Мерцание зеркал старинных. Подчинившись воле провидения

Анна потупила взор, опустила голову и угрюмо проговорила:

– Я не могу оставить свою барышню, мною было дано обещание, которое я не смею нарушить.

На что женщина веско сказала:

– Нет такого обещания, данного человеком человеку, которое нарушить невозможно. На всё промысел Божий. Только обещание, данное Господу, никак нарушать нельзя. А всё остальное – суета мирская. Это твой выбор, но я скажу: ты пошла не по своему пути. Коли продолжишь идти с ней дальше, то станет это и твоим путем, и разделишь ты горести и печали со своей барышней. Да вот только в толк взять не могу, зачем тебе то, что не принесет спокойствия твоей душе…

Она с любовью погладила Анькину косу, перекинутую через плечо.

– Какая красавица пропадет, как жалко! Жалко мне тебя, Аннушка.

Мы вытаращили глаза, ведь никому еще не представлялись, даже Тимофею не сказали, как нас зовут… Молча проводили ее взглядом, а она подошла к сыну, потом повернулась к нам и назвалась:

– Верой меня зовут, а Тимофей – мой старший сынок. Есть у него сестренка младшая, Татьяна. Мы приверженцы истинной веры в Господа, а посему хотим быть подале от грязи, которая в миру творится. Отделились мы и стали жить общиной, как маленькое государство со своими правилами. Уж будьте уверены, вы с ними познакомитесь и блюсти их будете, пока здесь находитесь!

Странные одежды были на жителях этой деревни: крестьяне ближайших к столице местностей таких не носят. Из-под овчинных тулупов виднелись льняные рубахи простого прямого кроя, подпоясанные кушаками и вручную расшитые красивыми узорами.

«Диковинные люди», – подумалось мне. Задавать Вере вопросы я не могла, так как видела, что она меня открыто недолюбливает и отдает предпочтение Анюте. Это немного задевало: мне впервые предпочли прислугу. Я решила не показывать вида и не перечить: оказаться сейчас на улице совсем не хотелось. «Ну и ладно, потерплю чуть-чуть, не век же мне здесь находиться», – беспечно подумала я, отгоняя неприятные мысли о странных жителях этой деревни.

Вера жестом велела следовать за ней. Мы поднялись по лестнице на второй этаж, и Тимофей вместе с нами. Там стояли топчаны, на которых сидели дети и какая-то женщина. Указав на нее, Тимофей произнес:

– Это моя тетя, она поцелована ангелом.

«Да-а-а-а, – подумала я, – веселенькое начало… Значит, она умалишенная», – но вслух ничего не сказала. Я увидела ее дикий блуждающий взгляд… Он ни на чём не фокусировался, ни на одном предмете, и от этого душу словно обдавало леденящим холодом. Таких людей я всегда боялась. Не знаю уж, кем она поцелована, но с не обладающими разумом и не отвечающими за свои действия я старалась не соприкасаться. Они занимались каким-то рукоделием с маленькой девочкой, которой было лет шесть.

Вера указала нам на дверку в самом дальнем углу.

– Вон ваш чуланчик. К ночи еще один тюфяк принесу, располагайтесь, почивать там будете. Так уж и быть, погостите эти дни здесь, но поменьше болтовни. Ничего я про вашу императрицу слушать не желаю. Противно мне говорить об этой самозванке и противнице исконной веры. Одно слово – иноземка! Ржавые чужестранные гвозди вонзить пытается в тело русское. И на том месте раны являются кровоточащие, незаживающие – и в язвы превращаются.

Потом зло улыбнулась:

– Ничего, ничего, конец ее близок, совсем недолго нам мучиться осталось. И, может, новая правительница придет к нам из лесу, из этого подполья, в котором мы так униженно живем по вине чужеземки.

Выслушав эту гневную тираду, я отметила, что, говоря о возможном свержении государыни, она начинала лучиться и светиться, будто этот момент будет самым радостным в ее жизни. Я ужаснулась этому и подумала: «Надо будет в городе об этом селении и нашем здесь пребывании рассказать. Все будут слушать, открыв рот. И стану я самой главной и желанной гостьей во всех салонах и домах, потому как никто более с противниками дворцового режима так близко не сталкивался».

Они напоминали мне злобных лесных гномов. Рассказывая про них сказки, я, пожалуй, смогу стать знаменитой на всю столицу. Я улыбнулась этим мыслям: «Ну погодите, вот вернусь, все узнают, чем вы тут живете и о чём грезите, вольнодумцы. Всем расскажу, где вы находитесь, пускай придут сюда и научат вас уму-разуму». Я знала, что императрица радуется, когда вот такие крамольные поселения находят и по ее воле уничтожают, сжигая для устрашения других.

Подумав об этом, я заулыбалась и решила: «Не всё так плохо. Это приключение, а их я люблю». Но тут Вера, уже уходившая, неожиданно повернулась ко мне.

– А ты, Наташа, лучше б не о том думала, как тебе прославиться в своей столице, чтобы все на тебя смотрели и пальцами показывали. Ты бы лучше попеклась об том, как прожить подольше. – И, засмеявшись, покинула комнату, захлопнув за собой лаз, что-то вроде крышки между верхом и низом.

Я была удивлена, услышав свое имя, но не стала придавать особого значения ее словам. Я очень устала и хотела есть. Мы остались в полной темноте – в чуланчике не было ни окон, ни свечей, ни даже лучины. Аня легла на краешек тюфяка, я села рядом.

– Анька, неужели нас не накормят? Да и с этой дурочкой рядом я находиться боюсь.

– Да что вы, барышня, покуда я с вами, никто вас не тронет. Ложитесь вот лучше рядышком. Покаместь нас не покормили, хоть поспим, во сне есть меньше хочется.

Успокоившись, я прилегла рядом, но спать не могла: в животе урчало, горло пересохло. Я начала щипать Аньку, которая, видно, уже не слышала меня.

– Ты что, спишь?

Анька пробубнила сквозь сон:

– Ну конечно, барышня, скока всего приключилося, хорошо бы отдохнуть немного.

– Нет, Анна, вставай.

Анька села и захлопала глазами, что-то хмыкнула.

– Ну что ты мычишь как корова, приди уже в себя. Это я, я, Наташа, ты меня видишь, слышишь?

– Да, да, барышня, – она зевнула, – и вижу, и слышу. Чего вы хотите? В такую пору позднюю чего изволите?

– Мне поесть нужно, вот чего. Отправляйся вниз и раздобудь хоть чего-нибудь пожевать, не спится мне на голодный желудок.

– Помилуйте, барышня, давайте утра дождемся. Слышите, там какой-то разговор. Мужик басом громыхает, правда, не разобрать ничего. И эта Вера… пугает она меня…

Я посмотрела на нее с усмешкой.

– А тебя-то она чего пугает? Она тебя по голове гладила и косой твоей восхищалась. Это я должна ее бояться… что она мне сказала, всякие глупости, даже повторять не хочу.

Анна крутила головой.

– Страх она на меня нагоняет, боюсь я ее. Не пойду я к ним ночью, вон они там лаются – небось про нас сказывают. Уж если суждено нам тут сгинуть, в деревне этой проклятущей, то пущай я об этом узнаю, когда прибьют уже, на том свете узнаю, чтобы даже и не поняла, что случилося.

Не успела она закончить эту фразу, я как со всего размаху дала ей в лоб.

– Что же ты за дура такая, всё каркаешь?! Сидит здесь, кулема, квашня квашней, глазами хлопает. Вместо того чтобы еды какой раздобыть, непонятно что говорит и беду кликает. Помереть она, видите ли, здесь собралась… я тте-е-е помру! Вот до Тютюревки доедем, там и помирай, а до этого чтоб не вздумала! И беду мне не кликай, и поганые мысли из головы своей дурной выбрось, чтоб я их более не слышала.

Аня не обиделась на мои слова, но и с места не сдвинулась. Я начала ее щипать, чтобы хоть как-то расшевелить. Она взвизгнула и наконец встала, чуть головой в потолок не уперлась. Я засмеялась.

– Анька, какая же ты огромная: головой до потолка достала. Вот бы тебе мужиком родиться, больше пользы было бы.

Анька махнула на меня рукой:

– Тьфу на вас, барышня, ерунду всякую сказываете. Ладно уж, так и быть, пошла я. Чего бы вы хотели поесть?

– Да принеси хоть чего-нибудь, не до разносолов. Молока, если найдется, теплого да хлеба свежего.

Я пошла следом за Анькой, чтобы, когда она будет спускаться, посмотреть вниз, в проём, что они там делают. Очень мне интересно было. Проходя мимо девочки, увидела, что на полу рядом с ней спит умалишенная. Девочка мирно посапывала, я подумала, что чокнутая тоже спит, и пошла мимо, но как только я поровнялась с ее головой, она как схватит меня за ногу… Не знаю, как описать, что я почувствовала: едва не оконфузилась, очень близка была к этому. Я так сильно испугалась, что даже потеряла способность кричать. Страх сковал мое тело, внутри всё похолодело. От обморока меня спасло, видимо, то, что я очень хотела есть. Я опустила голову, чтобы посмотреть, что же она будет делать. Она держала меня за ногу, а свободной рукой вертела у лица, строила рожи, высовывала язык. Тут я опомнилась, резко выдернула ногу и, наклонившись пониже, приказала:

– Лежи, дура, тихо, лежи и спи!

Она отвернулась и послушно затихла. Анька, услышав, шикнула на меня:

– Барышня, тихо, не дай Бог они подумают, что мы ее обижаем, тогда нам точно не поздоровится.

Аня открыла лаз и громко спросила: