Мерцание зеркал старинных. Наташа – рождение яркой кометы

– Я… Наталья Дмитриевна Ярышева… Я потерялась, упала и порвала платье.

Женщина с нескрываемым удивлением рассматривала меня. Уж больно я не вписывалась в их убогий интерьер.

– Ну что ж, заходи. В городе по ночам гулять опасно, особенно столь юной барышне.

– Я заблудилась и не знаю дороги домой… – это всё, что я смогла выдавить, прежде чем горько-горько заплакала. Мне стало очень жаль себя в этот миг, я почувствовала себя самой несчастной на всём белом свете.

Женщина взяла меня за руку и повела наверх, приговаривая:

– Пойдем… пойдем, я уложу тебя. Раз такая барышня потерялась, ее непременно будут искать, уже точно ищут. Подожди до утра, найдут. Не плачь, сыщут тебя, обязательно! Я ужо похлопочу, пошлю мужиков, авось встретят кого, кто тебя разыскивает… – и тихонько буркнула: – За такую-то барышню наградят – не поскупятся. Ужо я похлопочу… постараюсь, чтобы нашли тебя.

Она привела меня в комнату, где пахло так же мерзко, как и внизу. Показала, где я буду спать. Потом вышла и принесла какой-то еды. Я села на кровать, поджав под себя ноги, обхватила колени руками и, мерно раскачиваясь, постаралась успокоиться. Даже попыталась что-то съесть, но похлебка была невкусной. Попробовав, я резко отодвинула миску – так, что содержимое расплескалось по столу.

Чтобы хоть чем-то себя занять, чтобы ожидание в этом неприятном месте не было таким невыносимым, я стала вспоминать, что произошло со мной за этот такой длинный и, как мне тогда казалось, самый несчастный день в моей жизни.

«Отец сказал, что мы едем в гости к очень важным людям… Да… Хороши «важные люди». Эта Марина Осиповна верещала как резаная… За прыщавого заступалась… А-а-а, – осенило меня, – так это, наверное, их сын! Вон оно в чём дело! Как его там звали… Александр. Нарышкин? Ну да… Я что-то слышала, это какая-то известная семья… Нет! Нет! Всё равно не хочу замуж за урода прыщавого!

Но самое обидное было, как захихикали сидящие там девицы, эти курицы высокородные, когда я плюхнулась на пол… Да они не знают ничего, не понимают! Что я не простушка какая-то! Я графская дочка – даже княжеская! Я намного лучше их, и красивее, и богаче одета! Мой папа, мой настоящий папа, который воспитывал меня…»

И от этих воспоминаний вдруг очень больно закололо внутри, словно тысяча отравленных иголок вонзилась в сердце. Я в ужасе прошептала:

– А ведь он не пошел за мной… Он остался там, с ними… Они заодно! Он предал меня так же, как предал граф…

Я горько заплакала и упала на подушку. Я лежала, свернувшись в калачик, глаза мои стали слипаться, я засыпала… Мысли путались: «Что?.. Что же мне теперь делать? Меня точно потеряли… и никогда уже не найдут. Я навсегда останусь жить тут… со свиньями…»

Проснувшись, я сразу поняла, где нахожусь, и от этого опять заныло сердце. Значит, то был не сон! Все это происходит наяву!

– Боже! – взмолилась я, подняв глаза к грязному потолку. – Господи, ну почему я такая несчастная?

Тут дверь в комнату отворилась, вошла давешняя женщина в переднике, в руках у нее были кружка молока и кусок хлеба.

– Вот, детка, поешь.

Поставив кружку на стол, она всплеснула руками, увидев разлитую похлебку. Покачав головой, недовольно спросила:

– Ничего не ела? Не по вкусу наша еда? Чего же ты, как свинья какая, разлила-то всё?

Я сидела на кровати и злилась.

– Уйдите! И еду свою унесите, я ничего не хочу!

– Вздорная девчонка! – зло сверкнула глазами женщина и вышла из комнаты, хлопнув дверью.

Я опять заревела.

– Ну почему, Господи, все называют меня плохой и вздорной? Никто, никто на белом свете меня не любит… Папочка, папа, – причитала я, – я простила тебя! Найди меня, папа. Я очень хочу домой, я боюсь здесь оставаться. Ну найди меня, папочка! А если ты не найдешь меня? – слезы с новой силой покатились из глаз, и я решительно заявила:

– Тогда я здесь ничего не буду есть, ослабею и умру! И пусть он потом мучается, что предал меня и я умерла, несчастная, в этом грязном месте. Или… Я сбегу в лес… и буду там бродить… пока меня не растерзают дикие звери.

Дверь в комнату вновь отворилась – заглянул незнакомый бородач. Я даже вздрогнула от неожиданности: так сильно увлеклась я своим горем, прокручивая в голове, как меня будут драть дикие звери и как потом найдут мое бездыханное тело.

– Пойдем, за тобой пришли!

Я встала и пошла за мужчиной.

Сходя по ступенькам, я увидела своего отца. Не знаю, что творилось в моей голове, но, завидев его, я резко развернулась и попыталась удрать. Дорогу преградил косматый мужик, что пришел за мной. Я в растерянности оглянулась: отец упал на колени и полз к лестнице, на которой я стояла.

– Доченька, Наташенька, прости меня, дурака старого… – он тянул ко мне руки и плакал. – Наташенька…

Я подбежала, пытаясь поднять его с колен, но он никак не хотел вставать, обхватил меня и плакал, уткнувшись в подол моего истерзанного платья. Я гладила его по голове.

– Папочка, милый, вставай, пойдем домой, идем отсюда скорее, папа…

Я обнимала и целовала его… Отец, попытавшись встать, вдруг резко схватился за сердце.

– Папа, папа, тебе плохо? – я упала на колени рядом с ним, смертельно испугавшись, что он сейчас не выдержит и умрет, и вдруг поняла, как сильно его люблю! Ведь я не смогу без него жить…

– Вставай, папочка, тебе больно?

Он улыбнулся.

– Нет, радость моя, доченька моя дорогая. Всё хорошо… Уже всё хорошо, я нашел тебя, а это самое главное. Пойдем, моя милая!

Глава 12. У меня теперь два отца

Мы встали, обняли друг друга и пошли со двора. Уже за воротами я увидела графскую карету, а в окне – лицо графа. Я вдруг опять испугалась, что меня отвезут назад, в дом той противной женщины, к ее прыщавому.

– Папа, я не сяду к нему, я лучше пешком пойду. Не поеду я к этому прыщавому, фу-у… жаба он самая настоящая.

– Доченька, мы поедем домой.

Из кареты вылез граф. Он медленно шел к нам, статный, гордый, высокий и красивый…

– Наташа… Как ты можешь так вести себя? – сказал он с укоризной. – Воспитывать тебя нужно, а Дмитрий Валерьянович балует! Никак невозможно так это оставить! Я вынужден буду лишить тебя содержания и всяческой поддержки, покуда ты не одумаешься и не начнешь вести себя как настоящая барышня.

Граф строгим голосом отчитывал меня, но глаза… его глаза говорили совсем другое: «Дочка, доченька, прости меня!» И тогда я наконец-то поняла, что он тоже любит меня, что его титул – лишь маска, которую он надел, и что именно она не позволяет ему говорить по-другому. Страх мой пропал… В этот момент я впервые ощутила, что у меня два любящих отца.

Граф подал мне руку и помог забраться в карету. Я села рядом с отцом и прижалась к нему, словно маленькая. Граф сидел напротив и задумчиво смотрел в одну точку. Ехали молча, отец все время гладил меня по волосам, словно пытаясь разобрать мои спутанные локоны и такие же спутанные мысли. А граф задумчиво посмотрел сначала на отца, затем на меня, отвернулся к окну и до самого дома не проронил ни слова. И мне отчего-то стало жаль его: при всем своем гордом величии и великолепии он выглядел жалким и потерянным.

Мы подъехали, я первой вышла из кареты и побрела к дому. А граф и отец на некоторое время задержались. И мне показалось, или я услышала, будто граф сказал:

– Береги ее, Валерьяныч, – и поспешно уехал.

Я не пошла – побежала в дом, по дороге сбрасывая туфельки. Я мчалась по лестницам и кричала высыпавшим навстречу служанкам:

– Быстро, быстро, чего уставились? Быстро мне ванну!

Я сорвала грязное платье, крича вошедшей девке: