Жизнь в эпоху перемен. Книга вторая

Возвратившись домой в Подмосковье, Иван Петрович принялся за сборы к переезду, и лишь закончились занятия в школе, и дети успешно перешли в следующие классы, как вся семья тронулась в путь, перекочевывая в поисках благополучия на другое место жительства.

Умом Иван Петрович понимал, что надо остановиться, осесть на одном месте, вернуться к учительской профессии где-нибудь поодаль от Москвы, где его никто не будет укорять, как лишенца прав, и люди будут уважать в нём учителя, но торговое дело уже захватило его своей доступностью и призрачной возможностью жить обеспеченно в разоренной и отсталой стране, напрягающей силы, чтобы возвыситься и обеспечить лучшую жизнь всем в недалёком будущем, о чём неустанно писали большевистские газеты.

Но бывшему учителю грезилось благополучие семьи сейчас, а не в призрачном будущем, и потому он решил продолжать антикварное торговое дело, пока позволяют власть и обстоятельства.

Перебравшись на новое место жительства, семья стала приживаться в незнакомом городке, и потому дети не поехали вместе с матерью к деду – Петру Фроловичу, который занемог и письмом просил сына приехать попрощаться, чувствуя стариковской прозорливостью свою скорую кончину.

Иван Петрович отписался отцу, что не сможет с семьёй приехать этим летом: надо обживаться на новом месте, да и материально он не в состоянии обеспечить это путешествие, но в помощь отцу высылает двести рублей, что и было сделано.

XXXI

Летние дни пролетали незаметно в домашних хлопотах и поездках Ивана Петровича в Москву по антикварным делам, а в августе он получил письмо из родного села, писанное незнакомым ему почерком, в котором со слов Фроси сообщалось о кончине Петра Фроловича, случившейся за неделю до написания письма.

Известие это заставило Ивана Петровича пригорюниться: несмотря на преклонный возраст, а в прошлом году отцу исполнилось девяносто лет, он по-сыновьи считал отца молодым и вечным, и вот его не стало, и этот уголок в его душе опустел навсегда.

В прошлом году отец сообщил ему о смерти старшего брата Иосифа, случившейся в Ленинграде от злой болезни, как известил об этом старший сын Иосифа – Александр, которого Иван помнил ещё подростком, когда приезжал вместе с Надеждой погостить у брата в Петербурге.

Другой брат – Станислав – бесследно сгинул из Москвы после гражданской войны. Иван Петрович пытался разыскать следы брата, но безуспешно. Помнится, что брат этот преподавал курс физики в московской гимназии, но Иван не виделся с ним с раннего детства и не помнил его вовсе. Однажды, будучи в Москве, Иван Петрович пробовал отыскать брата Станислава по адресу жительства, который ему сообщил отец – Пётр Фролович.

Дверь квартиры по указанному адресу открыла незнакомая женщина, которая сообщила, что ничего не знает ни о каком Станиславе Домове, а проживает она с семьёй в этой квартире с 23-го года, и здесь живут ещё три семьи, занимая по комнате.

Соседи из ближних квартир тоже ничего не слышали о Станиславе, только одна древняя старушка, занимавшая комнату в соседней квартире, где проживала до революции вместе с мужем, занимая всю квартиру, припомнила Станислава, но о судьбе его, жены и двоих детей тоже ничего не знала, поскольку выезжала из Москвы в смутные годы, а когда вернулась, то соседей уже и след простыл, и ей приходится ютится в комнатке в собственной же квартире, отдав остальные комнаты новым поселенцам из рабочих – так распорядилась Советская власть.

Ивану Петровичу мучительно захотелось посетить могилу отца, понимая, что если он не сделает этого сейчас, то вряд ли когда сможет сделать это в будущем. Жена Аня поддержала такое намерение мужа, и уже следующим утром Иван Петрович выехал поездом в родное село.

Вечером второго дня с отъезда, Иван Петрович соскочил с повозки, что доставила его в родное село. Во дворе усадьбы его встретила старая женщина, в которой он с трудом узнал Фросю – верную подругу жизни Петра Фроловича, с которой он прожил более сорока лет, пока не переселился на сельский погост.

– А, Ванечка, приехал, – сказала женщина, расплакалась и добавила, – Пётр-то Фролович, всё ждал и ждал сыночка младшего, но не дождался и умер, тихо, во сне. Я утром заглянула в его комнату, а он уже холодный лежит – видно ночью и помер. Хворал, конечно, по старости, но не шибко, и чтобы умереть, даже и в мыслях моих не было.

Одни мы, Ванечка, остались на белом свете: осиротели без Петра Фроловича. Ты ещё не знаешь, но сестра-то твоя, Лидия, через неделю после отца тоже померла, как и мать твоя, от чахотки. Выходит, что ты, Ваня, остался теперь старшим в роду Домовых: я же не в счет твоих родичей.

Как, однако, быстро жизнь прошла, будто вчера ты бегал по двору мальчонкой, я хлопотала у летней плиты, а Пётр Фролович читал газету на веранде, и вот жизнь наша утекла словно песок сквозь пальцы.

– Ладно, что это я гостя расстраиваю бабьими слезами и воспоминаниями, – встрепенулась Фрося, – ты с дороги, небось, проголодался. Иди, раздевайся, будем ужинать, а завтра пойдем навестить Петра Фроловича, мамашу твою и сестру Лидию, царство им небесное, – закончила женщина, вытерла старушечьи слезы и принялась хлопотать у самовара для вечернего чаепития, ибо угостить гостя с дороги у неё было нечем по бедности: что было припасов, пошли на поминки, и старая женщина осталась без припасов, продуктов и без средств существования, и не представляла себе, как она будет жить дальше без Петра Фроловича.

До этого они жили по-стариковски скромно на те средства, что присылал Иван Петрович, посильную помощь оказывала Лидия, и с огорода, а теперь остался лишь огород, обещавший хороший урожай картошки и овощей.

Иван Петрович прихватил из районного городка хлеба и сала, что купил на базаре – тем они и поужинали, запивая пустым чаем.

– Плохо совсем стало с провиантом, как говорил Пётр Фролович, – пожаловалась Фрося. – Сахару нет уже который год, поэтому варенья не варю, а ягоды сушу, потом размачиваю и получается сладкая жижица, нам, старикам, в утешение. Дров не успели запасти на зиму, может племянницы мои из села помогут старухе запастись дровами.

– Ничего, Фрося, я дам денег, а за деньги тебе и чужие мужики дров подвезут, сколько надо. И провиантом, тоже за деньги, запасёшься, зиму перезимуешь, а дальше видно будет. Я перед отъездом сюда одну вещицу хорошо продал иностранцу, так что и моей семье хватит денег до весны и тебе подмогу немного. Не брошу в беде подругу отца, – заверил Иван Петрович женщину и пошёл спать, устав с дороги.

На следующий день он с утра пошёл с Фросей навестить отца в его последнем пристанище. День выдался тихим, тёплым и солнечным, каким бывают последние дни лета. Обойдя церковь, которая оказалась наглухо закрытой по приказу властей, они прошли на погост и остановились у двух холмиков свежей земли, рядом с заросшей бурьяном могилой матери.

– Вот здесь и упокоился наш Пётр Фролович, рядом с вашей матушкой, слева от неё, как и просил. А рядом с ними и сестра ваша, Лидия, обрела покой, – пояснила Фрося, указывая на свежие могильные холмики, с новыми крестами без подписей, чему постоянно удивлялся Иван Петрович при каждом своём посещении этого сельского кладбища.

Постояв и помолчав несколько минут, Иван Петрович достал химический карандаш, что прихватил в дорогу, сорвал лист лопуха, плюнул в него и, смачивая карандаш в слюне, начал выводить надпись на отцовском кресте «Домов Пётр Фролович» и годы жизни: 1842-1933. Потом он подошел к могиле сестры и обозначил её присутствие на этом погосте, затем вырвал бурьян на могиле матери и вывел надпись на её кресте. Закончив дело, он удовлетворённо сказал:

– Ну вот, теперь известно, кто и где здесь лежит. Может когда мои дети навестят эти места и поклонятся могилам бабушки и деда, который ещё прошлым летом играл с ними на веранде в шашки, а младшего Ромочку качал на руках. А без подписей попробуй отыскать на погосте эти могилы. Вон как кладбище разрослось здесь за минувшие годы: на селе людей прибавилось, вот и здесь тоже.

Мне отец говорил, что надписи на крестах мол ни к чему: и так известно, кто и где лежит, но это верно лишь для живущих здесь, а уже мои дети ни за что не отыщут эти могилки, поскольку никогда здесь не были. Когда вырастут и захотят навестить эти места, я и подскажу им, как отыскать дедов по этим надписям. Жаль отец ничего не сказал мне о соседних крестах: кто и когда там захоронен из наших прадедов, а я не расспрашивал об этом. Всё недосуг было, а теперь и сказать некому.

Пока он занимался надписями, Фрося присела рядом с могилой Петра Фроловича и, закрыв глаза, медленно раскачиваясь, что-то тихо пришёптывала, а что, и не разобрать. Когда Иван Петрович закончил работу, Фрося встала с просветленным лицом и тихо сказала:

– Слышала я голос Петра Фроловича, звал он меня к себе и сказал, что есть место мне рядом с ним, и матушка Ваша не возражает. Я обещалась Петру Фроловичу не задерживаться на этом свете, где для меня не осталось ничего хорошего и в скорости присоединиться к нему – если Бог даст.

– Пойдём, Ванечка, домой, я приготовлю борща на обед, и ты расскажешь мне, как живёшь, как детки подросли с прошлого года, когда гостили здесь у деда, а я потом передам твои слова Петру Фроловичу, когда встречусь с ним на том свете.

Иван Петрович не стал разубеждать женщину насчёт того света и загробной жизни, и они медленно пошли сельской улицей, здороваясь со всеми встречными, что встречались им по пути: такова сельская традиция здороваться на селе со всеми, даже и вовсе незнакомыми людьми.

Как всегда, ради приезда гостя, Фрося зарубила курицу, и к обеду приготовила изумительный борщ с куриными потрошками, курицу, запечённую с картошкой и компот из свежих яблок и крыжовника с усадебного сада-огорода.

За обедом Иван Петрович рассказал Фросе о событиях в своей семейной жизни, а Фрося поделилась воспоминаниями из своей жизни с Петром Фроловичем и сельскими новостями.

Колхозная жизнь постепенно налаживалась, землю уже пахали тракторами, колхозникам разрешили держать коров во дворах и домашнюю живность при условии отработки членами семьи обязательных трудодней в колхозе. Правда, почти всё зерно приходится сдавать государству, потому что в некоторых местах, по слухам, люди голодают и даже мрут целыми семьями, но даст Бог, всё уладится, и сельчане будут жить лучше прежнего, когда и сами частенько голодали при царях.

Иван Петрович подтвердил, что действительно во многих местах из-за засухи и нерадивости властей людям приходится голодать и в некоторых южных губерниях или по-новому – областях люди мрут, и дело доходит до людоедства, но в газетах об этом не пишут, и поэтому определить, как живут люди при социализме пока неясно: лучше или хуже, чем при царях.

Мне один иностранец, которому я несколько икон продал, говорил, что в далёкой Америке тоже много людей от голода померло: но там голод случился при изобилии еды: крестьян – единоличников, по-ихнему фермеров, сгоняли с земли, чтобы организовать крупные хозяйства, наподобие помещичьих и эти фермеры и безработные мёрли, как осенние мухи, от голода при изобилии еды в Америке. У нас в стране люди мрут с голода от неурожая, а там мрут с голода при полных закромах, но результат один – гибель простых людей, и какая разница этим людям, помереть с голода при социализме или помереть при капитализме?

– Отец, конечно, при большевиках стал жить много хуже, чем при царях: пенсию офицерскую ему перестали платить, а взамен ничего не дали, несмотря на преклонный возраст, – заметил Иван Петрович. – Старик же не виноват, что служил Родине при царях, но его лишили пенсии как служителя царскому режиму, – возразил Иван Петрович на слова Фроси о нынешней жизни крестьян на селе.

– А вы, Фрося, подайте заявление в сельсовет, что живёте одна, и в возрасте за шестьдесят лет, может власть и назначит вам какую-то пенсию или от колхоза будет помощь, хотя бы дровами на зиму. Моя тёща в Сибири получает пенсию за мужа, который был в молодости революционером, может и одиноким старым женщинам тоже положено пособие, чем чёрт не шутит, – посоветовал Иван Петрович.

– Не надо уже мне ничего, Ванечка, проживу с огорода, Бог даст, а там и на погост под бочок к Петру Фроловичу, видно не зря он меня к себе звал, – ответила Фрося, – но в сельсовет зайду насчёт дров на зиму: как ни крути, а печь топить надо будет зимой, не замерзать же по своей воле до смерти, не по-христиански это будет.

От сытного обеда Ивана Петровича разморило и, прекратив разговор, он ушёл отдыхать на своё место в пустом большом отцовском доме. Проспав до позднего вечера, он вышел из своей комнаты лишь к вечернему чаю, что спроворила заботливая Фрося, которая в ожидании пробуждения гостя уже разожгла самовар и настояла чай на смородиновом листе.

– Жаль сахарку не осталось ни кусочка, чтобы побаловать гостя дорогого, – вздохнула Фрося, усаживая Ивана Петровича за стол и наливая чашку чая.

– Мы с Петром Фроловичем уже много лет пьём чай без сахара, которого у нас и купить-то негде, и не на что. В прошлый раз, когда жена ваша, Анна приезжала с детьми – она привезла из Москвы фунта два сахарку, так Петр Фролович припрятал два больших куска, и мы с ним по престольным праздникам пили чай с сахарком, но закончился сахар, и жизнь моего Петруши тоже закончилась, – снова пригорюнилась Фрося, вспомнив о сожителе, с которым прожила в ладу больше сорока лет.

Иван Петрович удивился, впервые услышав от Фроси, чтобы она назвала отца Петрушей. При людях, и при нём тоже, Фрося называла отца не иначе как Пётр Фролович, подчеркивая этим его статус как хозяина.

– Почему бы, Фрося, тебе не взять из села какого-нибудь внучатого племянника или девочку малую: и веселее в доме будет, и родители малыша помогут, чем смогут. Я, наверное, знаю, что в селе крестьяне живут тесно, и спят вповалку на полу, а здесь дом большой – можно даже всю семью своих родственников сюда поместить – ты теперь хозяйка этого дома и можешь распоряжаться, как хочешь – я возражать не буду.

– Не надо мне ребёночка на воспитание, старая я, чтобы детей нянчить, и семью племянников тоже не надо, будут шуметь и хлопотать здесь, как хозяева, а я привыкла к покою с вашим батюшкой, – возразила Фрося. – Мы с Петром Фроловичем уже с самой войны, почитай лет двадцать, на зиму закрываем половину дома и оставляем лишь кухню с печкой и спальню, которую эта печь обогревает, и где померли ваша матушка и Пётр Фролович – царство им небесное. Зимой топить большой пустой дом на двоих – это никаких дров не напасёшься!

Летом мы открывали вторую половину, наводили порядок, и к вашему приезду с семьей весь дом был готов к проживанию гостей. Буду одна здесь куковать, пока Господь к себе не позовёт, – вздохнула Фрося, – а племяшей я иногда навещаю на селе, если подарок какой соберу: яблок или ягод из сада, книгу детскую, что от вас осталась или что ещё.

Вы уж не взыщите, Иван Петрович, что я ваши детские книжки своим племянникам передавала. Сейчас все дети учатся в школах, не то, что в прежние времена, а книжек для чтения не хватает, вот я и сподобилась ваши детские книжки отдавать. А остальные книги в целости и сохранности, как стояли в шкафчиках, так и стоят, не сомневайтесь, – извинилась Фрося.

– Пустое это всё: и детские книги, и остальные можешь смело отдать племянникам или в избу-читальню, что я видел неподалёку от церкви. Я уезжать буду, часть книг возьму с собой, а остальными распорядись по усмотрению, – успокоил Иван Петрович старую женщину, заканчивая разговор.

Он погостил в отцовском доме ещё несколько дней, заставил Фросю сходить в сельсовет насчёт пенсии и дров на зиму и, возвратившись, Фрося сообщила, что насчет пенсии председатель ничего не слышал и справится в районе в каком-то собесе, а вот насчёт дров обещал завести в сентябре как помощь от колхоза в знак уважения к Петру Фроловичу, у которого прадед был хозяином предков многих нынешних колхозников.

Накануне своего отъезда из отчего дома, Иван Петрович снова посетил могилу отца, посидел рядом на скамеечке под нежарким солнцем, взгрустнул немного и, мысленно попрощавшись с отцом, матерью и сестрою, пошёл домой собирать вещи.