Жизнь в эпоху перемен. Книга вторая

Возглавив репрессивный аппарат НКВД и под видом борьбы с врагами Советской власти и партии большевиков, Енох Ягода, согласно идеям Троцкого, начал массовое преследование представителей бывших привилегированных классов, а также инициативных интеллигентов, передовых рабочих и крестьян, навешивая им всем ярлыки «врагов народа», чтобы лишить население страны лидеров и обеспечить захват власти своими соплеменниками и единомышленниками, которых тяготила власть Сталина.

Сталин, будучи сам неприхотлив в быту и целиком посвящая свою жизнь делу построения социализма, требовал того же и от своего окружения, вызывая ропот и недовольство даже у соратников, которые считали, что Советская власть достаточно укрепилась и вполне можно начать укреплять свое личное благосостояние, а народ может и подождать.

Вдобавок, Сталин ввёл для членов партии так называемый «партмаксимум», по которому зарплата члена партии не могла превышать определенной величины. Часто получалось так, что директор завода – член партии, получал зарплату намного ниже, чем простой инженер – беспартийный специалист, работающий на том же заводе.

Недовольные партийцы и враги желали отстранения Сталина от власти, для чего следовало лишить его народной поддержки и лишить его поддержки соратников, а народных активистов запереть в лагерях под видом «врагов народа».

Однако, действующая в СССР система законности не позволяла развязать массовые репрессии без суда и следствия. И тогда, удивительно вовремя, через полгода как Енох Ягода стал во главе НКВД, был убит Киров – партийный руководитель Ленинграда, член руководства партии, соратник и личный друг Сталина.

Сталин поехал в Ленинград, пытаясь разобраться с убийством друга. Он, конечно, ни на минуту не поверил, что Кирова убил ревнивый муж Николаев из мести за связь с его женой, так как этот Николаев уже давно знал об измене своей жены и относился к этому спокойно.

Главное в этом деле было то, что убийце удалось подобраться к Кирову в охраняемом здании в момент, когда, личная охрана Кирова отвлеклась. Это было невозможно без содействия других. Но следствие так и остановилось на версии одиночного убийцы, потому что охранник – свидетель погиб в «случайной» автокатастрофе, не успев ничего рассказать.

Сталин, мнительный, как все азиаты, понял, что враги подобрались к нему вплотную и без жестких контрмер может быть убит и он, не достигнув своей цели, построения социализма в СССР, успехи которого уже начинали проявляться во всех областях человеческих отношений.

За себя Сталин, бывший подпольщик и террорист ничего не боялся, но он знал, наверное, что без него строящееся здание социалистического государства рухнет из-за непрофессионализма строителей и под натиском внутренних и внешних врагов.

Имея большой опыт подпольной работы, аресты и ссылки в борьбе с царизмом, Сталин осознал на практике, что внутренний враг опаснее внешнего врага, а предатель хуже любого врага и потому, внутренние враги в стране и предатели в партии должны уничтожаться быстро и беспощадно.

Используя момент, Енох Ягода добился от Сталина дополнительных полномочий для органов госбезопасности, которые позволяли, при необходимости, нарушать закон, арестовывать и судить в ускоренном режиме подозреваемых во вражеских намерениях без достаточных оснований. А придумать или сфальсифицировать враждебные намерения для любого, неугодного органам безопасности, обывателя страны Советов не представляло никакого труда.

В низовые структуры органов безопасности на местах посыпались приказы и распоряжения Еноха Ягоды о повышении бдительности и усилении борьбы с врагами народа, с заданиями и разнарядками по количеству разоблаченных врагов народа каждому подразделению ГБ, от республики и области, до района и отдела. Была весна 1935 года.

IV

Оперуполномоченный по Токинскому району, старший лейтенант госбезопасности Борис Григорьевич Вальцман (на самом деле Борух Гиршевич): невысокого роста, рыжеватый и лысоватый представитель своего племени сидел в своём кабинете в райотделе НКВД, размышляя, как ему улучшить борьбу с врагами народа, если в этом сельском районе в глубине Сибири этих самых «врагов народа» не наблюдается, а директивы из центра выполнять надо.

Вошла секретарь – машинистка, вошла без стука, поскольку посторонних не было, а их связывали не только служебные, но и интимные отношения, и положила Вальцману на стол сегодняшнюю почту. Оперуполномоченный с удовольствием шлепнул секретаршу по упругой ягодице, ощутив ладонью теплоту женского тела через ситец легкого платья, когда она, повернувшись, отходила от стола, подумал: не заняться ли прямо сейчас на диване любовными утехами с ней, благо посетителей нет, но решил сначала разобрать почту.

Кроме очередных циркуляров от начальства из области о повышении бдительности и сводки преступлений за прошлую неделю, в почте было письмо, на его имя без обратного адреса. Барух Вальцман вскрыл конверт и прочитал следующее:

«Оперуполномоченному товарищу

Б.Г.Вальцману

От члена партии с 1918 года

Туманова С.Г.

Заявление.

Сообщаю, что по соседству со мной, в доме на Кузнечном переулке №5, объявился и проживает Домов Иван Петрович, бывший царский офицер и белогвардеец – колчаковец. Этот Домов бывал здесь в 1917-1919 годах у своего тестя, купца Щепанского. Он эсер, воевал за белых, потом исчез и где был 15 лет неизвестно. Сейчас враги народа прячутся по тайным углам, чтобы не отвечать за свои вражеские действия, может и Домов решил отсидеться здесь. Прошу проверить.

Коммунист Туманов.»

– А что, вот он настоящий враг объявился, будет, что сообщить в область, – подумал Вальцман, встав со стула и прохаживаясь по кабинету. – Надо сказать начальнику райотдела, чтобы прямо сегодня, после обеда послал двух милиционеров задержать этого офицера, а завтра и проверим, не врёт ли Туманов в своем доносе.

Из своего опыта, оперуполномоченный знал, что без причины такие доносы не пишутся: наверняка есть какие-то корысти и у Туманова, но это не важно – важно разоблачить врага и отчитаться наверх: может начальство заметит его усердие и переведет на службу в город – сколько можно гнить в этой дыре!

Борух отнес донос начальнику райотдела НКВД, переговорил с ним и, решив вопрос, вернулся к себе, позвал секретаршу в кабинет и, запершись изнутри как бы на обед, они, не раздеваясь, предались на диване плотским забавам, так, что секретарша иногда страстно вскрикивала, позабыв об осторожности, которой Вальцман её учил-учил, но так и не научил.

Иван Петрович работал во дворе, обтесывая топором очередной березовый кол, для укрепления забора между соседним двором, когда калитка отворилась, и в ограду вошли два милиционера. Их визит не сулил ничего хорошего, но и особых причин для волнения не было.

Иван Петрович, вонзив топор в чурбан, служивший опорой, вытер потные руки и, чуть прихрамывая, подошел к милиционерам, чтобы справиться о целях их визита.

– Домов Иван Петрович, не вы ли будете? – спросил один из милиционеров, судя по петлицам, сержант.

– Да я, а в чем дело? – вопросом на вопрос ответил Иван Петрович, насторожившись от упоминания его фамилии милиционерами, поскольку он ещё не зарегистрировал в милиции свой приезд и там никак не могли знать об его приезде.

– Вам придётся пройти с нами в райотдел для выяснения личности и прихватите свои документы, если они имеются, – продолжил сержант, доставая папиросу и закуривая, чем несколько успокоил Ивана Петровича.

– Так я пойду в дом, переодеться и взять документы? – спросил он разрешения.

– Конечно, конечно, идите, – разрешил сержант, присаживаясь на крыльцо и расстегивая воротник гимнастерки, – день выдался жаркий было душно и по всему следовало, что к вечеру ожидается гроза.

Иван Петрович, окончательно успокоившись от миролюбивого настроя милиционеров, вошел в дом, сказал Анне, что за ним пришли милиционеры, но волноваться не следует: видимо обычная проверка личности и придётся ему пройти в райотдел.

Анна испуганно вскрикнула, отчего сын Рома заплакал. Он успокоил их, как мог, переоделся и, уходя, наказал тёще, на всякий случай, закопать мешочек с золотишком, на чердаке в стружках, которые вперемежку с мхом покрывали чердак для утепления потолков, а сверху были присыпаны землей.

– Там искать не будут, если случится обыск, а если и будут, то не станут рыться по всему чердаку, – наставлял он тёщу. Та обещалась сделать всё, как следует, и, не прощаясь, Иван Петрович вышел из дома.

Старшие дети где-то бегали и Иван Петрович в сопровождении милиционеров, прошел по улице, под удивленные взгляды соседки, которая насторожилась, неся вёдра с водой из колодца, который находился на соседней улице.

С полными вёдрами идет навстречу, – подумал Иван Петрович, – это хорошая примета, – успокаивал он себя, шагая рядом с милиционерами, как бы случайно, а не под арестом. Впрочем, мысль об аресте даже не приходила ему в голову. Вины за ним не было, документы и в Москве у него неоднократно проверяли, задерживая в отделениях милиции, иногда на день – два, а иногда на пару часов всего.

Зайдя в райотдел, милиционеры сдали Ивана Петровича дежурному, который препроводил его в камеру и запер дверь, даже не обыскивая.

– А как же выяснение личности? – спросил удивленно Иван Петрович дежурного.

– Завтра и личность будут устанавливать и допросят – всё завтра: так начальник приказал и вообще, не милиция будет вами заниматься, а госбезопасность, мое дело запереть вас в камере, – ответил дежурный и ушёл, позвякивая ключами от камер.

Иван Петрович растерянно присел на край топчана, стоявшего у стены. Дело принимало плохой оборот. Гэбешники – это не милиция, церемониться не будут, тем более, что в стране разворачивается кампания по борьбе с врагами народа, о чем он знал из газет. Могут и ему припомнить службу у Колчака, хотя и по принуждению, но служил целых полгода и был ранен.

Он прилёг на топчан, тщетно пытаясь найти объяснение своему аресту, но ничего не получалось. Именно в этом и заключался замысел Вальцмана: пусть задержанный помучается в неведении до утра, тогда утром будет проще вести допрос и добиться признания.

Вечером дежурный принёс арестанту кружку чая и ломоть хлеба – вся еда, поскольку ни кухни, ни повара в райотделе не было, а Иван Петрович являлся единственным узником, которого надо кормить.

Иван Петрович поел, оправился в ведро, служившее в камере парашей, снова лёг и долго не мог заснуть, мучаясь на досках топчана в тяжелых раздумьях о своей судьбе и сожалея, что, не догадался одеть пиджак, которым сейчас бы прикрывался, поскольку ночью от стен камеры, тянуло холодом и сыростью несмотря на жаркие дни.

Утром кормёжка повторилась, а спустя пару часов послышалось звяканье ключей, дверь отворилась, вошел конвоир и повел Ивана Петровича в кабинет оперуполномоченного.

Борух Вальцман сидел, развалившись на стуле, когда конвоир ввел Ивана Петровича в его кабинет. Районное управление ГБ состояло из трех человек: Вальцмана, его помощника и секретарши, а для оперативной работы и следствия Вальцман был вправе привлекать милиционеров, даже не спрашивая согласия начальника райотдела милиции. Впрочем, и в райотделе было всего одиннадцать человек, включая четырёх командиров. Еще шесть человек были участковыми в крупных селах по району – вот и вся милиция и ГБ на район, в котором проживало 50 тысяч человек населения.

Увидев вошедшего, Вальцман встал, оправил гимнастерку, застегнул пуговицы до воротничка, подчеркивая официальность, сел и, предложив сесть Ивану Петровичу на стул у стенки, стал внимательно рассматривать арестованного.

Перед ним сидел мужчина на склоне лет, видимо прошедший через годы мытарств и лишений, а потому смотревший на него с усталым равнодушием.

– Да, нелегко будет сделать из этого усталого человека врага народа, – подумал Борух Гиршевич и приступил к допросу без протокола.