Мерцание зеркал старинных. Странная любовь

– Так ведь и спрятаться негде.

– А зачем тебе прятаться? От кого?

– Ну откуда ты знаешь, что я задумала?

– А что ты задумала? – не поняла я. – Ой, Натали, я прошу тебя…

Меня как раз отпускала эйфория от выпитого шампанского, голова тяжелела, и я туговато соображала.

– Эй, кучер! – крикнула она по-русски. – Притормози, барышни в туалет хотят.

Кучер, не поняв ни единого слова, поглядел на Натали, потом на меня и поехал дальше.

– Ну что вылупился? Облегчиться хочу! Тормози! – заговорила она по-французски.

Кучер вновь в недоумении посмотрел на меня. Я дала согласие, и наш экипаж остановился. Натали обогнула карету, посмотрела вправо, влево и скомандовала:

– А ну пошли отсюда! Пошли! Пошли! Чего смотрите? Пешком идите – обратно в Версаль. Я сама королеву повезу!

Они сделали круглые глаза и смотрели на нее, как на безумную. Но я вновь выразила согласие. Они нехотя покинули свои места: ослушаться королеву им даже в голову не пришло. Стояли и смотрели, что будет дальше, ничего не понимая. Наташа обошла экипаж.

– Лошадей-то у тебя сколько, Антуанетта! И какие замечательные, просто загляденье!

Тут она, залихватски свистнув, вскочила на место кучера и, ловко управляя упряжкой, пустила лошадей во весь опор:

– А ну-ка, проверим, насколько ровное то поле, о котором ты говоришь. Неужели ни единой кочки? Даже пня, за который можно зацепиться? Такие колеса огромные, любую кочку проедем! А ну, пошли, залетные! Пошли!

Охранники и кучер во весь опор бежали за нами, но догнать не могли.

– Что?! Что?! – кричала я из кареты. – Залетные… что такое «залетные»? Наташа, остановись! Что ты делаешь, мы разобьемся!

Я уже кляла себя, что так опрометчиво ее послушалась.

– Не дрейфь, королева! Проедем! А ну, пошли! Пошли, залетные! Давай! Шестерка лошадей, а так тащится! Тьфу! У-у-у! Не сравниться вам с нашими рысаками. Ох, королева, знала бы раньше, я бы тебе жеребенка отправила. Какие у меня вороные народились, ты себе не представляешь! А ну, пошли! Пошли!

И она направила нашу карету прямо в поле – в никуда. Мы совершенно сбились с пути и уже потеряли Версаль из виду. Мы не ехали в Париж, а неслись куда-то в неизвестность. Это так напугало меня, что я даже хотела выскочить на скаку, но, выглянув, увидела, как бешено крутятся колеса моей кареты, в страхе захлопнула дверь и вжалась в угол. Наташу это только позабавило и еще больше раззадорило: она подхлестывала лошадей до тех пор, пока одно колесо не отвалилось и не укатилось в канаву, а карета не осела так, что я из нее вывалилась.

– Натали, что же ты делаешь?! – вскричала я. – Мы могли убиться!

Я лежала на траве. Последний хмель выветрился из моей красивой, но такой безрассудной головки.

– Ну не убились же! Вставай, подружка, чего разлеглась? Не ушибла свои австрийские косточки? Слабенькая ведь, всё время болела.

Она помогла мне встать и обняла с такой нежностью, что я перестала на нее сердиться, более того, в тот момент я ее обожала. Она была прекрасна в своем безрассудстве, я никогда не посмела бы так поступить.

– А если бы мы разбились, Натали?

– Если бы да кабы… у нас в России сказали бы: «То во рту росли б грибы», – повторила она и по-русски, и по-французски.

Я ничего не поняла и только спросила, зачем это грибам расти во рту. Натали откинула назад голову и весело рассмеялась.

Мне нравилось, когда она говорила по-русски. Это придавало ей какой-то особенный шарм. Ей было присуще что-то от древних русских правителей, что-то властное и безрассудное. Я в ужасе посмотрела на карету.

– Хватит смеяться, лучше скажи, что мы теперь делать будем.

Наташа по-деловому подоткнула юбки и, усмехнувшись, ответила:

– Колесо прикручивать, ваше величество, вот что!

– Ну а где же мы его найдем?

– Так вон оно валяется. Ваше величество, подбирайте юбки – да пойдем!

– Натали… – только и сказала я.

– Натали-и-и-и, – передразнила она. – Чего нос повесила? Если будем копаться, в жизни не доедим до твоей, как ее там… оперы…

– Опер-р-ра, – поправила я ее и рассмеялась.

Наташа тоже звонко захохотала.

– А на кой чёрт нам сдалась эта опер-р-р-ра? Может, мы что-то другое придумаем? Конечно, придумаем! – ответила она себе. – Вот только колесо на место поставим!

И она побежала, а я за ней. Мы вдвоем схватили колесо и подняли. Оно было тяжелым, и нам пришлось катить его.

Мы никак не могли надеть остов на штифт – Натали объяснила мне, что и как называется. Но наконец у нас это получилось, и Наташа легким движением, как будто делала это тысячи раз, закрепила колесо, повернув его в одну и в другую сторону.

– Во-о-от! Теперь всё в порядке, – отошла она от кареты, хлопая ладошкой об ладошку. – Только, ваше величество…

– Ты специально так надо мной издеваешься? – воскликнула я, – «Вашему величеству надо прикрутить колесо-о-о! Ваше величество, поди туда, поди сюда… – вертишь мною, как хочешь. Тогда хотя бы называй меня по имени, а то это выглядит странно. «Их величества» не прикручивают колеса, они степенно следуют по дороге в начищенной карете. Они не гоняют по полям, наступая, извини меня, в коровьи… во всякие вот эти…

– Ну смешно же ведь, весело, Антуанетта! Ничего, мы всё когда-то делаем впервые. Ну что ты? Не огорчайся! Или обиделась?

Она так смешно заглядывала мне в глаза, что я перестала злиться:

– Да ну тебя!

– Ну не злись, тебе это совершенно не идет. Твой нос так смешно морщится, и ты становишься похожа на одну из своих дурацких собачонок…

– Тебе что, и собаки мои не нравятся?

– Ни одна! Ты не видела, какие у нас собаки, загляденье да и только! Я тебе обязательно морем переправлю пару, вместе с лошадьми.

– Вот спасибо-о-о, – сказала я растерянно.

– А то как же! Пожалуйста, ваше величество!

Она начала шутливо отвешивать мне дурацкие поклоны. В ней было столько жизни… Но оказалось, это лишь одна из многочисленных масок, которые она надевала на свое прекрасное личико. Мы стояли в открытом поле, где-то вдалеке уже лаяли собаки, и я видела свет фонарей. Нас искали… А мы всё не двигались с места, сидели на приступке для охраны позади моей кареты и беседовали.