картошку, лук и прочую надобность на маленьких УАЗиках колхозный народ продавал в рабочих районах, на площади возле вокзала, но только не здесь. Потому, что в этом здоровенном дворе каждая квартира была забита всем этим добром из спецмагазинов и таких же специальных продуктовых баз.

Где-то в половине десятого прибежала тёща в спортивном костюме, какие выдают членам сборной СССР, в кроссовках «puma» и бейсбольной кепке.

– Привет, молодёжь! – сказала она бодро и громко, как только открыла дверь своим ключом и ворвалась в прихожую. – Через полчаса едем. Подходите. А я тут у вас вчера забыла забрать свои резиновые перчатки. На даче тоже ведь надо посуду мыть. Ой, а чего это вы такие?

– Какие? – удивилась Надя. – Нормальные вроде.

– Нет, вы как будто не спали совсем, – тёща насторожилась.– Вы не ругались случаем всю ночь? Знаю я одну такую пару.

– Лариса Степановна, нам не с чего ругаться. Повод всю ночь искали. Это да. Но не нашли к утру. Попутно играли в шахматы. В шашки и в карты. В дурака, – Лёха веселился. – Год же не виделись, потому и не играли. А тут – на! Целая ночь до дачи. Только в шахматы пятнадцать партий сыграли. Надя победила.

Лариса Степановна ещё раз внимательно оглядела обоих, недоверчиво хмыкнула и неистощимая энергия унесла её обратно, оставив легкий ветерок, пахнущий «Красной Москвой» и бразильским кофе, который она по утрам молола кофемолкой и варила в турке.

Скучные полчаса прошли намного медленней, чем бурная ночь. Подъехал Иван Максимович, багажник загрузили под самую крышку и уехали на дачу.

В одиннадцать на площадке возле дома дачного, уже утонувшего в яркой окружающей зелени майских деревьев, собралась вся бригада родственников и примкнувшая к ним дружественная пара Эйдельманов. Исаак Абрамович выставил на стол бутылку несуществующего в Зарайске «бренди», а Элла Моисеевна прислонила к ней огромную коробку конфет «Слива с коньяком в шоколаде». В Москве, наверное, купила. Возможно, летала специально за коробочкой. Лёхины родители привезли три солёных арбуза. Отец сгонял во Владимировку. Оттуда же он приволок три больших банки солёных сырых груздей и банку вишневого варенья, сваренного из дикой вишни лесной по рецепту прабабушки Лёхиной бабушки. Братья Илья и Андрей, как и Лёха, кроме жен и детей не взяли с собой ничего лишнего. И началось дневное интеллигентное пиршество, которое обозвали пафосно: «Во славу защитников Родины нового поколения». Лёху поздравляли, говорили ёмкие и содержательные тосты, не соответствующие его патриотическому тонусу, отсутствие которого Лёха ухитрился ничем не выдать. Потом выступил лично гвардии рядовой Алексей Малович и заверил всех, что если завтра война, если завтра в поход, то он пойдёт в первом ряду защитников. Все поаплодировали и на этом торжественная часть закончилась. Маленьких детей отпустили вольно бегать и ползать по изумрудной траве, Мужчины взрослые пили «бренди» и сосредоточенно беседовали о серьёзном, важном и насущном. Женщины ушли планировать будущий размер огорода и прикидывать – куда что посеять, посадить или вставить готовую рассаду. Молодые семьи рассортировались по интересам. Илья, Андрей и Лёха пошли купаться на Тобол, несущий свои мелкие волны прямо за забором дачи. А жены их переоделись в купальники и залегли привлекать на себя загар поверх одеял, которые расстелили за пределами дачного двора на открытом месте среди ранних рыжих цветков и молодого клевера.

И пошло время потихоньку от утра к вечеру. Далеко до него было. Поэтому занятия менять требовалось примерно через каждые полтора часа, чтобы день долгожданный дачный и выходной не прошел однообразно и отдых был полноценным. Мужчины-отцы сходили в гости на следующую дачу к первому секретарю обкома зарайского Алексею Мироновичу Бахтину и его жене Нине Ивановне. Пошли они с двумя бутылками пятизвездочного «армянского» из запасов Игната Ефимовича и ружьём «Белка», которое Альтов купил другу и начальнику Алексею ко дню рождения. Праздник этот у Бахтина был первого июня, но всегда в Москве. На даче друга детства Леонида Ильича Брежнева. Поэтому свои, местные друзья, дарили своё заранее, хоть это было и не правильно. Примерно через час все они – Бахтин, Альтов, Эйдельман и батя Лёхин пришли на мостик, с которого молодёжь прыгала на дальность и со всякими фокусами: задом, ласточкой и с выполнением переднего и заднего сальто. Устали все прилично, а, значит, хорошо отдохнули. Правильно.

– Привет вам, Андрюха, Илюха и Лёха, – сказал первый секретарь, пожал всем руки и похлопал их по животам. – Прессы у всех на зависть старикам. Но у нас, имейте в виду, в вашем возрасте такие же были. Ну, короче – орлы все трое. Всё нормально у вас?

– Ещё как нормально, – ответил Лёха.

– Пойдёт. Работаем, детишек растим, – сказал Андрей за себя и Илью.

– Вот это я приветствую. В следующий раз приедете – приходите ко мне. Вы же все на гитарах играете, поёте. А я люблю гитару. И песни простецкие, дворовые. Гитара у меня японская. Таких тут нет ни у кого. Придете?

– Обязательно. Когда вы из Москвы вернётесь, – пообещал Илья.

Взрослые мужики поплавали неподалёку от берега и пошли к Альтовым допивать бренди, а также итальянский вермут, которого Бахтину прислали из Москвы столько, что, как он сам сказал – « чтоб я тут спился и опустил область до уровня дикой африканской провинции». Каждый из мужиков нес по одной бутылке, а сам Алексей Миронович – две.

– Вермута, похоже, и мы хряпнем, сказал Андрей и пошел со всеми. Лёха остался на мостике один. Нашел в кустах свою удочку, уцелевшую за год бездействия, копнул палкой немного червей возле берега в мягкой земле и сел рыбачить.

– Это хорошо, что ты тут один, – тесть сказал это издали, прямо от калитки. – Нам с тобой надо десять минут на разговор. Я от них, пьяниц, откололся. Сказал, что пошел к охраннику указание дать. Так что, попробуем уложиться в десять минут.

– А на самом деле – указание не охраннику, а мне, – догадался Лёха, вскинул удилище, проверил червя и бросил поплавок в маленькую заводь, где не было течения и водился ёрш.

– Удочку на мостик кинь, – тесть сел рядом. – Речь о вас с моей дочерью.

Но, чтобы понятно было тебе сразу и мы уложились бы в десять минут, я с себя начну. И с тёщи твоей. Кстати, о тёще…Унеси ты, правда, гантели свои к родителям. Для неё они – пунктик, бзик. Вечный повод потрепать тебя. Я понимаю, что они не мешают никому. Но унеси…

– Ладно, черт с ними, – ответил Лёха. Унесу. – Но говорить-то о другом будем?

Игнат Ефимович зачерпнул ладонью воду и плеснул себе в лицо.

– Да если о нас с Надей речь, то о чём говорить будем? – Алексей всё же забросил леску по новой. – У нас всё прекрасно и нет не то, чтобы проблем. Разногласий малых, и то нет.

Лёха вопросительно глянул на тестя.

– Мы когда поженились – страшно, до колик в сердце любили друг друга, – начал Альтов. – Она деревенская. С Украины. Я её перед войной встретил. Поехали с товарищем помочь выкопать картошку в деревню к его дядьке. А Лариса – дочка этого дяди Степана. Я от неё обалдел с первого взгляда. Она тоже. Через неделю я приехал один, поговорил с отцом её, с ней самой часа два, самогона со Степаном выпили литр и я забрал её с собой. В Днепропетровск. Жили мы у меня дома. Ну, не в моём доме, а у брата. Его потом убили в первую же неделю войны. Она дома сидела. А я работал секретарём комитета комсомола на одном большом заводе. Девчонок там было – тьма. Ну, я парень шустрый был. Вроде тебя. Погуливал отчаянно. Она узнала. Шепнул кто-то. И Лариска в отместку мне тоже схлестнулась с соседом. Через два двора жил. Мне бабка, она напротив нас жила, пришла и рассказала. Ну и как тебе ситуация? Оба знаем всё. А ведь пожениться уже собрались.

– Хреновая ситуация, – сказал Лёха. – И как выпутались?

– Мы ругаться не стали, – тесть смотрел в воду. – А сели думать: что легче – простить или разбежаться. Решили, что разбежаться, конечно. И тут она говорит. Ну, мол, то, что легко – любой дурак сделает. А давай попробуем сделать так, как труднее. Тут и будет понятно – есть любовь меж нас или это все так было – развлечение. Мучились мы с ней, простить друг друга пытались, почти полгода. И получилось! Тогда я перед войной в Зарайск её отправил, а самого забрали политруком. На всю войну. И когда я приехал после демобилизации в Зарайск, первый мой вопрос был: есть у неё кто или нет? Четыре года всё же. А она говорит: я тебя сейчас возьму за руку и мы обойдем с тобой весь этот город. Если хоть один человек скажет, что видел меня с посторонним мужчиной один на один, то я в тот же день уеду на Украину и мы больше никогда не увидимся. Такое, говорит, моё слово. А про тебя, говорит, я даже знать не хочу. Ты на войне был. А война всё спишет. Это не праздник и не гулянка.

– Зачем рассказали мне всё? – Лёха поднял удилище и снова забросил леску в Тобол.

– Я всё почти знаю про твою прошлую жизнь. Знаю, что ты любитель менять девчонок, как носки. Раз в три дня, – тесть взял его за плечо. – Про Надю тоже знаю. Ну, пока ты в армии был, она тут тоже поддалась одному…

– Вы-то откуда знаете? Вы же вон где! На небесах! До вас и не доберётся никто. Даже если за месяц вперёд запишется – не факт, что попадёт.

– Не поверишь, – тесть смотрел ему в глаза. – Она сама сказала. Не матери. Мне. Плакала и просила совета: что делать? Она любит тебя. И хочет жить с тобой. Понял ты?

– Ну, так и я хочу, – Лёха опустил глаза.

– На следующий год я отправляю её в Москву в аспирантуру. На два года в институт Мориса Тореза.

– Ни фига! – Лёха оторопел. – Через год. И что мне делать?

– Вот поэтому я и говорю с тобой сейчас, – медленно и отчетливо произнес Альтов. – Она всё знает про тебя. В институте нашлись люди, которые помнят почти все твои похождения. Знают страсть твою к свободе и воле, знают, что ты плевать хотел на все авторитеты. И про связь с уголовным миром Надежде тоже известно. Но она сказала так мне: «Поговори с ним. Тебя он услышит. Пусть живёт без ограничений. Так, как ему хорошо, интересно и полезно. И пусть знает, что я его люблю, но тоже хочу жить так, как мне надо. Язык, наука, дочь и Лёха». Она хочет и станет ученой. Звания будет иметь. Я уверен. Это смысл её жизни. Пойми и ты её.

– А сама почему со мной не…? – Алексей даже в лице изменился. Обиделся, а, может, просто не понял.

– По кочану, – улыбнулся тесть. – Мне с тобой легче договориться, чем тебе с ней. Вы оба молодые. Жар внутри. А я пожил. Знаю, сколько бывает счастья и как его добывать, и как его хранить, чтобы не рассыпалось в труху.

Ты – человек не из нашей среды. У нас не принято, чтобы руководитель из верхов, у кого есть дочь или сын, разрешил жениться или замуж выйти за человека из другого пласта населения. Потому, что нам надо держать свой клан с помощью и поддержкой своих людей. Из своего клана. У нас, понимаешь ли, много секретов и даже тайн. Мы не оторваны от жизни, как считают многие. Мы в ней, внутри, но над массами. Так стало давно. Сразу после революции, а после Сталина намертво закрепилось. Но я в области один единственный босс, у которого все трое детей живут, как хотят и с кем хотят. Вернее, с тем, кого любят сами, а не по моему указанию.

И ты живи, работай, занимайся своими любимыми делами, но и Надежду понимай. Допускай, что её ценность жизни не только в тебе и дочери, но и в любимой работе. А за ту нечаянную измену прости её. Я тебя сам лично прошу. Она не хотела этого. А соблазнителя ты уже наказал.

– И это вы знаете? – Лёха даже привстал. – Откуда? Даже Надя не в курсе.

– Мне по штату положено, – засмеялся тесть. – Стуканули из их райкома. Первый секретарь ихний позвонил. Ты ж его уделал – он сам не дошел. Его искать стали и возле озера нашли.

– Ну, хорошо, – Алексей успокоился. – Всё принято. И Вова дня за три очухается. Нормальный ход. А вот на два года вы меня тут не побоитесь одного оставить? Дочь мою, Злату, мне тёща не доверит. В квартире жить я один не буду. Так что, «гуляй рванина? Гори огнём житуха шалая?»

– Решим, – пожал ему руку Альтов. – Хорошо, что выслушал и со мной согласен. – А эти два года её аспирантской учёбы будешь жить с ней.

– В Москве? – Алексей растерялся.

– Можно и в Париже, – засмеялся тесть. – Только аспирантура её в Москве. И я тут через друзей договорился, что она будет учиться. А с тобой решим чуть позже. Ну, ладно. Всё. Пойдем к своим.

– Вы идите. Я посижу немного. Минут пятнадцать. Как-то мне голову надо выправить. Переполнилась. Нырну пару раз и прибегу.