Мерцание зеркал старинных. Я рождена, чтобы стать свободной

– Федь…

– Ну чего вам, мама?

– Вот смотрю я на нее и никак в толк не возьму… Федь, чего ты нашел-то в ней? Чего держишься за ее, как за веревку колодезную? Что в ней есть такого?! Нет, я без зла, ей Богу тебе говорю, без зла. Не понимаю просто… Фе-е-едь…

– Мама, на ваши глупости у меня совершенно нету времени.

– То-то я и смотрю, шибко занятый ты здесь сидишь! Развали-и-ился… – Фекла хлопнула ладонью по столу. – Подойди к матери! Спросить хочу-у-у…

– Мама! Вы зачем моей жене дурной пример подаете?!

– Ты почему со мной так разговариваешь?! Где твое почтение? – орала в ответ мать.

Я смотрела этот спектакль с большим интересом.

– Тьфу-у-у, – загудела свекровь и, театрально взвизгивая, согнулась пополам, а потом разогнулась, раскидывая руки. – Ой-й-й, важный якись найшовся! Давно ли в обосранных штанах бегал? – верещала она. – Тю-ю-у-у, матери вин своей будеть про важность сказывать, которая соплю-то йому с детства подтирала. Не стыдна-а-а-а?

Я прыснула в кулак и даже готова была поблагодарить эту бабку за секунды радости. Федька весь покраснел и аж задохнулся от негодования:

– Мама, ей Богу! Право, ну что вы за ерунду говорите! Какие штаны обосранные? Какие сопли? Мне лет-то сколько, вспомните! Или вы от старости умом скорбны стали?

Фекла уперла руки в боки, и ее сухонькое тельце двинулось на Федьку.

– Ты подывись, как вин, подлец, разговаривать навчился! А-а-а! Понабралси тут лоску столичного… – подойдя вплотную к Федору и топая ногами, мать начала неистово горлопанить: – Заткнись! Як я скажу, так и будеть! Да весь твой лоск, вот так вот – тьфу-у-у! Слетит с тебя! Перьями куриными осыплется! И ты куренком голым предстанешь! Чтоб остатний раз я слышала, як ты на мать голос подымаешь! И не смей даже рот свой на меня открывать! Кому ты усим обязан?! Мне! Почитай мать свою! Иначе будут тебя по жизни одни несчастья преследовать! Помяни мое слово! Ведь так вместо благословения родительского можно и проклятие получить!

– Ой! Ма-а-ма, – завопил Федя, гнусавя, – ваши бабские угрозы при себе оставьте! Как вы их из деревни привезли, так обратно и увозите, коли не нравится вам жизнь столичная. Я скоро большим начальником стану, а вы меня всё уму-разуму учите. Чай я сам уже отец, глава семейства…

Мать не унималась. Топая ногами, она верещала на весь дом, да и Федька от нее не отставал… Уходить мне моментально расхотелось: давно я такой трагикомедии не видывала. На столе в хрустальной вазе стояли сушки, я схватила горсточку и, забравшись с ногами в папино кресло, неотрывно, мало того – с наслаждением взирала на них, закидывая в рот крошечные бараночки, одну за одной. Уж очень захватывающее зрелище разворачивалось перед моими глазами. «Во-о-от! Вот она, природа-то ваша истинная! Сыночек-то на маменьку как похож, как две капли воды, не отличишь… Права, Федька, мать твоя, когда говорит, что если содрать лоск твой наносной, явишься ты перед всеми, как петух ощипанный! Господи, да где же глаза мои раньше были?! Почему они только сейчас открылись?! Что же я наделала, глупая…»

Не в силах больше спорить с сыном, бабка топнула ногой и заорала на весь дом:

– А ну пошел! Отсюда! Во-о-о-он! Недосто-о-о-йный!

От этого крика я поперхнулась сушечкой и закашлялась. Они меня наконец-то заметили и, перестав спорить между собой, весь свой пыл обратили в мою сторону.

– Так ты здесь еще, что ли?! А мы думали, ушла давно! А ты тут сидишь, сухарями давишься да подслушиваешь?

Я встала с кресла и громко расхохоталась, окончательно сбив их с толку. Вытерев выступившие слезы, пошла к двери и уже на выходе, обернувшись, бросила:

– Не забывайтесь, дорогие родственнички: я, в отличие от вас, у себя дома!

Развернувшись на каблуках, я бросилась прочь с максимальной скоростью, на которую только была способна. Федька едва успел крикнуть мне вслед:

– Наташка! Подожди! Я еще не готов.

А я подумала: «Да ты готовься, готовься. Кто ж тебе мешает?»

Глава 213. Незадавшийся день

Схватив на ходу плащ с твидовым подбоем, я слетела с крыльца и свистнула так, что, мне кажется, с деревьев осыпались последние осенние листья. Я уже знала, куда поеду! Мерзкая сцена, которую я только что наблюдала, гнала меня прочь. Федькино семейство оккупантов отвоевывало всё новые и новые территория. Я задыхалась в стенах собственного дома.

Во весь опор я примчалась на конюшню. Оглядела стойла, и взгляд мой упал на белоснежную кобылу без единого серого пятна. Я протянула к ней руки… Мне так хотелось, чтобы она положила морду в мои ладони, но она этого не сделала. «Ничего, – подумала я, – мы с тобой еще подружимся».

Приказав конюху седлать лошадь, я всё торопила его, опасаясь, что Федор ринется в погоню. Уже покидая пределы усадьбы, я оглянулась. Странно: он меня не преследовал.

– Вот и ладно! – проговорила я. – Наверное, всё выясняют между собой, кто важнее.

Пришпорив лошадь, я понеслась во весь опор, словно вырывалась из плена. Почувствовав свободу, наконец-то вздохнула полной грудью. Волосы развевались на ветру, и, одержимая азартом быстрой езды, я почти не чувствовала боли, сковавшей всё мое тело. Пути оставалось совсем немного. Мне нужна была Катя, именно ее я сейчас хотела видеть. Она была нужна мне как воздух, которым дышат, мне необходимо было говорить с ней, держать ее за руки, видеть ее глаза. Я хотела рассказать ей всё-всё, спросить о ее женской силе… Но перед этим всё же требовалось поговорить с графом.

Как только меня впустили в ворота графского особняка, я быстро спешилась и побежала в дом. На глупый вопрос дворецкого «С чем пожаловали, барышня?» я ничего не ответила и громко крикнула, будоража весь дом:

– Па-а-а-па…

Но граф спускаться не торопился. Я прошла вглубь дома и строго спросила подоспевшего слугу:

– Так! Где господа? Где Катерина Серебрянская?

– Не могу знать, барышня, – слуга замялся и продолжил, чуть опустив голову: – Мне не велено даже говорить об этом. А его светлость у себя, отдыхают. Они недавно из гостей вернулись и пока не велели беспокоить.

– А-а-а, понятно, недавно вернулись… Провожать меня не нужно, дорогу сама знаю.

– Но… барин не велели беспокоить.

– Вот и не беспокой! – отрезала я. – Ко мне эти распоряжения не относятся!

Взбежав на второй этаж, я тихонько приоткрыла дверь спальни – хотела заглянуть и посмотреть, в каком это образе мой папенька отдыхает в середине дня, и расспросить, где Катя.

В комнате стоял такой смрад, что я едва не закашлялась. Спертый воздух можно было потрогать руками, настолько он был тяжел. И мысли о том, чтобы рассказать всё отцу, улетучились сами собой. Подойдя к окну и настежь отворив его, я огляделась. Мой пропойца-папенька находился в комнате совершенно один. В покоях был жуткий беспорядок, повсюду раскиданы женские вещи, но никакой жены я не увидела. И усмехнулась про себя: «Может, он ее ночью съел? Может, ему закусить было нечем? Хм… смешно, – подумала я. – Всё-таки я сама себе лучшая собеседница и самый лучший друг! Я одна могу как низвергнуть себя в пучину бедствий и страданий, так и развеселить, и осчастливить. Мне нужно было за саму себя замуж выходить, и не было бы счастливее человека на всём белом свете. Я бы брала от этой жизни всё, что хотела, и никому ничего не была должна. Ах, как поздно меня посетили эти прекрасные мысли!»

– Граф!

Я громко позвала его, но он только задергал носом, повернулся и, пробурчав что-то несвязное, натужно захрапел.

Склонившись над бесчувственным телом мертвецки пьяного графа, я брезгливо взялась одной рукой за сиятельное ухо и, оттопырив его, крикнула:

– Гра-а-аф!

– А? Что? Где? – он вскочил и начал махать перед собой руками. – Что?! Что это такое?! Кто посмел?! Да как это можно?!

Тут он продрал свои отекшие глазки и, увидев меня, заблажил:

– А-а-а-а! Эвона, кто отважился! Больше такую дерзость явить никто бы не насмелился: только дочерь моя дражайшая на такие выходки способна.

Я раскинула руки, растянула губы в придурковатой улыбке и, вторя ему, воскликнула:

– Кто посмел, кто посмел… Па-па-а-а-а! Доброе тебе утро-о-о. Правда, спешу заметить, что давно уже день на дворе, а ты всё дрыхнешь. Па-па, я так рада тебя видеть!

– Да-а-а?! – граф недоверчиво посмотрел на мои распростертые объятия. – А я прямо-таки противоположные чувства испытываю! Так я опеча-а-ален! Так я раздоса-а-адован! Что открыл я свои глаза – и твою физию перед собой вижу! Чего надо-то тебе?! Чего ты мне в самое ухо орешь? Или хочешь, чтобы я болезнь сердечную заработал…