Мерцание зеркал старинных. Подчинившись воле провидения

– Стойте, барышня. Бенька одного копытами зашиб, он сам с ним справится. Вот уж и взаправду боевой конь, дикий и бесстрашный. Беня, Беня, молодец, давай же, давай…

И она начала стегать лошадей кнутом, они получили так, как не получали никогда, потому что прежде их не били. Тройка рванулась и понесла нас вперед, в сторону деревни, откуда вился дымок. То, что нас сдерживало, разлетелось, будто горох, и я поняла, что Анька сознательно врала, чтобы успокоить меня: их точно было не меньше десяти, нас окружила целая стая. И орать было нельзя, это лишь подстегнуло бы волков.

Мы прорвались сквозь страх и ужас и въехали в деревню. Там остановились, чтобы перевести дух. Тяжело дыша, я выпрыгнула из коляски и пошла осмотреть лошадей. В первую очередь подошла к Яше. На косточке, там, где сустав, нога сильно раздулась, опухла и, видимо, это мешало разгибать ее до конца, не давало двигаться с той скоростью, с которой хотел бежать Беня. Я подошла к Беньке и увидела на его передних копытах кровь и клочья волчьей шерсти. Но на нём не было ни ранки, ни царапины, которые помешали бы продолжить путь. Обняв его морду, я гладила и целовала любимого рысака:

– Чудесный ты мой конь, защитил нас. Не просто так ты ко мне пришел.

Я плакала от счастья, обнимая и целуя его. Он чувствовал особое отношение, тихонько положил мне голову на спину, как всегда делал в минуты особой нежности, и тихо фырчал. В эти минуты он полностью принадлежал мне, мы сливались воедино. Мы так и стояли, не видя ничего вокруг. Я была настолько переполнена любовью и благодарностью к нему, что ничего не замечала.

Глава 49. Холодный прием

К нам потихоньку начали сходиться деревенские, видимо, услышав лай собак. Вышли посмотреть, что происходит, и удивленно глазели, но никто не проронил ни слова, с интересом разглядывая нас и нашу коляску. Все стояли в ожидании, что мы заговорим первыми.

Я шагнула к ним и громко всех поприветствовала.

– Здравствуйте. Мы странницы, держим путь в далекую губернию. На нас по дороге напали волки, мы с большим трудом отбились от них, и нам нужен отдых, чтобы лошади смогли бежать дальше. Один наш конь захворал, у него распух сустав, нам помощь нужна. Может, есть среди вас, кто может лечить лошадей?

Вперед вышел мужик.

– Ежели вы, барышня, не против, могу поглядеть. Я давно лошадей болящих на ноги ставлю.

Подойдя к Яшке, он, улыбаясь, произнес:

– Ну-ну-у, тут как пить дать два-три дня стребуется. Оклемается, болезный. А я уж, не извольте беспокоиться, всё как надо сподоблю – и компрессы, и примочки. Дадим вам лошадку-то, а когда вертаться будете, в аккурат его здоровенького и заберете.

– Нет, ни в коем случае, я не могу оставить его здесь. Эта лошадь дорога мне как память об отце. Уж лучше мы проведем три дня здесь, если вы нас приютите.

Аня повернулась и посмотрела на меня, как на полнейшую идиотку. Я улыбнулась, перехватив ее взгляд.

– Анечка, ну что ты так удивляешься? Ты ведь хотела отдохнуть, вот нам и представилась такая возможность. Прекрасные жители этого селения приютят нас в одном из своих домов, пока Яша выздоровеет…

И, обернувшись к людям, я с надеждой и мольбой смотрела на каждого, кто мог дать нам приют. Деревенька была не очень большой, всего несколько домов, а жителей, на первый взгляд, казалось больше, чем могли вместить эти домишки. Но никто не спешил нам помочь, что меня несколько покоробило. Я никак не могла понять этих людей… Ведь они не так часто видят столичных барышень, неужели им не интересно со мной пообщаться?

Я оскорбилась и уже открыла было рот для гневной тирады, но Аня угадала мои намерения и, незаметно дернув меня за рукав, прошептала:

– Полноте, барышня, вы не в столице. Помалкивайте, а то и до беды недалече. Никто нам здесь не поможет.

Я тут же осеклась и решила, что не стоит поносить этих людей. Стала внимательно разглядывать лица, надеясь отыскать среди них хоть одно участливое или любопытное. Как будто услыхав мои мысли, из дальнего ряда протиснулся вперед молодой парень, не старше двадцати.

– Здравствуйте, барышня. Тимофей я, сын местного головы. Я готов повесть вас в свой дом. Думаю, мать с отцом не откажут вам в недолгом пристанище.

Я была очень рада и пустилась высокопарно благодарить его:

– Вам зачтется это, милостивый молодой человек, из столицы вас обязательно поблагодарят, если вы будете достойно и учтиво к нам относиться. Ваши добрые деяния будут вознаграждены.

Он отчего-то усмехнулся и кивнул.

– Не надобно мне ваших городских подарков, и денег не требуется. Пустое всё это, мы здесь жизнь другими мерками мерим. Я помогаю токмо потому, что, ежели с вами тута беда какая приключится, это нам бедой с небес грозить будет. Не можем мы вас на произвол судьбинушки бросить, потому и соглашаюсь. А столичные блага свои для себя приберегите.

– Как будет угодно. Может, вы поскорее нас отведете, а то мы замерзли сильно, и лошадям отдых нужен.

Он весело хмыкнул:

– Да немудрено, барышня. В таких-то сапожках… Чай зима уже, как тут не замерзнуть?

Остальные жители по-прежнему стояли молча. Мы попытались покинуть кольцо, которым они нас обступили, но никто даже с места не сдвинулся. Тимофей, улыбаясь, наблюдал за нами, а затем взмахнул рукой – и люди расступились, давая дорогу. Мы с Аней пошли за ним.

Дом, к которому нас подвел Тимофей, отличался от остальных: он стоял на возвышении, явно занимая главенствующее положение над низенькими избами этой деревеньки. Чистый, аккуратный, он выглядел зажиточным. Рассматривая дом, я заметила и второй этаж с небольшим окошком, и крыльцо с высокой лестницей, значит, в постройке было практически три уровня.

Прежде чем открыть дверь, Тимофей произнес:

– Дома матушка моя да сестрица младшая, вы уж не показывайте перед ними своих столичных штучек, не любят у нас этого, не поймут. Да почтение окажите, а то, ежели матушка вас выгонит, ужо никто здесь не оставит, никто не пожалеет.

Анька посмотрела на меня так, словно это она была его матерью или сварливой женой, которая полностью приняла его сторону. Она глядела с укором и потихоньку грозила пальцем. Это было очень смешно, потому что руки у нее были опущены и казалось, что она грозит палым листьям, валяющимся на земле. Я хихикнула, но Тимофей обернулся, сделал серьезное лицо и сказал:

– Ц-ц-ц – тихо, заходим.

Я прониклась важностью момента, с опаской, но с большим интересом переступила порог и оказалась в темных сенях.

– Давайте за мной, – тихо сказал Тимофей.

Комната была светлая, большая, в центре стояла хорошо сложенная печь, на окнах висели вышитые вручную домотканые занавески. Всё было сделано с любовью и недюжинным искусством. Даже печь понизу разрисовали вензелями и узорами. Видно было, что ко всему в этой комнате приложены любовь и старание. Тот, кто это делал, обладал несомненным художественным вкусом. Во всём был особый «почерк», отличавший ту, кто это делала, от других мастериц. Я с интересом разглядывала обстановку: всё напоминало сказочные избушки, о которых мне рассказывали в детстве. На полу лежали необычные домотканые коврики, и даже они были сделаны не так, как, например, в Анином доме. Чувствовались мастерство и фантазия.

Мне не терпелось наконец-то увидеть искусницу, которая всё это сделала. Тимофей кликнул:

– Матушка, матушка.

Я услышала, как наверху что-то зашуршало, задвигалось и послышались шаги.

За печью была лесенка на второй этаж, оттуда спустилась женщина небольшого роста, маленькая, сухонькая. Определить ее возраст было сложно, но я увидела несколько седых прядей, выбившихся из-под платка, и поняла, что лет ей изрядно. Она не молодилась, но ее спина была ровной, а осанка гордой. Я с интересом разглядывала хозяйку, нисколько не смущаясь, и она мне нравилась.

Женщина подошла к нам вплотную и обратилась к сыну:

– Тимофей, кто это? Кого ты привел в наш дом? Что за нездешние девицы?! Сказывай-ка, сынок!

Тимофей стал сбивчиво рассказывать нашу историю, всё, что мы успели поведать. Мать очень внимательно выслушала, посмотрела на нас и смягчилась:

– Ладно! Не могу я супротив Бога пойти, не подать руку страждущему и выгнать на улицу нуждающихся. Это закон, не соблюсти его грех!

Она подошла ко мне вплотную, посмотрела прямо в глаза. Взгляд был колючим, проницательным, я бы даже сказала пронизывающим: «Хм… всё про тебя знаю! Вижу и слышу, о чём думаешь».

Мне стало не по себе, я попыталась отойти, но она взяла меня за руку, удерживая на месте, и очень тихо и веско произнесла:

– Попробуй только навести мне тут свои городские порядки, узнаешь тогда и мою силу, и гнев Божий.

Меня от этих слов аж передернуло. Женщина одарила меня ледяным взглядом и направилась к Ане. Я почувствовала большую разницу между тем, как она говорила со мной, и как заговорила с ней. Протянула руку и, улыбаясь, произнесла:

– А вот в тебе, деточка, чувствую я простоту житейскую, честность и доброту. Зря ты за этой барышней потащилась, не принесет она тебе ничего, кроме горя и печалей. Отстала бы ты от нее, пусть одна дальше едет… Зачем тебе это надобно?