Мерцание зеркал старинных. Подчинившись воле провидения

– Чего вы лыбитесь, барышня? Тут плакать надобно, а она лыбится, точно блаженная.

– А мне, Аня, совсем не было страшно. Я одного только боялась, что в этот момент он лишится разума. Ради чего тогда я проделала такой путь? Ради глупого мужика, который себе башку об печку разобьет?

– Во-во, барышня. Печка и токмо печка смогла его остановить. Когда кровяка с него полилась, только тогда он и сподобился понять, что вокруг происходит.

Я ухватилась за ее слова:

– Ну смог же он, смог же, Аня! Как ты не понимаешь: таким образом из него отчаяние выходило, которое он в себе держал, пока меня не было. Он боялся, что больше никогда меня не увидит. А когда осознал, что я снова с ним, сердце его наполнилось любовью, нежностью и теплотой.

Анна посмотрела на меня с недоверием и, помолчав немного, заговорщически зашептала:

– Барышня, вы думаете, я ничего не вижу? Чует мое сердце, вот вам крест, – и Аня осенила себя крестным знамением, – не верите вы ему до конца, что-то вас отталкивает. Так вы мне тока скажите, в чём сомнения ваши, и я с радостью вас поддержу, чтоб вы еще больше в этом утвердились. И мы прямехонько спозараночку домой поедем.

Я усмехнулась ходу ее мыслей: всё-таки Аня хорошо меня чувствовала. Ответила я ей очень спокойно, чтобы у нее больше не было желания переубеждать меня:

– Нет, Анюта, завтра мы точно домой не поедем! Еще неизвестно, что нас там ждет. Ты как себе это представляешь? Вот мы, здравствуйте, явились – не запылились. Ты что думаешь, нас там по головке погладят за то, что мы вытворили? Может, нам как раз лучше тут схорониться и дальше в этом доме жить. Мне-то очень даже понятно, что мне папенька приготовил на пару с графом.

– Высекут! Плетей, как пить дать, отвесят, – задумчиво и как-то очень спокойно ответила Анька, покачивая головой. – Эх, вынести бы. У-у-у! Барышня! Всё из-за вас! – погрозила она мне кулаком.

– Анечка, полно сердиться. Что сделано, то сделано, чего теперь? – обняла я Анюту и предложила как можно миролюбивее:

– Давай мы лучше про его мать поговорим. Слышала бы ты, что она мне сказала, когда я из комнаты выходила.

– А то я, можно подумать, глухая. Прокляла вас эта чертова старуха. Давайте Федору обжалуемся, какие она вам слова сказывала.

Я лукаво улыбнулась.

– Нет, Анна, это будет глупостью с моей стороны: тут надо действовать по-другому, надо быть умнее и хитрее, если хочешь. Нельзя делать, как ты советуешь. Вот подумай сама: даже когда она кидалась на меня, поносила… при всей своей любви ко мне Федор ни разу не оскорбил мать, не сказал ей ни одного дурного слова. Это тебе не Тимоха, который свою мать ударил. Он испытывает к ней глубокое уважение и большую сыновнюю любовь. И если мы сейчас в отношения матери и сына начнем свои шпильки вставлять, эти шпильки могут отскочить и нам же глаза повыкалывать. А я этого не хочу. Завтра же добьюсь, чтобы мы покинули этот дом. Надо хорошенько продумать, как себя вести, как изолировать его мать. Не ужиться нам с ней, я точно знаю.

Говорили мы тихо: я знала, что Федор где-то близко. Но как только вспомнили о Параске, нас обуял неудержимый хохот, и мы совсем позабыли, что нас могут услышать. Придумывали ей разные обидные прозвища, и это сильно забавляло нас.

Тут дверь отворилась, и в комнату вошел Федор. Анька быстренько метнулась от греха подальше на свой тюфяк. Федор укоризненно покачал головой.

– Наташа, я тебя очень прошу: веди себя немножечко потише. Мы все и без тебя прекрасно знаем, что Параша у нас не красавица, но не надо делать из нее мишень для твоих насмешек. Параска всё слышала, что вы про нее говорили, и побежала в сарай рыдать. Она очень обидчивая, и если ее кто заденет, она долго помнить будет. Зачем тебе, Наташа, в этом доме еще кто-то, кто будет к тебе относиться не так, как ты того хочешь и заслуживаешь? И так уже матушка настроена к тебе не очень по-доброму…

Я привстала на кровати и сказала со злой усмешкой:

– Не очень по-доброму?! – не зная почему, я громко рассмеялась, – не очень по-доброму? Ну, Федька, уморил ты меня. Ха-ха-ха-ха.

Видя, что его укоры не возымели нужного эффекта, Федор махнул рукой:

– Спать ложитесь, завтра день длинный и очень для тебя интересный, так что отдохни и выспись.

– Иди уже, не смеши меня больше, а то живот разболится, – я махнула рукой от себя: так обычно делал папа, когда настоятельно предлагал мне выйти.

Федор недовольно качнул головой:

– Ты бы, Наташа, оставила свои барские замашки! «Иди-и-и, поди-и-и»… – Виданное ли дело, посылает она меня, точно крепостного. Не делала бы ты так более, – не то с обидой, не то с угрозой сказал Федор. – Ведь я теперь твой, а ты моя, и никуда нам более друг от дружки не деться. Будь моей женщиной, не барыней. Будь просто Наташей.

На этом он вышел и плотно закрыл за собой дверь. Меня больно кольнул тон, которым были брошены упреки в мой адрес. Колокольчики, предупреждающие об опасности, вновь зазвенели внутри. О своих словах, которые могли обидеть Федора, я почему-то даже не подумала. Неуемное чувство тревоги росло и, откинувшись на подушки, я еще долго лежала без сна. Только себе я могла признаться, что опасаюсь его. Я не боялась, нет, но, оказывается, мне нужно быть с ним осторожной, а значит, довериться ему всецело не получится… Это огорчало меня. И я уже всерьез подумывала, не отправиться ли мне, пока не поздно, восвояси.

Но, вспомнив страстный поцелуй, от которого захватывало дух, поняла, что, сколько бы я ни размышляла, выбрать что-то определенное будет трудно. Ведь были во мне и другие чувства, заставлявшие сильнее биться сердце. Я жаждала им обладать, быть хозяйкой его души, чувств, которые он ко мне испытывает, его неукротимого характера, родственного стихиям бури и ураганного ветра. Мне казалось, что только я одна могу управлять всем этим – его огромной силой, яростью, любовью. Всё это должно быть только моим!

…Сейчас я понимаю, что в угоду своему тщеславию, своим желаниям я пренебрегала знаками судьбы, которые посылались мне свыше. Колокольчики – предупреждающие, тревожные – звенели во мне с каждым разом всё настойчивее, но я упрямо не хотела этого замечать. Не думала о том, что может завести меня в глубокую тьму… вернее, не хотела об этом думать!

Я верила тогда, что наши ссоры – это просто притирка. Так камни притираются друг к другу. И мы с ним тоже были как два камня, твердые, непокорные, и каждому казалось, что один сможет взять верх над другим. Все наши старания уходили на эту борьбу. Но вместо ожидаемой радости мы только больно ранили друг друга. Искры летели при каждом соприкосновении, куски отваливались, оставляя глубокие ямы, внутри всё стучало и звенело, когда мы пытались соединиться нашими гранями и стать одним целым.

Ничего я не понимала тогда, не поняла и позже, когда звон колокольчиков превратился в тревожный набат…

Я думала, что Аня уже спит, но, когда за дверью вновь раздались чьи-то шаги, она сползла с тюфяка и стала прислушиваться. После того как шаги стихли, Анюта повернулась ко мне и на всякий случай зашептала:

– Барышня, по-моему, он какой-то больной. Чумной, что ли. Чтой-то с головой у него не заладилось. Надобно его к знахарке свесть, чтоб она ему какой травки дала. Да что там к знахарке, я и сама растолкую, чего надобно, а вы уж его научите. Трава кошачья есть, аверьяной зовуть, почти как деда твоего, у нас в деревне таких припадочных отродясь ею паивали. Знаете, барышня, как хорошо помогаеть. Может, он пока ее пить будет, а сами-то мы, сами поедем отсюда подобру-поздорову? Пусть он в себя тут приходить, а ты, барышня, ему потом письмо напишешь?..

Я гневно посмотрела на Аню, желая прервать словесный поток, который стал действовать мне на нервы:

– Во-первых, не ты, а вы! Никогда больше мне не тыкай! Спать ложись и причитай там у себя на тюфяке, сколько тебе угодно, – но только так, чтобы я тебя не слышала! Мне подумать надо, а если совет понадобится, я к тебе обращусь.

Анька недовольно засопела и с горечью в голосе произнесла:

– Ох, барышня, как бы не поздно было. Не запоздала бы я со своим советом. Может случиться так, что уже ничего ни сделать, ни исправить нельзя будет, кому он, мой совет, тогда нужон станет?

Я беспечно махнула на нее рукой:

– Не волнуйся, не опоздаешь.

Анька не унималась и начала передвигать тюфяк, бубня себе под нос.

– Я, пожалуй, барышня, тюфячок-то свой к вам поближе подтащу, а то этот ирод, лихоманка бы его побрала, еще приттить надумает, так я его хошь голосом своим спугну, чай, не посмееть на вас накинуться.

– Да делай ты что хочешь, твоего голоса кто хошь испужается, – передразнила я Аньку. И, отвернувшись лицом к стене, мгновенно уснула.

Глава 59. Татьяна

Проснулась я поздно, спустила ноги к Аньке на тюфяк и начала щекотать ее пальцами ног. Аня притворилась, что ничего не чувствует, и только когда я надавила ей пальчиком под ребрышко, вскочила и взвизгнула:

– Барышня, ну что же вы делаете-е-е? Что вы меня всё время мучаете? Господи, ну что ж я такого сотворила, что мне такая барышня досталася? Ну за какие грехи-повинности, за что мне такое наказание?

Я расхохоталась. Сквозь морозные окна светило ослепительное солнце. Это напомнило мне, как я просыпалась в своем особняке. Когда я в нашем почти всегда окутанном тучами Петербурге видела, что в окно заглядывают утренние лучи, то воспринимала это как великую радость. В этой глухомани я тоже обрадовалась и посчитала, что судьба подает мне добрый знак. Это означало, что печалиться мне больше не о чем: я остаюсь. «А как мне наладить отношения с его матерью?» Недолго думая, я беспечно решила, что со всем справлюсь.

Я сладко потянулась и, подойдя к окну, распахнула его настежь. В комнату ворвался морозный воздух, вновь вспомнился дом. Сердце мое сжалось, и я прошептала:

– Господи, как там мой отец? О чём он думает? Ведь прошла почти неделя, как я покинула отчий дом. Что он пережил за это время?

Сердце сжималось всё сильнее, радостное настроение улетучилось. Я осознала, что очень сильно скучаю по отцу, хотя и делаю ему своими поступками невыносимо больно. И чтобы снова не впасть в уныние, решила отложить грустные мысли до вечера: «Когда буду ложиться спать, непременно помолюсь, попрошу отца небесного, чтобы моя выходка никак не отразилась на здоровье папеньки».

Я с силой захлопнула окно, прекращая тем самым и поток грустных мыслей. Прошлась босыми ногами по полу и оглядела комнату, разыскивая наши вещи. Анька переплетала косу, мурлыкая что-то себе под нос.

– Анюта, а где наши пожитки? Я хочу одеться и выйти та-а-ак, чтобы все попадали. Найди их, Анна.