Вольные хлеба

Я занята, как всегда. На радио идут передачи о моих поэтах и прозаиках, привожу двух прозаиков в Дон. Убеждаю Даню Долинского, что у поэтессы из Каменска прекрасные, настоящие стихи. Не получается. И в издательстве меня слышать не хотят.

Езжу на выступления по пионерским лагерям. Никаких машин нам не положено – автобусы, пешком, с кем пошлют, с тем и еду. Жара у нас в Ростове под сорок градусов, но я ещё не успела отвыкнуть от жары.

Часто выступаем с Аршаком. Вообще, пионерский лагерь – испытание. Так молодые музыканты пробуют себя в переходах, в электричках. Если там примут – всё в порядке. Собирается весь лагерь, от самой малышни до старших отрядов, где вполне взрослые ребята, встретишь на улице – не подумаешь, что школьники. Как сделать, чтобы всем было интересно? Хоть по проволоке ходи!

Я не подстраиваюсь ни к маленьким, ни к большим. И каждый воспринимает то, что я говорю или читаю, на доступном ему уровне.

Говорю:

– Я вам почитаю про любовь. – Старшие никак не отреагировали – что я им могу рассказать о любви, чего они не знают? Зато как оживилась детвора на первых скамейках!

Идём через поле. Надо выйти к шоссе, и по нему – к автобусной остановке. И вдруг Аршак говорит:

– Знаешь, мы ведь все были влюблены в тебя. Ты приходила, садилась в кожаное кресло – девочка с золотыми волосами…

Я только взглянула на него удивлённо – вот уж от кого не ожидала таких откровений! И промолчала.

А на главной улице своего любимого города, возле городского сада, я случайно попадаю в объектив – кто-то снимает прохожих с крыши дома на углу. А может, не случайно? Когда я приезжаю следующим летом, вижу этот снимок в юбилейном сборнике о Ростове.

В то лето со всей остротой встал квартирный вопрос. Когда-то у нас была прекрасная по тем временам квартира, целых сорок пять квадратных метров. В ней не было ковров и дорогой мебели, и поэтому нам с братом разрешалось держать рыбок и птичек, и даже кошек и собак.

Разрешалось устраивать танцы, приводить друзей. Наша железная лестница не умолкала всё наше детство и юность.

Теперь мы с мамой остались вдвоём. Я-то ещё год буду в Москве, а маме опять коротать зиму в таком холоде!

Я взялась за обмен со всей решимостью, я посвятила этому всё лето! Но оказалось, что наша квартира никому, никому не была нужна даже за однокомнатную.

Хожу в Обменное бюро, даю объявления, отмываю до блеска квартиру, хотя мама протестует, говорит, что и так чисто. Сначала пытаюсь поменять на двухкомнатную, но очень быстро понимаю, что это нереально.

Отзываются многие, я привожу их в свой дом. Они ходят по комнатам, и сначала им всё нравится. Потом – крошечный коридор, тёмная кухня, газовая горелка, не обогревающая ни одну комнату… Но это был мой дом. До сих пор, если мне снится дом, то только этот, где я выросла.

С одним обменщиком, по-моему, мы сразу понравились друг другу. Жил он один, я не знаю, зачем ему была нужна старая трёхкомнатная квартира. Мы разговаривали, будто были знакомы давным-давно. Он должен был прийти к нам в два часа дня.

Жарко, очень жарко, окна нараспашку. Мы с мамой на кухне. Она никак не может привыкнуть, что я давно взрослая, продолжает обращаться со мной, как с девчонкой, контролировать каждый шаг. Я не помню, чем я ей в тот день не угодила. Но уже без четверти два, а она кричит на весь двор.

– Мама, не кричи, пожалуйста, ты можешь говорить спокойно?

– Спокойно? Да у меня уже сил нет, ты не меняешься, какой была неуправляемой в пятнадцать лет!

Без десяти два. Сейчас он придёт…

– Ты совершенно не понимаешь русского языка! Как ты себя ведёшь! Я вам всю жизнь отдала!

– Мама, перестань кричать, очень тебя прошу.

Шаги по нашей чуткой лестнице вверх. Когда идут вверх, звук поднимается до высоких нот.

А мама продолжает кричать, потому что я не такая, как ей нужно.

Шаги по лестнице вниз. Звук опускается до низких нот. Парня с улицы Ленина я больше никогда не видела.

Но я всё же нашла обмен! Квартира была на шестнадцатом этаже без балкона. Но в престижном районе, с большой светлой кухней, нормальной ванной, паровым отоплением. Маме здесь будет хорошо, только бы обменщик не передумал!

Его зовут Юрий, как моего папку. Когда-то, когда я была совсем маленькая, он менял нашу маленькую квартиру на эту, просторную, трёхкомнатную. Он рассчитывал, что наша семья будет расти. В тёмной комнате прорубили окно, она стала детской для меня с братом, который появится через три года. Печное отопление тогда было обычным делом.

Юра ходит из комнаты в комнату.

– Хорошая квартира. Почему вы меняетесь? Поставили бы АГВ с батареями, утеплили коридор.

– Мне это не под силу, мужчины в доме нет. А вы поставите АГВ.

– С одной стороны, у сына будет своя комната, здесь можно сделать кухню-столовую, балкон большой. Но потребуется просто капитальный ремонт! И железная лестница, зимой сплошной лёд, конечно. Я подумаю.

Едем с Нелей, ростовской поэтессой, в донскую станицу на юбилей к Борису Куликову. «Ракета» легко рассекает донскую волну, солнечные лучи заливают салон. Я вяжу свитер, считаю петли – изнаночная, две лицевые, изнаночная…

– Света, ты счастлива?

– Да-а – а.

– Видишь, как тебе хорошо!

– А ты спроси у меня через десять минут, я тебе отвечу, что несчастней меня нет человека! – говорю я, и смеюсь.

Я и сама не знаю, счастлива ли я.

Банкет затягивается до поздней ночи, потом я иду с давним своим знакомым к дальнему костру на другом берегу. Приносим по ветке, пьём вино, поём с незнакомыми людьми, возвращаемся к своим…

«Река тиха и широка…»

Река тиха и широка,
Свет лунный и покой,
И только пламя костерка
Там, где-то за рекой.

И будто в мире – никого,
И мостик навесной,
И доски шаткие его
Плясали подо мной,

Заворожённые огнём
Дразнящим вдалеке
Шли тени, чёткие, как днём
За нами по реке.

И вот послышался вдали
Негромкий разговор,
И мы, как надо, принесли
По ветке на костёр,