Жизнь в эпоху перемен. Книга вторая

Рецидивисты – уголовники, что уже не раз совершали подобные поездки в лагеря, пояснили новичкам, что такой режим движения будет до самого пункта назначения: поезд стоит на глухом полустанке или разъезде несколько дней в ожидании формирования колонны з\к в городе, что впереди. Потом утром, поезд приезжает в этот город, пополнение размещается в пустых вагонах в хвосте состава или вагоны, загруженные з/к прицепляются сзади и далее, за городом, на очередном перегоне, состав снова стоит в ожидании пополнения з\к готовящегося впереди. Если повезёт, то пополнение формируется быстро и можно доехать на Восток за пару недель, если нет, то придётся ехать месяц и более.

Самым плохим, в этой поездке, было отсутствие возможности прикупить еды: охрана едой не торговала, а больше у состава никто не появлялся. Если случайный житель полустанка оказывался вблизи состава и с удивлением смотрел на лица заключенных сквозь зарешеченные проёмы открытых дверей, то охрана быстро отгоняла такого зрителя, не говоря уже о том, чтобы з\к могли купить что – то из еды.

Итак, деньги были простыми бумажками, которыми не насытишься. Ивану Петровичу тёща собрала малую толику денег, чтобы зять мог перебиться первое время. Парнишке Жене, родители тоже собрали денег в тюремную дорогу. Его отец работал машинистом паровоза, а мать сцепщицей вагонов на станции где жил и он. Родители зарабатывали вполне прилично и зашили в телогрейку крупную сумму денег единственному сыну, но он тоже не мог обменять эти бумажки на харчи, хотя и носил фамилию Харченко.

Шли дни и недели, передвижная тюрьма медленно ползла на Восток. Миновали Новосибирск, потом Красноярск и Иркутск, и через месяц пути состав остановился возле Читы. У з\к от полуголодной жизни началась цинга, и охрана стала выдавать каждому з\к вдобавок к хлебу ещё и по луковице на день, но это не помогало. Почти у всех з\к шатались и кровоточили зубы, щёки ввалились, да вдобавок, от скученности людей и грязи в вагонах з\к завшивели и начальник состава, опасаясь вспышки тифа, решил устроить всем санитарный день. Состав свернул с магистрали Транссиба и остановился вблизи большого лагеря за Читой.

В течении двух дней арестантов повагонно водили в лагерную баню, где они мылись с мылом и хлоркой, а их одежда пропаривалась в армейских вошебойках, знакомых Ивану Петровичу ещё по германскому фронту. Во время помыва охрана поезда протравливала вагон хлоркой, чтобы избавиться от насекомых.

Дошла очередь и до их вагона. Иван Петрович прихватил с собой денег, завернув их в платок и засунув его в потайной карман брюк, который пришила ему тёща, собирая вещи в дорогу. Он надеялся прикупить продуктов в лагерном магазине и не ошибся в своих расчетах.

После помыва, з\к получили из вошебоек свою влажную от горячего пара одежду и два охранника, которые сопровождали их, разрешили сходить в магазин, что был неподалеку от бани: на территории лагеря з\к деться было некуда и охрана была не нужна.

В магазине Иван Петрович достал мокрые от пара деньги и прикупил несколько стеклянных банок свекольного супа, сушеной моркови, шматок соленого сала и пару кусков сахара для Евгения, чтобы подсластить парнишке его тюремную долю. Покупки он завернул в полотенце, что прихватил в баню из своих вещей, и они вернулись в свой вагон, нестерпимо пропахший хлоркой, но свободный от вшей.

Вообще-то консервы нельзя было проносить с собой, но охрана смотрела на это сквозь пальцы – за жизнь заключенных они отвечали более строгим наказанием, чем за запрещенные вещи и предметы у заключенных. В вагоне Ивану Петровичу пришлось поделиться продуктами с теми, кто не сумел их прикупить: деньги в вагоне были не у всех з\к. Уголовники попытались было отобрать эти продукты у политических з\к, но таких как Иван Петрович было больше в два раза и остальные встали на защиту своей доли.

Открыв банку консервированного супа, Иван Петрович и Женя Харченко, впервые за месяц поели овощного супа с хлебом. Потом Женя стал, по мальчишески, сосать кусок сахара, подгрызая намоченные грани, а Иван Петрович медленно жевал сушеную морковь шатающимися зубами, чтобы случайно их не сломать – без зубов в лагере ему будет совсем плохо – он знал об этом из своего тюремного опыта, когда соседи по камере мучились от зубной боли или были не в состоянии из-за отсутствия зубов разжевать ржаной сухарь, а лишь сосали его, смачивая водой и слизывая, как коты сметану, разбухшие до мякоти верхние слои сухаря.

Одежда з\к после вошебойки подсохла и остекленевшие вши и гниды ссыпались с одежды мелким песком на пол вагона, который вскоре побелел как от мелкой пороши снега и хрустел под сапогами, словно настоящий снег на сильном морозе.

Был конец сентября, днём солнце светило и грело по летнему, но по ночам доходило до заморозков, трава покрывалась инеем, и з\к кутались на ночь в теплые одежды, у кого они были, а з\к одетые по летнему и не имевших теплых вещей жались по ночам друг к другу, прикрываясь мешками из под хлеба, которые охрана иногда не забирала целыми неделями.

Через день состав тронулся и спустя неделю прибыл в пункт назначения: это оказался город Ворошилов (впоследствии город Свободный), где располагались угольные шахты, снабжавшие углём всю Восточную часть Транссиба, и отсюда же начиналось строительство БАМ – Байкало-Амурской магистрали, что должна была протянуться от Байкала до устья Амура и далее, туннелем под проливом Лаперуза, продолжиться на Сахалине.

Одновременно по крайнему Северу, вдоль Ледовитого океана строилась северная ж\д от Воркуты до Чукотки, а от БАМа ответвление должно было дотянуться до Магадана и таким образом, по планам большевиков, весь Север и Дальний Восток должны были соединиться железными дорогами, обеспечив освоение богатых недр этой территории страны – СССР.

Лагерь, куда состав привез Ивана Петровича и других з\к, так и назывался – БамЛаг и был вполне обустроен, поскольку находился на окраине шахтерского поселка, который и был поименован городом Ворошилов, в честь Клима Ворошилова, тогдашнего министра обороны и бывшего шахтера из Луганска.

Весь путь от Омской тюрьмы до БамЛага занял 42 дня. Вот как писал об этом, впоследствии, Евгений Харченко, письмом Анне Антоновне, жене Ивана Петровича:

«Здравствуете Анна Антоновна.

Ваше письмо от 12.09.55 г. получил только сегодня. Не знаю, почему оно так долго шло. Прежде всего, хочу ответить на ваши вопросы.

С Иваном Петровичем мы встретились в тюрьме в 1935 году в июне. Затем в августе нас погрузили в вагоны и отправили на Восток, ехали мы вместе, в дороге находились 42 дня. Это «путешествие» вымотало мою душу и силу и когда нас выгрузили, мы еле на ногах стояли.

В это время Иван Петрович был совершенно здоров и чувствовал себя великолепно, духом не падал, и нас молодежь держал в настроении и не давал хмуриться.

Работали мы также вместе я на физических работах, а Иван Петрович учетчиком. По бригаде норму мы выполняли, и было достаточно денег. Мы делились, кушали вместе и досыта. Таким образом, мы быстро восстановили потерянные силы в дороге, аппетит был ужасный, когда деньги подходили к концу, мы меняли свое барахло на продукты, таким образом, восстанавливали силы.

Дополнительного срока он не имел, всего у него было десять лет и только.

В отношении вас он ничего мне не показывал, только всегда говорил, что жизнь у него прожита, жалел детей и вас, что благодаря его судьбе и вам с детьми тяжело.

Он меня многому научил, как жить, с кем дружить, вообще благодаря его советам я остался жив и как, говорится, вышел в люди. Затем в декабре 1935 года нас с ним разлучили, его оставили на месте, а меня перебросили на другой участок, но в феврале (примерно) 1936 года я с ним снова встретился он также был здоров. Тогда он сказал, что сидеть не будет, при первой возможности будет бежать, причем он хотел пробраться в Китай, а оттуда в Америку. После этого я его не видел, а слухом пользовался, что свой план он осуществил.

Правда, там так много умирало народу, но Иван Петрович не мог допустить до такого положения, чтобы умереть с голода или от мороза, он умел жить и выходить из любого положения.

Вот примерно всё, что я знаю о нем. Теперь хочу пару слов написать о себе. Меня посадили, мне было 20 лет, меня не судили, а особое совещание НКВД за «антисоветскую агитацию» вынесло решение посадить меня на семь лет и пять лет поражения в правах.

Жаль, одного, что мне не дали получить образование, я ведь был принят в военную Академию, мне так хотелось её окончить. А вот теперь стал неуч.

Будьте здоровы не печальтесь.

До свидания.

С приветом Евгений Харченко.»

VII

Началась лагерная жизнь. Первую неделю вновь прибывшие з\к были размещены в карантинном бараке, где проходили санитарную обработку и восстанавливали силы после долгого пути. В лагере был вполне приличный лагерный магазин, где можно было купить еды, за деньги, которые имелись у всех лагерников.

Дело в том, что за работу по строительству железной дороги, заключенные получали зарплату, небольшую, и только за выполненную норму и за перевыполнение нормы, но всё-таки это были деньги для еды в подспорье к лагерному рациону, который тоже был вполне сносным.

Система лагерей тридцатых годов только формировалась, и все лагеря снабжались по единым нормам потребления на каждого з\к и зачастую, эти нормы питания были лучше, чем питались свободные строители коммунизма того времени. Но страна создавалась из ничего, из пустоты и разрушений империалистической и гражданской войн, и люди сознательно шли на лишения, понимая, что хорошая жизнь, может быть создана только длительным, упорным и тяжелым трудом целого поколения, которое жертвуя собой, создавало великолепную страну и благополучную жизнь для своего потомства. И эта цель была достигнута и даже Великая война ей не помешала, а лишь сдвинула сроки ещё на поколение.

Правда, потомки не оценили жертв своих дедов и отцов и поддавшись посулам врагов и предателей позволили им разрушить страну и уничтожить общество справедливости, построенное тяжелым трудом свободным людей, при участии з\к, праведно и неправедно осужденных в те суровые времена.

Через 60 лет, когда страна СССР будет уничтожена совместным натиском врагов, предателей и проходимцев при безучастии всего остального населения, бывшая узница лагерей, оставшаяся на жительство в Магадане и достигшая преклонного возраста, напишет в правительство ренегатов:

« Откройте снова лагеря, что были здесь под Магаданом в 30-е годы и посадите меня туда опять. Там я работала в меру сил, жила среди людей в теплых бараках, обеспечивалась едой хорошего качества и в достатке.

Теперь же я живу в своей квартире одна, получаю пенсию и всю её отдаю платой за квартиру, а сама голодаю и роюсь по помойкам в поисках объедков для пропитания.

Верните меня в сталинский лагерь или придите и убейте меня старую, чтобы не мучилась».

В карантинном бараке Иван Петрович и Евгений быстро восстановили силы после тяжелой дороги в душном и вонючем вагоне, впроголодь на хлебе и воде.

Прикупая в магазине свежие овощи и сухофрукты, они избавились от начинающейся цинги, тем более, что в рацион з\к в лагере входил рыбий жир, стоявший в больших стеклянных бутылях на столике у входа в барак – столовую, и каждый желающий мог зачерпнуть своей ложкой, этого рыбьего жира из плошки, стоявшей здесь же, куда дежурный з\к следивший, чтобы з\к не заходили внутрь в грязной обуви, подливал этого жира из бутылей.

З\к обычно проходили мимо, но вновь поступившие охотно пили эту вонючую маслянистую жидкость, желая поскорее избавиться от хворей и недомоганий, подхваченных в пути следования до лагеря. В их вагоне, слава богу, никто не умер и не слег с тяжелой простудой или воспалением, но в соседних, по слухам, такие случаи были, тогда охрана составляла акт о смерти и закапывала тело з\к здесь же на стоянке, а заболевших переводили в санитарный вагон, бывший в поезде – тюрьме.

К концу карантинной недели отдыха, в барак пришел помощник начальника 3-го отделения, некий лейтенант госбезопасности Шедвид, со списками вновь прибывших и начал распределять з\к по фалангам: так назывались бараки – бригады, где з\к жили и совместно работали на строительстве ж\д. При распределении учитывалась статья осуждения, специальность з\к и его здоровье.

Молодого и здорового Женю Харченко распределили в бригаду по вырубке леса под трассу Бама, а пожилого, но грамотного Ивана Петровича поставили учетчиком в бригаду по отсыпке насыпи – как и предполагал адвокат Лейбман, не советуя тёще Ивана Петровича подавать на апелляцию.

На следующее утро з\к расселили по баракам, согласно списку Шедвида и Иван Петрович попрощался со своим молодым спутником, как оказалось навсегда, напомнив ему держаться тех советов, чему он учил юношу на протяжении долгого пути.

(Следуя этим советам и набираясь лагерного опыта, Евгений Харченко выжил и через 18 лет вернулся из лагерей и ссылки в свой пристанционный поселок, поселился там, на окраине, поскольку родителей уже не было в живых, и дожил там, отшельником, отведённые ему годы).

Иван Петрович, собрав пожитки, вместе с другими з\к в сопровождении охранника и воспитателя: так назывался з\к – старший по бараку, отправился на свою фалангу. На БамЛаге бараки з\к представляли собой длинные приземистые здания с насыпными из шлака стенами и узкими оконцами под самой крышей. Внутри барак был разгорожен досками до человеческого роста на две стороны, кабинками типа плацкартного вагона, где стояли двое нар с матрасами, набитыми опилками и столик – полка прибитый к стене.

Сожителем Ивана Петровича, по кабинке оказался некий Михаил Иванович Миронов, тоже учитель, но без образования. Их фаланга № 3 занимала левую сторону барака, а в правой располагалась фаланга № 4.

При входе в барак и у противоположного его конца уже поставили две печки – буржуйки, которые дежурный по бараку должен был топить по мере наступления холодов, так, чтобы з\к не мёрзли ночами. Здесь же сушилась промокшая одежда, и можно было вскипятить воды для вечернего чая, который заваривали, обычно на листьях и почках деревьев, с просеки, которая расчищалась под ж\д.

У входа в барак стоял желоб с водой для мытья обуви, чтобы не разносилась грязь по дощатому полу барака, за чистотой которого, тоже следил дежурный. Всего в бараке было 32 кабинки по 16 с каждой стороны, где и расположились 60 вновь прибывших з\к. Ещё одну кабинку занимал воспитатель, а другая с дверью, служила кладовой, где хранились ведра, топоры для колки дров, швабры и прочий инвентарь для поддержания барака и жизни его обитателей.