Жизнь в эпоху перемен. Книга вторая

Закончив поминки, Евдокия Платоновна объявила дочери и зятю, что справит сороковины, дождётся рождения внука и по весне, после Пасхи, уедет в Сибирь к сестре Марии, где будет жить вместе с другими сёстрами: Полиной и Дарьей, бездетными и тоже вдовыми.

По тому, как Евдокия Платоновна поджала губы, сообщая своё решение, Иван Петрович понял, что тёщу ему не переубедить, и надо устраивать жизнь семьи без помощи тёщи, которая вела всё домашнее хозяйство. Единственное, что удалось Ивану Петровичу, так это убедить тёщу сходить в собес и похлопотать насчёт пенсии за умершего мужа – кажется, ей положена пенсия по случаю потери кормильца и по причине преклонного возраста.

Через несколько дней Евдокия Платоновна показала зятю пенсионную книжку, сказав, что ей назначили пенсию по случаю смерти мужа-революционера, который тоже получал пенсию. С получением пенсии, у Евдокии Платоновны исчезли последние сомнения насчёт переезда в Сибирь к сестре Марии, и оставалось лишь ждать весны, чтобы проводить тёщу в дальнюю дорогу. Семьёй уезжать в Сибирь было нельзя по причине учёбы детей в школе. Старшая дочь училась в шестом классе, средняя – в третьем, а младший сын – в первом, и уезжать сейчас в другое место означало потерю года обучения всеми тремя детьми.

Жизнь семьи после смерти Антона Казимировича быстро вошла в привычное русло: дети ходили в школу, Евдокия Платоновна хлопотала на кухне, Иван Петрович по воскресным дням уходил на барахолку или уезжал в ближние городки, выискивая на торговых развалах что-либо, представляющее интерес для любителей старины и искусства, а жена Анна дохаживала свой срок до рождения очередного ребенка: поздняя беременность протекала трудно, и Анна больше лежала в спальне, чем занималась домашними делами, но домашние уроки своих детей проверяла ежедневно, приучая детей к дисциплине самообразования.

Незаметно, под унылый вой февральской вьюги, наступили сороковины со дня смерти Антона Казимировича. В этот день, по православному поверью, душа умершего последний раз возвращается на Землю, чтобы потом скрыться навсегда в неведомых просторах потустороннего мира.

Евдокия Платоновна с утра сходила в церковь и поставила свечи за упокой души своего мужа, хотя в Бога не веровала. Затем она собрала поминальный стол, чтобы к возвращению детей из школы помянуть Антона Казимировича и благословить его душу в дальнее путешествие по загробным весям.

Иван Петрович предложил тёще пригласить на сороковины соседей, но Евдокия Платоновна, поджав губы, отказалась: если соседи не пришли на похороны, то нечего им делать за поминальным столом и на сороковины. Действительно, душевные отношения семьи Ивана Петровича со своими соседями так и не наладились за эти годы проживания в Вологде.

По началу, когда Иван Петрович учительствовал в школе, соседи приветливо здоровались с ним на улице, а некоторые мужики даже снимали шапки при встречах и раскланивались по прежней привычке, ибо учитель был весьма уважаемая должность что на селе, что в городе.

Потом соседи прознали, что Иван Петрович держит лавку на базаре, что он сослан сюда, как бывший белый офицер, и отношение к нему изменилось: соседи продолжали здороваться при встречах, но дружеских отношений так и не завелось. Дети, конечно, не знали таких условностей, и бегали ватагами по улицам вместе с соседскими ребятишками, но в чужие дворы не заходили и к себе в дом ребятишек не приводили, опасаясь гнева Антона Казимировича, который не терпел беспорядка в доме и частенько прогонял вон разбаловавшихся детишек, постукивая деревянной ногой по половицам. Теперь Антона Казимировича не стало, но и детишки соседские не наведывались в гости.

За стол уселись часа в три пополудни, когда за окнами стонала и всхлипывала вьюга. Взрослые помянули деда вином, дети налегли на плюшки и пироги, испечённые Евдокией Платоновной, и она, воспользовавшись случаем, долго и интересно рассказывала о жизненном пути Антона Казимировича, поскольку после её отъезда это рассказать будет некому.

Так Иван Петрович узнал про своего тестя много интересного и неведомого ранее. Оказалось, что Антон Казимирович Щепанский родом был из мелкопоместной шляхты, получил русское образование в Варшаве. Потом семья переехала на жительство в Петербург, где Антон обучался в университете, примкнул к народовольцам из кружка Желябова, где готовили покушение на царя Александра Второго. Группа была изобличена, участники осуждены, Желябов был повешен, а Антон Казимирович сослан в Сибирь на поселение в Тобольской губернии, поселился в Токинске, начал предпринимательствовать, организовал производство щепы и дранки, стал торговать мукой и маслом, основал заводик и мельницу, но при большевиках всё это было у него отобрано вместе с домом.

С Евдокией Платоновной он познакомился в её селе, приехав по торговым делам и заказав ей пошить рубашку, поскольку Евдокия была обучена портняжному делу. Вместе они прожили сорок лет и никогда не ссорились по серьёзному, чего она желает Ивану Петровичу и Ане, и внукам, – закончила свой рассказ Евдокия Платоновна, когда за окнами уже наступили сумерки.

Есть ли родичи у Антона Казимировича, – спросил Иван Петрович свою тёщу после её исповеди о жизненном пути тестя.

– Были мать, сестра и брат, что проживали в Петербурге, но как с ними связаться, и что с ними стало после революции и отделения Польши от России, я не ведаю, – призналась тёща. – Родственники отказались от Антона Казимировича после его осуждения, хотя мать и помогала ему материально, и, видимо, дала какие-то деньги, чтобы Антон смог организовать дело: не с пустого же места он стал купцом-предпринимателем и весьма успешным.

Даже после реквизиции имущества, он дал вам, зятёк, денежек на покупку этого дома и антикварной лавки и это правильно – ему мать помогла, он зятю, зять его внукам: так и сохраняются семейные традиции. Но нет теперь Антона Казимировича, пусть земля будет ему пухом. Я уеду к себе в Сибирь, к сестре Марии, чтобы не стеснять вас своим присутствием: поживите отдельно, а будет трудно и, если позволит здоровье, то я вернусь к вам по первому зову, – завершила Евдокия Платоновна беседу за поминальным столом и занялась уборкой со стола остатков трапезы.

Через месяц, в марте, Анна родила сына. Роды проходили трудно, сын родился слабеньким и назвали его Романом.

– Всё, Иван Петрович, – сказала Анна, оправившись от родов, – чувствую, что закончилась моя женская доля рожать детей для любимого мужа: и то сказать: тридцать шесть лет мне и четверо детей – хватит на нас двоих. Теперь их надо вырастить, поставить на ноги, и наш родительский долг будет исполнен сполна.

– Хватит, так хватит, – согласился Иван Петрович, – я к тебе не в претензии: вон каких славных детишек нарожала: любо-дорого посмотреть. Только не зарекайся, мать, детей Бог даёт, в которого я не верю. Вот и отец мой, тоже неверующий, а Бог послал ему меня через десять лет после моей сестры. Ты у меня ещё складненькая и сладенькая: будем жить в ладу и любви между собой и детьми, а далее заглядывать не будем: получится ещё сынок или дочка – ради Бога! Не получится – и этих детишек нам за глаза хватит, лишь бы вырастить их до зрелости, выучить и выпустить из родного дома в люди, а это будет весьма трудно в наше смутное время.

Страна, как сказал поэт Маяковский, «строится-дыбится» – вот и нам с детьми предстоит, видимо, вздыбиться, поскольку учительствовать мне пока не разрешается, а торговлишка антиквариатом всё хиреет и хиреет, и скоро не будет здесь приносить достаточно средств на пропитание и воспитание детей: об этом сейчас мои думы и печали, а не о следующем ребёнке.

Мне уже 45 лет стукнет в этом году, а до сих пор из-за революций проклятых, нет у меня ни положения в обществе, ни достатка в семье. Но есть лад с женой и послушание от детей: что ещё нужно мужчине на склоне лет? Здоровья и достатка! Здоровьем Бог не обидел, а достаток – вещь относительная: одним миллионов мало, и живут в злобе, другим хватает на самое необходимое и достаточно, чтобы жить в радости.

Спасибо тебе, Аннушка, за детей наших, и будем жить дальше, как судьбе угодно, но я постараюсь, чтобы ты и дети не бедствовали в наше смутное время в нашей вздыбившейся стране. Однако, Анечка, супружество для меня по-прежнему не обязанность, а удовольствие – так что женских радостей ты от меня получишь ещё и ещё, пока сама не скажешь остановится, иначе долго придётся ждать. Отец мой, Пётр Фролович, с Фросей пахал в постели далеко за семьдесят лет, а яблоко, как известно, от яблоньки падает не далеко, – усмехнулся Иван Петрович, закончив разговор с женою о будущем устройстве их семейных дел.

Прошло два месяца, малыш окреп, и тёща, Евдокия Платоновна, засобиралась в родные края на жительство у сестры Марии вместе с другими сёстрами – Пелагеей и Аксиньей – тоже вдовыми и бездетными.

– Будет у нас вдовий дом четырёх сестёр, – шутила тёща. – У меня хоть дочь есть и четверо внуков уже, а сёстры мои одиноки и покинут грешную землю, не оставив следа и потомства, потому я и хочу пожить на старости лет вместе с ними, чтобы приободрить сестёр, и дом наш не превратился в женский монастырь. Ты уж, зятёк, не обижайся на меня за мой отъезд: старшие дочки твои подросли и окажут помощь матери по уходу за младшеньким Ромочкой, а сынок Борис растёт сорванцом, и бабушкина ласка его лишь портить будет.

– Коль вы, матушка, Евдокия Платоновна уезжаете в Сибирь, то, видимо, и нам пришло время сменить место жительства, – отвечал Иван Петрович на слова тёщи. – Моя торговля антиквариатом происходит в Москве и ездить туда постоянно получается долго, хлопотно и накладно, а потому решил я перебраться с семьёй поближе к Москве. Поэтому поедем отсюда все вместе: Аню с детьми я отвезу на всё лето к отцу своему в Белоруссию, вас, Евдокия Платоновна, отправлю из Москвы в Сибирь, а сам, вернувшись от отца, подыщу место жительства в Подмосковье, чтобы к осени перебраться туда, определить детей в школу и заняться своими торговыми делами. С Аней я уже посоветовался, и она одобрила моё решение.

Сборы к отъезду были недолгими, но спорыми, и в конце мая всё семейство Ивана Петровича снялось с места жительства, чтобы никогда уже не возвращаться сюда, в Вологду, где прожили почти девять лет, но не прижились и не считали родным местом.

Перед отъездом Иван Петрович с женою и тёщей сходили на кладбище попрощаться с Антоном Казимировичем, который навсегда оставался здесь, в вологодской земле, и было неизвестно, удастся ли кому из родных навестить его могилу в будущем. По весне, на Красную горку, Иван Петрович навещал могилу тестя, которая просела и обвалилась, поскольку хоронили тестя зимой, мёрзлая тогда земля весною оттаяла и провалилась, и пришлось приводить последнее пристанище тестя в должный порядок. Потом сюда несколько раз приходила тёща, высадила цветы, обозначила контуры могилы кирпичами, и в прощальное посещение постоянное место пребывания останков Антона Казимировича на земле выглядело ухоженным, и его душа, если она есть у человека, могла спокойно созерцать с небес место упокоения своего бренного тела.

Простившись с Антоном Казимировичем, семья следующим днем, спозаранку выехала поездом в Москву, куда прибыли утром следующего дня.

Разместились все в комнате, которую обычно снимал Иван Петрович в свои приезды в Москву. Старшие дочери, прихватив брата Бориса, тотчас вышли на улицу знакомиться со столицей. Анна занялась малышом, Евдокия Платоновна сунулась в магазины за продуктами, а Иван Петрович поехал на вокзал хлопотать о билетах для тёщи в Сибирь и для своей семьи в Белоруссию.

Его хлопоты увенчались успехом: тёща вечером должна была выехать в Сибирь, а он с семьей поутру отправлялись в Белоруссию к его отцу. Евдокия Платоновна прикупила продуктов, дети вернулись с улиц голодными, и семья в полном составе отобедала чаем с бутербродами, что организовала Евдокия Платоновна.

После чаепития, Иван Петрович подхватил пожитки тёщи, которая, попрощавшись с дочерью и внуками и прослезившись по такому случаю, вместе с зятем отправилась на вокзал, чтобы продолжить своё путешествие в родные места. Как говорится: где родился – там и пригодился, вот и Евдокия Платоновна спешила на свою малую родину, чтобы пригодиться своим одиноким и бездетным сёстрам.

Иван Петрович посадил тёщу на поезд, попрощался, обещая при первой же возможности навестить её вместе с Анной, поезд тронулся под натужное пыхтение паровоза, и вагон с Евдокией Платоновной скрылся в клубах пара за изгибом рельс.

Проводив тёщу, Иван Петрович, не мешкая, вернулся к месту жительства, помог Анне уложить детей на кровать и диван, а сами расположились спать на полу, постелив кое-какие вещи из собственного багажа.

XXVIII

Утром, подняв детей и позавтракав остатками ужина, всё семейство Домовых тоже отправилось на вокзал, чтобы успеть к поезду, которым намеревались доехать до Орши и далее знакомым путём до родного села Ивана Петровича, где его семью с нетерпением ждали отец и Фрося.

Всё случилось, как и было задумано, и вечером следующего дня повозка с семейством Ивана Петровича остановилась возле отчего дома, из которого навстречу гостям вышли Пётр Фролович и его подруга жизни – Фрося.

Старшие дети метнулись в знакомый двор, а малыша Ромочку бережно взяла на руки Фрося, не имевшая собственный детей и потому особенно заботливая к чужим, но родственным детишкам.

Укачав ребёнка, который быстро заснул после тряской дороги, Фрося передала малыша Анне, а сама стала собирать на стол: Иван письмом известил отца о своём приезде с семейством, но точное число указать не мог, и потому Фрося постоянно держала самовар под парами, чтобы гостям не пришлось ожидать трапезы по приезду.

До сумерек было ещё далеко, тёплый майский день прогрел воздух, и дети, насытившись, побежали на реку, намереваясь искупаться с дороги, если вода не будет холодна.

Оставшись наедине, взрослые неторопливо чаёвничали на веранде, обмениваясь новостями за годы разлуки. Иван Петрович рассказал отцу о своих намерениях перебраться на жительство поближе к Москве, на что Пётр Фролович возразил:

– Может хватит, Ваня, мотаться по чужим землям в поисках удачи? Оставайся с семейством здесь, на родине. Будешь учительствовать в нашей школе: всем селом срубили новую школу на четыре класса, и в старых школах будут учить до семилетки, а учителей не хватает. С твоим образованием будешь здесь уважаемым человеком, и места в нашем доме хватит на всё твоё семейство. Мы будем с Фросей заниматься детьми вашими, а жена твоя, Анна, тоже сможет учительствовать в школе. И ну их к чёрту твоё Подмосковье и твою торговлишку ненужными безделушками, коих ты называешь антиквариатом. Решай, сынок! И нам к старости будет веселей жить вместе, и тебе с семейством будет здесь спокойно и почётно: учителей на селе по-прежнему уважают, и жалование новая власть платит неплохое по нынешним временам.

Иван Петрович задумался над советом отца. Его предложение было разумно и обещало спокойную и благополучную жизнь всей семье в родных местах.

– Ладно, отец, посоветуемся с Аней, съезжу в Вологду, чтобы продать дом и завершить торговые дела, а там видно будет, – дал Иван Петрович уклончивый ответ на предложение отца, чтобы не связывать себя поспешными обязательствами.

– Как село наше живёт при Советской власти? В газетах писали, что всюду организовываются колхозы, кое – где людей силой загоняли в них, и даже сам Сталин объяснял, что крестьян не надо принуждать к коллективизации – пусть каждый своим умом доходит до разумной жизни.

– У нас, слава Богу, колхозы образовались без перегибов: коров и кур на общие дворы не сгоняли, – усмехнулся Пётр Фролович. – Правда, колхозов образовались целых два: на том конце села один колхоз, а на этом – другой, и раздел между ними прошёл аккурат по церкви.

Весной из района – так теперь уезд называется, в колхозы наши прислали по трактору, они вспахали земли в помощь крестьянам, поэтому отсеялись вовремя и без натуги: теперь село ждёт урожая хорошего, но сколько хлеба надо будет сдать государству, никто не знает.

– Зять мой, Лидкин муж, лавку свою закрыл вовремя – иначе реквизировали бы, и пошёл в колхоз счетоводом, потому его не тронули, а нескольких богатых крестьян раскулачили и выслали в Сибирь. Видишь, какая петрушка получается: твоя тёща, по словам, сама уехала в Сибирь, на свою родину, а наших крестьян туда силой ссылают на поселение, так что, сынок, самый смысл тебе есть остаться здесь учителем, чем потом у тёщи оказаться в ссылке за свои торговые дела.

Советская власть нынче совсем торгашей не жалует и скоро изведёт их под корень, как бы и тебе, Ваня, не попасть под раздачу. Это я говорю к тому, чтобы ты быстрее принял решение остаться здесь, у себя дома, на жительство со всем семейством, а надо будет, и тёщу твою из Сибири выпишем. Решай, сынок, по рассудку, но быстрее и оставь свою торговлишку, с меня зятька-торгаша хватает, чтобы и сынок ещё этим грязным делом занимался.

Иван Петрович перевёл разговор на тему детей, чтобы отвлечь отца от его затеи оставить сына здесь на жительство. Он и сам видел смысл в предложении отца, но мысль закрепиться на жительство неподалёку от Москвы и устроить жизнь свою и семьи сообразно своему образованию уже давно сидела в голове Ивана Петровича, мучительно притягивая своею несбыточностью.

С речки возвратились дети, довольные купанием и знакомством с местной детворой старше семи лет, которым уже не приходилось горбатиться на крестьянской работе наравне со взрослыми и потому, свободные вечерами, они плескались в реке, где прежде купался и Иван Петрович со своими друзьями, но лишь до их семилетнего возраста.

Коллективный труд в колхозе избавил от необходимости детского труда на полях, оставив за подростками лишь дела на подворьях, где оставались только одна корова на семью, свиньи, козы и птица, а лошади были сведены на колхозные конюшни, где за ними ухаживали взрослые.