Мерцание зеркал старинных. Подчинившись воле провидения

– Так вот, мама, моя погибель в разлуке с ней. Если вы будете этому способствовать… – он вздохнул. – Не доводите меня до греха! Я прошу вас: остановитесь сейчас и отпустите всю злобу, которая у вас накопилась, ничего вы не сможете изменить! Вам остается только принять ее и мои чувства к ней, это моя жизнь. Если вы попытаетесь отнять у меня мою жизнь, я заберу вашу – я вам это уже сказал!

Мать, выслушав сына, рухнула на пол и стала рыдать.

В доме сгустились тучи, находиться там стало совершенно невозможно. Я больше не хотела быть здесь, рядом с этой женщиной, с человеком, который так ненавидит меня с первого момента, когда узнал, кто я на самом деле. Я всё время чувствовала ее липкие пальцы на своем горле. Хотя она не прикоснулась ко мне ни разу, я всё равно ощущала этот захват ее цепких рук, которые пытаются меня придушить. Один мой неправильный жест, слово, действие – и эти слабые, на первый взгляд, ручонки намертво сомкнутся у меня на шее.

Федор снова подошел. Он видел, что слова его матери глубоко ранят меня, и я тихо взмолилась:

– Уведи меня отсюда! Я не хочу оставаться здесь ни одной минуты!

И, выждав паузу, подняла на него глаза и сказала тверже:

– Пожалуйста, забери меня и уведи куда-нибудь, где безопасно.

На что он упрямо возразил:

– Нет, Наташа, ты должна остаться здесь! В моем доме. Он теперь и твой дом тоже. Ты станешь здесь хозяйкой, отныне всё-всё, что ты здесь видишь, твое. Это всё было создано для тебя. Я покажу тебе, какую упряжь сделал для твоих лошадей. Только эта работа для тебя в разлуке спасала меня от черной тоски и уныния. Уже поздно, Наташа, пора спать. Я отведу тебя наверх и уложу, можешь взять с собой свою девушку. Я даю слово, что даже не прикоснусь к тебе. Я не обижу тебя, можешь не бояться. Я буду ночевать в другой комнате, но так, чтобы слышать тебя, что ты спишь спокойно и дыхание твое ровное. Я буду охранять твой покой, пока ты не проснешься.

Я почему-то не стала возражать: знала, что это бесполезно. Даже не сомневалась, что, как он решил, так всё и останется. Подумала вернуться к этому разговору завтра, а сейчас действительно было уже поздно. Я встала со своего места и последовала за Федором, который молча шел впереди.

Когда я проходила мимо его матери, она сидела на полу и горько плакала. Я поравнялась с ней, она оторвала от лица руки, зло посмотрела на меня и одними губами, чтобы слышала только я, прошептала:

– Чтоб ты сдохла, тварь! Чтобы сгинула как собака!

Я улыбнулась ей в ответ и тихо произнесла:

– Матушка, только после вас! – Улыбнулась еще раз и пошла дальше вслед за Федором.

Я опять почувствовала ее липкие руки у себя на шее и подумала: «Не-е-ет! Вот завтра я точно здесь не останусь. Как же она ненавидит меня! Я не смогу жить с этим, находиться с ней под одной крышей».

Я повернула голову к печке и кликнула Анну:

– Аня, забери мои вещи, пойдем спать.

Анька спрыгнула, подхватила наши пожитки, которые так и стояли у двери, и быстрыми шагами нагнала меня, пытаясь шептать мне на ухо:

– Барышня, барышня, а вы видели?! Видели, как она на вас смотрит? Что ж нам теперь делать-то? Эта проклятущая старуха… как же она вас ненавидит!

Я повернулась к Ане и на секунду остановилась.

– Т-с-с, тихо, тихо! Мы не должны выказывать свою ненависть и свою нелюбовь к его матери. Мы же уважаем его? Значит, уважаем его дом. Я же, вроде как, люблю его?!

И сама у себя спрашиваю, тихонечко бурча под нос:

– Ведь я же его люблю? Или нет? Наверное, да! А может быть, и нет. Ладно, я ночью над этим подумаю, когда спать буду. Очень уж потрясло меня и охладило к нему то, что он забрал жизнь человека и нисколько в этом не раскаивается. Когда я поняла, что ему даже не страшно от того, что он сделал, и он ни капельки он об этом не сожалеет, в моей душе зазвенели тревожные колокольчики.

…И по мере того как он потом раскрывался передо мной, эти колокольчики звенели всё громче и чаще. Но сейчас я следовала за ним, не зная, что будет дальше…

Мы поднялись на второй этаж и зашли в комнату. Федор подошел к кровати, указывая на нее и на соломенный тюфяк, лежащий на полу.

– Вы можете отдыхать спокойно, никто к вам не войдет. Это светелка моей сестры, и ты будешь ночевать здесь, пока находишься в этом доме.

Он подошел, наклонился так близко, что я невольно отпрянула, и заговорил, обдавая меня своим горячим дыханием:

– Наташа, когда у тебя появятся желание и силы слиться со мной воедино, стать со мной одним целым, я заберу тебя к себе.

Я почему-то невольно передернулась и еще дальше отшатнулась после этих слов. Собираясь к нему, я несколько раз в мечтах представляла наше соединение, но сейчас совершенно не была к этому готова. Еще минуту назад я не могла определиться со своими чувствами к нему… я уже сомневалась, любовь ли это на самом деле. Столько событий произошло за последнее время, но ничто не потрясло меня так, как встреча в его доме. После всего увиденного и услышанного о близости сейчас не могло быть и речи: я не хотела не только думать, но даже слышать об этом. А Федор уже начал говорить о нашем будущем и о большом счастье, ждущем нас впереди. Почему-то каждое его слово вызывало в моей душе протест и вводило меня в ступор: его намеки откровенно коробили.

Он поцеловал меня, буквально впился мне в губы. Вместо нежного поцелуя на ночь получился шквал страсти. Губы, язык, глаза и руки – всё выражало его бешеное желание обладать мною. Не скрою, это было приятно. У меня вдруг что-то сжалось в животе, и я поняла, что не против продолжения.

Я побаивалась его и не могла позволить, чтобы всё случилось именно сейчас. С другой стороны, конечно, мне было интересно, что же это такое на самом деле – любовь мужчины и женщины. От своих институтских подружек я слышала много разных историй, но все они передавали лишь услышанные от кого-то рассказы: никто пока не имел представления, что же это такое на самом деле.

Он целовал меня долго-долго, взгляд его вновь стал «пьяным»… Не знаю, чем бы всё закончилось, продлись этот поцелуй еще какое-то время. Вдруг он резко отступил, вбирая ноздрями воздух, словно задыхаясь. Отдышавшись, приблизился снова.

– Ничего не бойся, моя девочка: этот дом не таит опасности. Поверь, все полюбят тебя, как люблю тебя я.

Я с недоверием вопросительно посмотрела на Федора, а он опустил глаза и добавил, понизив голос:

– Ну а кто не полюбит, об том пожалеет. Ты мне веришь?!

Не очень-то я поверила его словам, осознавая, что вряд ли меня здесь полюбят. Я почему-то знала, что этот дом доставит мне много неприятных моментов. Но вслух сказала другое:

– Конечно, Феденька! Ведь ты меня защитишь? Я тебе верю. Рядом с тобой я ничего не боюсь.

Услышав мой ответ, Федор не смог сдержать радости. Он подхватил меня на руки и крепко прижал к груди, а потом очень нежно положил на кровать. Сам расшнуровал мои сапожки, аккуратно снял их, взял меня за руку и присел на краешек кровати.

– Всё, Наташа. Если я хоть на минуту еще здесь задержусь, то больше не смогу уйти. Посему уходить мне надо именно сейчас.

Резко встал и вышел, затворив дверь. Мы с Анькой остались вдвоем. Я лежала на кровати, боялась шелохнуться. Мне всё казалось, что Федор может вернуться и продолжить свои ласки, а потом применить ко мне насилие…

Пока Федор был в комнате, Анька лежала на своем тюфяке не двигаясь, лицом к стене, а когда мы остались одни, тихонько встала, подошла к кровати и приложила ухо к моей груди.

– Дышит аль нет? Никак от такой любви тут прямо и скончалася?

Я резко дернулась.

– Да дышу я, дышу! Дурында, что ты тут топчешься? Сядь лучше рядом да давай поговорим, что-то у меня на душе неспокойно. Муторно мне, Анюта, и никак я от этого чувства избавиться не могу.

– И то правда ваша, барышня, отчего ж не поговорить-то. Я незнамо как давно поговорить хочу. Сидела на печке и ажно употела вся, извелася, этого разговора ожидаючи, – затараторила она. – Кумекала всё, что вам такое сказать, чтобы вы меня сразу поняли и мы бы завтречка отсюдова спешно домой отправилися.

Я посмотрела на Аню с улыбкой и взяла ее за косу. Удивительно, но мерное перебирание звеньев косы меня всегда успокаивало, а Аньку-заразу почему-то жутко раздражало. Обычно она рявкала на меня: «Что вы, барышня, к моей косе прицепилися, свою бы заплели да дергали». Но на этот раз Аня ничего мне не сказала: видя, что я в состоянии крайнего беспокойства, решила не перечить. Перекинув косу вперед, чтобы мне удобнее было до нее дотягиваться, она спросила:

– Ну что, барышня? Это именно то, чего вы так хотели?

Я молча теребила косу и смотрела в одну точку, а Аня, не дождавшись ответа, продолжила:

– Ой, как же ж я испугалася, барышня, вот тока саму малось осталося, чтоб не обмочиться. Когда он там по комнате бегал, сверху глядеть на то больно жутко было, когда всё крушить стал, думала, помру со страху. Мне показалося, что он возьмет вас сейчас за ногу да за руку и разорвет, а опосля в окно сиганет. Ох и натерпелася я страху на этой печке. А рычал-то как… кажись, дикая зверюга в лесу дремучем и то потише воет.

Я смотрела на нее и улыбалась.