Чудо в перьях

– А может, просто вывезем бумажки в степь? Рядом же совсем. И сожжем! В кучу свалим и запалим костерок! – Юрий Макарович аж подпрыгнул. Мысль понравилась. Простая и гениальная как его частушки.

– Рукописи не горят, – доктор Савченко бросил на частушечника ехидный взгляд. – Небось, не читал «Мастер и Маргарита» Булгакова? Воланд – это кто?

– А кто такой есть этот Булгаков? Начальник Воланда? Не читал. Когда мне? На земснаряде работы – в сортир сбегать некогда, – слегка опечалился поэт Лихобабин. – «Незнайку на Луне» читал. В садике. А потом частушки стал сочинять и читать уж совсем не стало возможности. Ну, ты понимаешь… А я сам лично шесть книжек у сынка изъял и сжёг во дворе. Накупил, дурачок, справочников радиолюбителя. Хочет радиотехником стать. А по мне – иди, гадёныш, в династию. Дед на земснаряде возле Тобола вкалывал, батя родной там же мозоли трёт, вот и не рушь традицию. Соблюдай преемственность поколений. Сгорели справочники минут за тридцать.

– Книги-то горят, – улыбнулся терапевт. – А рукописи – нет! Воланд сказал. Лично Сатана! Булгаков и сам хотел свою сжечь. Так ни фига. Уцелела. Обгорела чуток. Но умные люди восстановили её и напечатали хорошую книжку «Мастер и Маргарита». Ладно. Выпили и хватит. Побежал я за машиной, а ты беги к редакции и жди под окном.

За два часа все бумаги скинули в будку. Купили лопаты по дороге. И три часа яму рыли. До вечера засыпали землёй и сверху дёрном покрыли. И получилось красиво. Не догадаешься, где яма. Дёрн её замаскировал.

На следующий день вечером собрались литераторы на заседание и громкую читку, а читать-то и нечего. Тут паника, слёзы поэтесс и матюги прозаиков. Панович, председатель, крепкий мужчина, сел бледный в уголок и на лице его вообще исчезло выражение. Он тяжело дышал и был близок к обмороку. Рушились все его грандиозные планы на вывод Зарайской области в лидеры самых культурных и благородных провинций Страны Советов. Нечего издавать и, значит, гордиться шедеврами уже не получится.

– Милицию бы подключить, – сказала робко Марьянова.

– Когда ей бумажки простые разыскивать? – вздохнул писатель Лыско. – Тут преступников бегает – не сосчитаешь! Их ловить – ног- рук у милиции не хватает. А тут бумажки…

Тут поднялся на стол проектировщик Маслов, автор научно-фантастической повести «Стекло из гранита» и весь перепуг уничтожил у членов объединения за три секунды.

– Я лично пишу под копирку в трёх экземплярах, – крикнул он весело – Так ведь и вы тоже!!!

– А-а-а!!! – вспомнили все. – И мы тоже!

Радости на Пановича столько выплеснулось из пробудившейся энергии бойцов литературного фронта, что он от восторга чуть в ней не затонул как бумажный кораблик в открытом море. Вернулись перспективы!

– Да, бляха, – мрачно хмыкнул Савченко. – Такую процедуру завалили. Такой полезный укол мимо задницы в белый свет вкололи! Тьфу, мать вашу, талантов да гениев. Пошли, Лихобабин, в «Колос». Грусть-тоску от провала операции зальём.

Они ушли, униженные непредвиденным поворотом событий, но не оскорблённые.

– Добьём, – уверил частушечник. – Через типографию попробуем. Есть у меня одно соображение.

И они налили по первой.

А в это время уже вернулся из дома с копией рукописи поэт, кандидат на издание книги, Леонид Кулибабин.

– Читай! – закричали заседатели так мощно, что поэт присел, задрожал губами, но с перепугом справился, достал из-за пазухи скрученную в рулон копию поэмы, принял положенную таланту гордую осанку и поднял вверх руку.

– «Величие страсти», – обозначил он имя творения своего, кашлянул и пошло дело:

«Без любви твоей я страдаю.Вяну я без неё, пропадаю .Как не нравится быть мне постылым.Быть мечтаю я милым, любимым.

Я у тебя хочу украстьТвою ко мне любовь и страсть.Зря что ли ночью свет погас! Я жду тебя четвёртый час.

И ты, любовь моя, придешь

И в темноте меня найдёшь.

Мы не боимся темноты.

То сверху я, то сверху ты!

И теперь я уже не страдаю,

Я от страсти летаю, летаю!

То я сверху, то ты, как всё мило!

Я хочу чтобы вечно так было!»

Кулибабин расшаркался, в пояс всем поклонился и стал беспорядочно метать по сторонам воздушные поцелуи. В него из зала летели крики «талантище!», конфеты, печеньки, журналы «Работница», «Огонёк» и даже один кактус в горшочке, снятый с подоконника и пущенный нежной дамской ручкой. Потом к нему подлетело примерно пятнадцать женщин и три прозаика. Они прихватили Кулибабина за доступные конечности и с десяток раз швырнули его под потолок. На предпоследнем броске поэт потолка достиг всё же и вырубился, честно заработав мгновенно вспухшую розовую шишку в центре умного лба.

– Халтура! – крикнул терапевт Савченко. – Пошлый бред в рифму! Тянет максимум на стандартный талант. Талантища не вижу. Гениальностью вообще не пахнет.

– Нет! Гениально! – взвизгнула, летя над полом как рыхлый кусок ваты по сквозняку, технолог пивзавода и поэтесса Марьянова. Она врезалась в доктора и, как утопающий за соломинку, намертво схватилась его за чуб и волос на затылке. Она повисла на причёске, согнула Савченко в дугу и потянула его вниз. – Кулибабин гений, гений и ещё раз гений! Как Пушкин!

Терапевту повезло. Чубчик и кусок волос над шеей оторвались от головы и осыпались на доски вместе с поэтессой.

– А я говорю, что всего-навсего талант ваш Кулибабин. – Савченко отпрыгнул на безопасное расстояние, взял за плечи худенького прозаика Лыско и прикрылся им как бревном с ногами и в сером костюмчике.

– Точно! – поддержал товарища по борьбе с неправдой Лихобабин. – Не более, чем талант. Есть изъяны в произведении. «Я у тебя хочу украсть твою ко мне любовь и страсть» Это плохо. Талантливый поэт ещё может украсть хоть любовь, хоть четвертак из кошелька. Но гений – никогда. Гений чист как ангел! И невинный как Первый секретарь ЦК КПСС. Почти святой!

– А я и не претендую, – Кулибабин поднял с пола пухлую Марьянову, утяжелённую килограммом пудры, губной помады и бусами из крупного янтаря. – Мне все дома говорят, что я талант. Ну, так им виднее. Они ж меня насквозь видят, домашние. Тёща – вообще рентгеновский аппарат. И я на талант свой согласен. Мне хватает.

– Дураки вы все, – отряхнулась Марьянова и поправила бусы. – А ещё члены литературной организации! Может, вы скажете, что и я не гениальная?-

Она взяла со стола пустую бутылку от «Жигулёвского» и отколола от неё острое горлышко об угол стула.

– Нет, вот ты, Рита, как раз гений! – председатель Панович выбежал из толпы и разместился между ней и Савченко как рефери, разводящий горячих боксёров.

– Хрен с тобой, Маргорита, – Лихобабин погладил технолога пивзавода по модной причёске. – Не помню, чего ты там написала вообще, но ты гений! Десять лет работать технологом на пивзаводе, украсть только для нашего объединения не меньше тридцати кузовов пива и гулять на свободе! Так не нам же только одним тащишь с завода. И никто тебя покуда посадить не успел. Да, ты гений! А раз ты гениально тыришь пиво с работы, то и рукописи наши гениально спёрла тоже ты! Чтобы больше никто от горя ничего не смог написать, а ты одна осталась в звании гениальной поэтессы. Точно, это ты рукописи уничтожила!

– Да! – воспрянула всей плотью Марьянова. – Я их пачками всю ночь таскала и сбросила в люк от канализации. – Это чтобы вы при мне новое написали! А то неизвестно, откуда вы свои бумаги притащили, с какого произведения списали и кто их натуральный автор! Пишите, чтоб мы все видели, что это вы хрень всякую сочиняете, а не шедевры. А то надо же! Только объединение открылось, а у всех уже по десятку повестей и сборников стихов. Теперь пишите новое. Посмотрим, послушаем, почитаем – как оно у вас выходит. Но доказать, что конкретно я ваши рукописи слямзила, невозможно. В перчатках работала. И в бесформенной плащ-накидке. Никто меня не узнает, даже если и видели. А я как призналась вам, так и откажусь хоть перед Верховным судом! Понятно?

Лихобабин и Савченко переглянулись. Подозрение теперь даже тенью не сможет на них упасть. Бабы-дуры. Верная молва. Сама на себя напраслину накидала. Додуматься же надо!

– Ну, мы сегодня закончим – таки читку копий рукописей, которые уже заявлены. – Почти приказал председатель Панович. – Я с типографией переговорил. Так они нам с радостью все двенадцать книжек за раз напечатают. Чтобы и первой партии отобранных не обидно было. Редакция платит за всё. Тоже договорился. И давайте больше не драться и не «топить» друг друга. Здоровая критика и диспуты разрешаю, а если зависть и хамство засеку, гнать буду из объединения как гусей по бездорожью. Аж свистеть будет за изгнанными!

– Значит, тогда сейчас моя очередь отрывок читать? – с последнего ряда прорычал огромный как кухонный буфет прозаик Андрей Блаженный, грузчик с элеватора. Про него рассказывали, что он мешки с зерном, каждый весом по пятьдесят килограммов, носил за двести метров по шесть штук. Двое подсобных работяг на него всё это накидывали и он трусцой убегал на другой конец хранилища. А по дороге что-то напевал ещё. И ведь такого «орла» не в цирк потянуло, где народ бы от его силы столбенел и ликовал. Нет, выбрал он самое лёгкое для отдыха на досуге. Ручку с пером и общие тетрадки, куда писал повести всякие.

– Давай, Андрюша, – махнул ему председатель. – Одна Завадская со стихами останется. И зашлём одобренные работы в печать прямо завтра. Пусть корректоры поработают, а через пару недель откроем во Дворце целинников выставку-распродажу «Зарайск – город писателей и поэтов».

Вышел Блаженный с общей тетрадью, которая в его похожей на лопату ладони смотрелась как автобусный проездной билет.

– «Колосись, блинчик!» называется моя повесть. Моё произведение – новое слово в мировой литературе. Все догнали мысль? – сказал он выразительно, после чего пивные бутылки в руках членов объединения вздрогнули и зазвенели.

–«Старый хрен больше коц, больше колосись, колосись! Коц больше! Дуроц! Ну, как это не знал количество!? Большее количество на помёт, коц больше, коц меньше – на помёт, все присутствующие тарабули.!

Мой коц – это мой! Мой на помёт, где Куприн Урот, ну, как это не знал старый хрен непребывавшее коц!!! Был ты безразличный, так колосись, колосись! И, между тем, футбол там один на газе друга и я, и ты будешь блинчиками, которые съедают блинчик, которые произведены, между тем разрабатывает меня! Я дуроц рассеиваю как коц на помёт, на помёт и не мне его – го, производят. Парень изученньенький с газом коктейля и я – это блинчики. Блинчики коц съедобно, это был дуроц необходим, условие – коц! Состояние государства на помёт, на помёт!!! Дуроц всем! Всем коц! Блинчик колосись, старый хрен! И возникай!!!»

–Это половина первой главы. Дальше так же. Только уже с интригой и трагическим финалом. Два убийства, изнасилование слона и воплощение блинчика в коц! – выдохнул грузчик Блаженный Андрюша.