Мерцание зеркал старинных. Подчинившись воле провидения

– Эй! Братья и сестры, посмотрите, вот она! Это из-за нее всё случилося и Верушка навсегда нас покинула! Из-за этой проказы Тимофей с ума сошел! Лови ее, лови!

Пока она обращалась к односельчанам, я отбежала довольно далеко. А когда прозвучало «лови ее», со всех ног помчалась прочь, а разъяренная толпа следом. Мне страшно было даже представить, что они со мной сделают, если догонят.

– Наташа, – услышала я крик Ани, остановилась и закрутила головой, плохо соображая, откуда он доносится. На мое счастье, Аня, сидя в коляске, как раз поравнялась со мной. – Ну чего ты рот раззявила, прыгай быстрее, разорвут ведь они тебя, как псы бешеные.

Я прыгнула в коляску, и мы понеслись так, что я даже не различала дороги, по которой мы убегаем. Слышала, как вслед кричали непристойности, улюлюкали, кидали камни и палки. Кто-то особо выносливый пытался нас преследовать, но мы мчались во весь опор, пока деревня не скрылась из глаз.

Прошло с четверть часа, пока я наконец не выдохнула и, решив, что нам больше ничего не угрожает, крикнула:

– Анька, чу-у-у, притормози немного! Нужно понять, мы хотя бы в ту сторону едем или домой возвращаемся. Там нам точно не поздоровится, таких тумаков надают, что ног не унесем.

Аня повернулась ко мне и усмехнулась:

– Да в ту, барышня, в ту, в которую надобно, куда вас так влекет. Сидите тихонько и помалкивайте. Вон, я тамочки еды всякой собрала, хотите, покушайте чего душа пожелает, вино есть домашнее, выпейте и успокойтеся.

Я огляделась. Действительно, коляска была битком набита корзинками с едой и баклажками с вином. Я крайне удивилась: в короткий миг побега так обстоятельно упаковать всё было невозможно.

– Аня, когда ты собраться успела – и лошадей запрячь, и провизию сложить?

Анечка усмехнулась:

– Уметь надобно, барышня, – и горделиво вскинула голову, явно польщенная. – Утречком я завтракала со всеми, за общим столом, а опосля Тимофей вывел меня во двор, дескать, окрестности осмотреть, и всем начал сказывать, что я его будущая жена. Я попросилась зайти на конюшни, лошадок посмотреть. Сказывала, что люблю их, а как они теперича останутся здеся, попросилась, чтобы разрешили мне их навещать. Тимоха, ничего не заподозрив, отвел меня на конюшню. Потом он к мужикам пошел да пьянствовать их повел, я тем и воспользовалась. На конюшне никого не осталося, так я наших коней запрягла, накормила и напоила их досыта. Да ишо два мешка овса отборного для лошадок наших позади коляски привязала, чтобы было, чем им в дороге подкрепиться. Знала я, что они супротив вас замышляют, начала коляску к отъезду подготавливать, туда незаметно вещи таскать да провизию, благо и в избе никого не было. Все они к свадьбе готовились: какой-то дом у их есть, вроде молельного, так они почитай всей общиной тамотка собрались, готовились.

– Анька, что ж ты, вещи таскала и при этом замуж собиралась?

– Да не осталась бы я, барышня, не предала бы. Я знала, что они вас растерзать собираются. Разве ж я смогла бы тут жить дальше? Я выжидала время, когда нам можно будет уехать, готовилась, не шла супротив их, во всём соглашалася, всё для того делала, чтоб они чего не заподозрили. А у вас-то, барышня, как мозгов хватило к толпе подойти? Вера, когда уходила, словно душу их с собой унесла. За счет нее только община сия держалась, веру она в их вселяла. Силу им давала бороться, жить дальше. Когда я в сени-то вышла, услышала, как Вера сказала: «Пришло мне время одной остаться, и чтобы больше никого никогда рядом не было!» Видать, она в чащу пошла жить, к зверям диким. Она ишшо говорила: «Всё я сделала, чтобы людям жилось легче, но всё даром пропало. Не смогла я богоданного сына взрастить достойным, чтобы он мое дело продолжил и до других людей посылы наши и идеи донес. Всё, за что мы боролись и переживали, прахом пошло».

– А Марийка-то как же одна останется? Кроме Веры, о ней никто не заботился. Ее сыночек вряд ли об ней печься станет.

– Поздно вы, барышня, призадумались, не забивайте себе голову, на всё воля Божия!

Аня вновь спасла меня, и я захотела извиниться перед ней за свою грубость и высокомерие.

– Анечка, остановись, – сказала я тихо и ласково, – мне много сказать тебе надо, повиниться.

Аня на ходу обернулась ко мне и, улыбнувшись, покачнула головой:

– Оставьте вы, барышня. Что я, чурка бесчувственная, не вижу и не понимаю ничего, что ли? Мне по одному взгляду вашему и без слов всё понятно сталося. Не серчаю я на вас. Сделайте милость, сидите смирно, не до разговоров нам: пока светло, двигаться надобно. Не будем мы, барышня, нигде более без крайней нужды останавливаться. Еда у нас есть, вино пейте, чтобы дорога долгой не казалася.

Не сбавляя темпа, мы ехали всё дальше и дальше, лишь иногда давая отдых лошадям, которые не могли скакать без остановок. Они, конечно, были сильные, но всё же не обладали той выносливостью, какой бы мы от них хотели. Мы с Аней менялись местами и спали по очереди.

Похолодало, но не слишком сильно, огромная яркая луна освещала нам путь, что позволяло двигаться и ночью. Не было больше на нашем пути никаких злоключений, только дорога, которая вышла из леса: по бокам простирались поля, присыпанные снегом, иногда мы слышали вой и понимали, что это волки, но, слава Богу, на нашем пути они больше не встречались.

Анюта ехала, задумавшись, и вдруг заговорила:

– Странно, барышня… Дорога-то наша с самого начала проклята. Обманом мы дом родной покинули. И заметьте, каждый поворот этой дороги какое-то зло прячет. То знаки свыше, и не мешало бы к ним приглядеться. Мы рушим всё на своем пути, и к чему ни прикоснемся, всё пропадом пропадает. Не кажется ли вам это странным? Давайте возвернемся, а, барышня? Барин – он добрый, простит. Скажем ему, что вы по дороге одумались, всё поняли, не будете дальше своевольничать. Скажем, что вышла из вас дурь-то вся, а, барышня?

Я выслушала ее молча.

– Анна, вот видит Бог, хотела у тебя прощения просить за свой вздорный характер и высокомерие: знаю, ты достойна другого обращения. Но ты опять за старое взялась и разом отшибла у меня всё желание заниматься этим неблагодарным делом. Не буду я у тебя ничего просить. Хочешь, доедем до ближайшей станции, я заплачу, и тебя отвезут обратно в Петербург, домой. Ты наконец-то успокоишься и перестанешь терзать меня своими глупостями. Я сказала, что мы едем, – значит, едем! И если дальше мне придется следовать без тебя, поверь, я, конечно, расстроюсь, но всё равно продолжу свое путешествие. Я приняла решение и иду к своей цели. И всё, что попадается мне на пути, воспринимаю как мелкие дорожные неприятности.

Анна громко завозмущалась.

– Ниче себе-е-е, мелкие неприятности! Такие неприятности и в страшном сне не привидятся. Я так вам скажу: не путешествие это, а ночной кошмар.

– Да не причитай ты! Что тебе опять не так? Руки-ноги целы, мы обе живы-здоровы. Вон, тебе даже нарядов по местной моде надарили, лента атласная в косе – чем недовольна? Чего тебе еще надобно? Сиди себе тихонько. Вон, сколько еды наносила, вина прихватила. Сиди, выпивай да радуйся, пока я коляской правлю, хоть до утра, оно близко уже, утро. Всё у нас хорошо будет, Анька, не волнуйся, я это чувствую.

Посмотрев на Аню, я убедилась, что она-то как раз чувствует совсем другое, очень далекое от того «хорошо», в котором я пыталась ее убедить. Она чувствовала нечто, мне пока непонятное, но я не желала в этом разбираться.

Мы двигались вперед, пока лошади не стали сбиваться с рыси от усталости. Но мне совсем не хотелось останавливаться ни на постоялых дворах, ни в деревнях или селениях. От них теперь веяло опасностью, и в моем сознании возникали ужасные картины. И только когда я услышала Бенькин хрип, то поняла, что двое других коней сейчас протянут ноги, потому как Беня был самым выносливым, самым сильным из всей тройки. Уж ежели он начал уставать и пеной покрылся, пора отдыхать. Я придержала лошадей, мы поехали медленно. Кони трясли головами и стригли ушами, а жеребец, которого Анна взяла третьим, начал припадать на ногу и спотыкаться.

Хорошо, что невдалеке на нашем пути встретился постоялый двор. Подъезжая к нему, я с трепетом подумала: «Было нам три жестких предупреждения. Уж ежели и здесь что-то произойдет, точно путь продолжать не стоит. Судьбу более испытывать не стану. К следующему знаку свыше отнесусь серьезно, Господню волю отвергать негоже. Дадим лошадям отдых – и домой повернем».

Этими мыслями я поделилась с Аней, она, странно даже, молча выслушала меня и поддержала. Лишь кивнув в ответ, сошла с коляски и, встав рядом, как солдат, плечом к плечу, вознамерилась шагнуть навстречу судьбе.

Решительно настроенные, держась за руки, мы вошли в трактир.

Нас встретила на удивление милая и опрятно одетая хозяйка. На ней был чистый белый передник. Аккуратно, но кокетливо повязанный платок не полностью скрывал пшеничного цвета волосы, подчеркивая ее красоту, на лице играла приятная простодушная улыбка. В доме было чисто, пахло свежеиспеченным хлебом и другой вкусной снедью.

Она провела нас к столу, усадила на лавки. Я внимательно огляделась, чтобы оценить обстановку. В комнате возились юные девушки, одетые в добротные платья. По их упитанным лицам, здоровому румянцу на щеках и веселой перебранке я легко догадалась, что крестьяне в этой местности не бедствуют. «Это хороший знак, – решила я, – сытые люди, как правило, благодушно настроены, а значит, опасаться нам нечего». Наконец-то на душе стало спокойно и легко.

Хозяйка терпеливо выждала, пока мы освоимся, и только когда я ей кивнула, подошла к нам, радушно улыбаясь:

– Чего вы, барышни, желаете откушать? Могу предложить горячей похлебки с белыми грибами, есть свежий хлеб, только спекла, молоко, творог.

Мы спокойно отобедали, еда была обильной и вкусной, чему я очень обрадовалась: уже несколько дней мы питались чем придется. Я выпила своего любимого молока, Анюта грелась горячим чаем с травами. Наблюдая за своей наперсницей, я поняла, что от сердца у нее отлегло. Она больше не боялась и, к моему великому облегчению, не пророчила нам неминучих бед.

Мы просидели там достаточно долго, отдыхая от дороги и давая отдых лошадям, которых нам обещали распрячь, почистить, накормить и напоить. Сперва, не веря своему счастью, оглядывались, не таится ли где подвох. Но, кроме хозяйки и стайки весело щебечущих девчонок, я больше никого не увидела. Никаких грубых мужчин и вообще ничего неприятного. Уверившись в полной безопасности, мы даже немного вздремнули друг у друга на плече.

На улице нас ждала запряженная коляска. Кони были отдохнувшие, напоенные, накормленные и даже вычищенные – все, кроме Бени, который один стоял как черт грязный. Никому мой любимец не дал до себя дотрагиваться, не то что чистить, всех подходящих пытался укусить. Посмотрев на него, я засмеялась, а Анька разразилась сердитой тирадой:

– Бенька, мерзавец, ты ж погляди, точь-в-точь на беса похож.

– Аня, отстань ты от него, пускай идет грязный, раз он такой трусишка.

Анька махнула рукой:

– Поехали, барышня.

– А это что, Анюта?

– Дак еды, барышня, в дорогу попросила: и хлеб тут, и другая снедь.

Хлеб был завернут в чистое полотенце, от еды шел вкусный запах.

Мы сели и молча покатили по ровной дороге, едва присыпанной снежком. До места назначения оставалось всего полтора дня пути. Я искренне радовалась, что в этот раз ничего не случилось и нам не нужно возвращаться назад. Но Аньке обязательно надо было добавить свою ложку дегтя в эту бочку меда. Она долго сидела молча и наконец пробасила:

– Барышня, а вам ничего странным не показалось?