Жизнь в эпоху перемен. Книга вторая

Накормив и уложив спать детей, Иван Петрович с женою, отцом и Фросей ещё долго вели беседы, пока окончательно не наступила светлая майская ночь, когда и взрослые, утомившись разговорами, пошли на покой. Впервые за долгие месяцы Иван Петрович заснул без тяжёлых мыслей в голове под тихий скрежет коростеля, что доносился через приоткрытое окно с ближней опушки леса.

Погостив у отца неделю и убедившись, что всё его семейство благополучно пристроено на лето в отчем доме, Иван Петрович поехал назад улаживать торговые дела и продавать дом в Вологде, в котором прожил восемь лет.

Проездом в Москве Иван Петрович навестил старого большевика Фёдора Ивановича в его маленькой московской квартирке на Цветном бульваре во дворе бывшего доходного дома.

Фёдор Иванович обрадовался гостю и предложил остановиться у него, что Иван Петрович неоднократно делал в прежние времена, навещая Москву по своим антикварным делам. Но после того, как Фёдор Иванович осудил торговые дела Ивана Петровича, тот избегал останавливаться на постой, чтобы не подвести заслуженного большевика под подозрение в пособничестве спекуляциям своего постояльца, – так на языке права теперь называлась торговая деятельность бывшего учителя.

– Спасибо за приглашение, но у меня есть в Москве съёмная комната, где я привык останавливаться, навещая Москву по антикварным делам, – отказался Иван Петрович от предложения пенсионера.

– Хотя я только проездом в Москве, и делами не занимаюсь, но не хочу подводить вас, Фёдор Иванович под подозрение, – продолжил бывший учитель свои объяснения. – нэпманов уже прижали налогами и, видимо, скоро придавят окончательно, а моя деятельность по розыску и перепродаже антикварных вещиц есть не что иное, как спекуляция. Я и рад бы прекратить это занятие, но что мне делать, если власть ваша, Советская, не даёт мне учительствовать и содержать семью, в которой уже четверо детей, – закончил Иван Петрович, нарочно не упомянув предложение отца своего заняться учительством в родном селе.

– Ну что же! Смотрите, как вам удобнее, – возразил Фёдор Иванович. – Я уже пожилой человек и оговоров никаких не боюсь. Хуже чем сейчас живу в одиночестве, мне уже не будет, даже если власти лишат меня персональной пенсии. Сталин начал преследование ленинской гвардии большевиков: Каменева, Зиновьева, Троцкого и многих других, а я как раз с ними и занимался партийной работой. Если бы по здоровью не отошёл от дел, видимо, и меня бы обвинили сейчас в антипартийной деятельности, – горько усмехнулся Фёдор Иванович.

– Ленин умел со всеми ладить, а Сталин в ленинской гвардии видит врагов социалистическому строительству по его, сталинскому, плану построения социализма в России. Вынужден признать, что основания для чистки партийных рядов у Сталина есть: Троцкий, уехав за границу, теперь поливает грязью Сталина и Советскую власть, поэтому Сталин и дал команду подводить деяния своих противников под уголовные дела, шпионаж и измену Родине, чтобы не дать возможности другим партийным вожакам уехать за границу и там присоединиться к Троцкому.

Сталин – азиат, а восточные правители уничтожают врагов или гноят в тюрьмах, и не пытаются перевоспитывать их, как это делал Ленин. Помнится мне, что перед самой Октябрьской революцией, Каменев и Зиновьев раскрыли в газетах планы восстания большевиков, что явилось прямым предательством, но Ленин простил их, и Каменев даже был некоторое время после Октября формальным главою Советской России, будучи Председателем ВЦИК, тогда как Ленин был лишь главою Правительства, которое ВЦИК и назначает.

Сейчас Руководителем государства СССР является Калинин, правительство возглавляет Рыков, но фактически всем управляет Сталин, которому придуман титул «вождь партии». Я их всех знал по партийной работе ещё до революции, но никак не предполагал, чтобы Сталин стал управлять страной и начал изгонять и преследовать старых большевиков.

– Мне ваши партийные свары без надобности, – возразил Иван Петрович, – мне семью содержать надо, а ваша Советская власть не дает мне учительствовать и антикварным делом заниматься тоже не разрешает.

– А что вы хотите, Иван Петрович? Служили у белогвардейцев в гражданскую войну, сражались против нас и желаете теперь учить наших детей грамоте и заодно ненависти к Советской власти? – подколол Фёдор Иванович своего гостя.

– Но я же не враг Советской власти! – возмутился Иван Петрович, – и белым я служил недолго и по принуждению, вы же знаете!

– Да, я знаю про вас от моего товарища Антона Казимировича, – парировал Фёдор Иванович. – Но другие-то не знают! И как, прикажете нам, большевикам, различать истинных врагов Советской власти от таких, как вы – непричастных к преступлениям белогвардейцев, но принадлежащих к свергнутым революцией привилегированным классам?

Вы же дворянин, Иван Петрович, хотя и без состояния! Поэтому наши органы безопасности и зачислили вас в подозрительные элементы и отстранили от воспитания детей. Вам надо доказывать постоянно свою лояльность Советской власти и непричастность к вражескому подполью, что действует в стране и совершает диверсии, вредительство и саботаж, мешая народной власти проводить социалистическое строительство и улучшать жизнь простых людей, ради которых и была осуществлена Октябрьская революция.

Представьте себе, Иван Петрович, если бы дворяне, капиталисты и помещики не развязали гражданскую войну, чтобы возвратить свои привилегии и капиталы, как бы сейчас хорошо жили люди в стране? Тогда и вам не пришлось бы мыкаться в поисках заработка, и никто бы не подозревал в вас скрытого врага Советской власти.

Вы, может быть, не знаете, но мы, большевики, сразу после победы Октябрьской революции, отменили все сословия и привилегии, ввели рабочий контроль на предприятиях, а земли передали в пользование крестьян, что работали на этих землях. Мы предложили закончить войну в Европе, объявили, что все граждане страны равны между собою и освободили даже всех арестованных членов Временного правительства, и как же ответили на эти наши действия дворяне, и помещики, и капиталисты? Они развязали кровавую войну, чтобы вернуть своё положение, земли и капиталы, принуждая таких, как вы, Иван Петрович, воевать против народа, который поддержал нас, большевиков: потому мы и победили и в гражданской войне, и против оккупантов из Европы, Америки и Японии. Так что, не обессудьте, Иван Петрович, но своим нынешним положением вы обязаны вашей службой у белогвардейцев – хорошо ещё, что не принимали участия в их зверствах против народа.

Представьте себе, что в гражданской войне победили бы не красные, а белые? Что они бы сделали с простыми солдатами красных, рабочими и крестьянами, сочувствующими Советской власти? Вам, наверное, известно о зверствах белогвордейцев в тылу и на фронте?

Иван Петрович вспомнил рассказы колчаковских офицеров, как они сжигали деревни в Сибири и на Урале, расстреливали и вешали жителей за сочувствие Советской власти и уклонение от мобилизации в белую армию и содрогнулся, а Фёдор Иванович продолжал: – Вы радоваться должны, что Советская власть проявила к вам гуманизм и оставила на свободе, несколько ограничив в правах и сослав, на всякий случай, из Сибири в Вологду, чтобы нарушить ваши возможные связи с врагами Советской власти, затаившимися там, в Сибири.

– Кстати, как там поживает мой товарищ, Антон Казимирович, который из революционеров превратился в купца, но воевать против Советской власти не стал, даже лишившись своих капиталов.

– Умер Антон Казимирович, ещё зимою, и похоронен там, в Вологде, куда я держу свой путь, – отвечал Иван Петрович, удивившись про себя, что забыл сказать о кончине тестя его другу Фёдору Ивановичу.

Фёдор Иванович пригорюнился от известия о смерти своего товарища по юношеской деятельности в народовольческом движении и сказал:

– Уходят друзья юности туда, откуда возврата нет. Я тоже, наверное, скоро отправлюсь в последний путь: спать плохо стал, ночами вспоминаю былое и всю свою жизнь, но ни о чём не жалею, кроме отсутствия детей, которых нам не удалось завести с моею женою.

У вас, Иван Петрович, четверо детей, а вы всё жалобитесь на свою судьбу. Надо жить и радоваться этому, а не пенять на Советскую власть, которая пока не даёт вам учительствовать в Вологде. Может вам попытать счастья в другом городе или уехать на село, где никто вас не знает, и учителя в почёте? Что вы, дорогой мой, думаете делать дальше? Неужели так и продолжите свою торговлишку, пока милиция не схватит вас за руку и не осудит за спекуляцию? Кончайте эту торговлю и займитесь делом полезным, я не верю, что в нашей стране, порядочному человеку с высшим образованием не найдётся приличное занятие, несмотря даже на службу у белых, с которой уже прошло десять лет.

– Хочу перебраться поближе к Москве, чтобы заниматься антиквариатом профессионально: не только перепродавать, но и оценивать, проводить экспертизу, составлять каталоги и, возможно, устроиться на работу в Исторический музей штатно, – отвечал Иван Петрович. – Надо только подыскать жильё на всю семью, потом продать дом в Вологде, и осенью перевезти семью, чтобы старшие дети смогли учиться в школе.

– Кажется, я смогу помочь вам, Иван Петрович, в память о моём друге Антоне Казимировиче, – оживился Фёдор Иванович. – У меня есть в Подмосковье родительский дом – сорок вёрст от Москвы, сельцо Деденёво, близ бывшего Влахернского женского монастыря, нынче закрытого. Из Москвы до Дмитрова ходит паровичок по железной дороге три раза в день – так что добираться будет удобно: и вам в Москву, и детям вашим в школу до Дмитрова. В доме моём две комнатки и кухня, но места побольше, чем эта московская квартирка. Там требуется навести порядок и мелкий ремонт кухни, и живите на здоровье без всякой оплаты, только дровами на зиму надо запастись. Если вам интересно моё предложение, то завтра же и поезжайте утром с Савёловского вокзала – ключи от замка у меня на кухне висят, – закончил хозяин и выжидательно посмотрел на Ивана Петровича.

Предложение было неожиданным, исполняло замыслы, и Иван Петрович немедленно согласился.

Утром, взяв ключи, он отправился на вокзал, погрузился на паровик, к полудню сошёл на остановке Влахернская, отыскал дом Фёдора Ивановича и прошёл во двор. Дом, хотя и старый, был ещё крепок и, несмотря на запустение, вполне пригоден для проживания семьи Ивана Петровича.

Пройдя к соседям, Иван Петрович назвался новым жильцом этого дома, вызнал, где живёт плотник, навестил его, показал дом, договорился о ремонте и оплате и вечером возвратился в Москву, обрадовав хозяина дома, что вопрос с жильём улажен.

– Вот и славненько, – сказал Фёдор Иванович, – мне этот дом без надобности – я не продавал его, поскольку это родительский дом, а вам пригодился, так что живите на здоровье и вспоминайте меня-старика добрым словом.

Иван Петрович написал письмо Ане, что подыскал жильё в Подмосковье и в августе повезёт семью на новое место жительства, а сам отправился в Вологду для продажи дома и сбора семейных пожитков.

Дом удалось продать почти сразу: городским властям потребовалось жильё для партийного чиновника, присланного из Москвы, и дом Ивана Петровича оказался подходящим для этих целей. Труднее оказалось со сбором вещей: семья большая, и всяких вещей и хозяйственной утвари за годы проживания накопилось так много, что пришлось забирать лишь самое необходимое, поскольку перевоз вещей на новое место оказывался дороже самой утвари.

Иван Петрович упаковал вещи в тюки, обшил их холстиной, посуду, утварь и свой антиквариат уложил в деревянные ящики, и весь этот груз отправил багажом поезда до Москвы на Ярославский вокзал. Закончив дела, он навестил могилу тестя, вырубил сорняки и крапиву, что успели разрастись за это время, и утром следующего дня выехал в Москву к новому месту своего жительства, надеясь, что сделал правильный выбор, и ему не придётся сожалеть об этом решении.

По приезду в Москву, Иван Петрович две недели занимался обустройством своего жилища, так любезно предоставленного ему Фёдором Ивановичем, а обустроившись, навестил хозяина дома, чтобы поблагодарить и пригласить на новоселье.

Фёдор Иванович немного прихворнул и принял гостя, лёжа на кровати. Благодарность он принял, а от приглашения посетить свой дом и посмотреть, как там обустроено, отказался, сославшись на болезнь.

– Ноги что-то совсем ослабли – еле хожу по дому, поэтому на дальнюю поездку не решаюсь. Вы обустроились, и это славно. Потом привезёте семью и, надеюсь, все вместе навестите старика здесь, на квартирке, что и будет как бы новосельем, – отговорился Фёдор Иванович от приглашения посетить свой же родительский дом.

– Вы-то, Иван Петрович, чем изволите заниматься до своей поездки за семьёй в августе месяце? – спросил вдруг Фёдор Иванович, – неужели продолжите свою торговлишку антиквариатом?

– Пока продолжу, а потом видно будет, – дал уклончивый ответ Иван Петрович. – В Москве мне по справке лишенца прав постоянно проживать нельзя, но приезжать каждый день – такого запрета нет, вот и буду консультировать антикваров и давать заключения на предметы искусства и всякие поделки. Надеюсь немного заработать на этом деле. Есть и у меня несколько безделушек, что хочу выставить на продажу, – глядишь и подкоплю средств на поездку за семьёй и проживание семьи здесь, в Подмосковье. Надо ещё и детей определить в школу, для чего собираюсь посетить школы в Дмитрове и Яхроме, – объяснил Иван Петрович.

– Вот и договоритесь насчёт своего учительства в школе, – посоветовал Фёдор Иванович, – а я дам вам протекцию, как старый большевик, если возникнут трудности. И непременно кончайте свою частную торговлю.

Сталин недавно высказывался в газете «Правда» о советской торговле, и я понял, что все частные лавочки скоро прикроют, оставив только государственные магазины, кооперативную торговлю и колхозные рынки, где крестьянам разрешено продавать продукты и ремесленные поделки. Тогда и вашей торговле, Иван Петрович, придёт конец: бросайте это занятие, вот мой совет, если не хотите потом попасть в беду, – закончил Фёдор Иванович и, кряхтя от натуги, встал с кровати и шаркающей походкой прошёл на кухню, чтобы угостить гостя настоящим чаем.

Однако Иван Петрович не внял совету пожилого революционера и, удачно продав несколько вещиц, решил продолжать поиски и перепродажу антикварных вещей, пока будет возможность – таково свойство торговли: кто однажды занялся торговыми делами и получил от этого выгоду, тот уже не может заниматься ничем иным, не зная, что ещё Конфуций, две тысячи лет назад, сказал: «Когда исходят лишь из выгоды, то множат злобу!»

XXIX

В августе, вполне освоившись на новом месте жительства и совершив несколько выгодных сделок с антиквариатом, Иван Петрович отправился за семьёй к своему отцу в Белоруссию.

Старшие дети за лето вытянулись, загорели и носились целыми днями по селу или на речку, забегая в дом лишь за куском хлеба. Младший сын Рома начал уже переворачиваться на живот и пытался ползти, вглядываясь не моргающим взором в незнакомое лицо мужчины, склонившееся над ним. Жена Аня от деревенской жизни окрепла и похорошела и встретила своего мужа крепкими ночными объятиями, отдавая ему всю накопившуюся за лето женскую неудовлетворённую страсть.

Фрося без устали хлопотала по дому, обихаживая большую семью, а Пётр Фролович, как обычно, сидел на веранде, перечитывал старые, ещё дореволюционные газеты и гонял внуков с огорода, куда они наведывались за горохом, морковкой и другими овощами и ягодами, представляющими интерес для детских желудков.

Иван Петрович провёл с семьёй две недели, отдохнул сам душой и телом, затем собрал всё семейство и отправился в обратный путь, не поддавшись уговорам отца остаться здесь с семьёй и заняться учительством в сельской школе. Он, по-юношески, надеялся достичь успеха в столице, справедливо полагая, что подрастающим детям будет легче получить образование, проживая в Подмосковье, нежели приехать в столицу из глухого белорусского села.

Отец разочарованно вздохнул на отказ сына остаться жить в родных местах, сказав:

– Как знаешь, сынок. Надеюсь, что тебе не придётся горько сожалеть, что не послушал своего старого отца и уехал пытать счастья на чужбине. Ты уже седеть начал, а всё мечешься в надежде ухватить жар-птицу за хвост. В стране идут большие перемены и с твоей биографией лучше держаться подальше от столичной суеты и злобы, пока страсти не улягутся, но знай, что в отчем доме ты с семьёй всегда найдёшь пристанище и заботу, если плохо твои дела повернутся там, на чужбине.

Под это напутствие отца Иван Петрович и уехал с семьёй из родного дома искать счастья в Подмосковье.

Поначалу обстоятельства складывались по его задумке. Детей он устроил в школы, немного позанимался с ними в свободное время, чтобы они приступили к занятиям в новых для них школах с устойчивыми знаниями, дабы избежать издёвок одноклассников, которые по-детски бывают жестоки к новичкам, делая их предметом насмешек. За лето, общаясь со сверстниками в селе, дочери и сын Борис переняли от крестьян местный белорусский говор, разительно отличающийся от речи москвичей. Анна терпеливо отучала детей от местечкового выговора и, немного проучившись, дети вполне сносно освоили московское наречие, заслужив одобрение сверстников.