Мерцание зеркал старинных. Странная любовь

Я не открывала, очень ласково говоря с ним через дверь: игра продолжалась.

– Ой, граф, мне кажется, вы не в себе! Вам нужно остыть. Я не могу позволить вам войти в свои покои. Боюсь, вы всё тут разрушите, а здесь такая прекрасная комната. Ваши домашние, видимо, так старались, придавая ей столь изысканный вид.

– Наташка-а-а! Оставь этот бред! Пусть его слушает этот бедный недоносок, твой будущий муженек! Ох, как я ему сочувствую! Боже мой, – восклицал Николай, доведенный до крайности, – бедный мужчина, которому досталась столь необузданная особа! Открыва-а-ай!

Он стучал всё громче, и мне пришлось открыть. Он только занес руку, чтобы снова ударить, как она распахнулась… и его ладонь опустилась точно на мою грудь.

– Граф, – я приняла надменный вид, – что вы себе позволяете? Уберите руку! Фи-и-и…

На него словно вылили ушат холодной воды. Он отдернул руку и попросил прощения. Николя совершенно запутался и не знал, что сказать. Я стояла, сложив руки на груди, и смотрела на него в ожидании:

– С чем пожаловали, граф? Напоминаю вам, – назидательно сказала я, – что вы вновь стучитесь к незамужней барышне, которая собирается под венец.

– Да замолчи ты, несносная, оставь это! – наконец пришел он в себя. – Ты зачем такое со мной сделала?! Я тебе не нравлюсь?! Ты хочешь сделать мне больно?! Сорвать мои намерения жениться? Что?!

Я молчала, сохраняя спокойствие и делая вид, что внимательнейшим образом его слушаю.

– Где?! Где ответ на твои загадки? Где он лежит? Я схвачу его и убегу во-о-он!

– Ответ? Поищи. Ведь ты же умный. Вот и попробуй! А сейчас мне нужно переодеться, пожалуйста, удалитесь, граф!

Он дохнул мне в лицо горячим воздухом и, развернувшись на каблуках, вышел. О, как прекрасно от него пахло! Как великолепно он был одет, как статен и прекрасен в своем гневе! Я закрыла дверь и улыбалась, расхаживая по комнате. «Какая виртуозная игра! Как хорошо, что я сюда попала. Замечательно!» Я забыла все свои недуги, головные боли, даже Федька мне ни единого раза не снился. «Ах, следующая ночь – она вторая. Интересно, осмелится ли он? Как волнительно, дождаться бы… Сумерки, спускайтесь поскорее! Я жду развития событий!»

Глава 147. Усадьба Кусково

Через некоторое время в дверь робко постучали. Я чуть не подпрыгнула от радости, но услышала робкий голос служанки. Я смотрела на нее с надеждой: быть может, он послал за мной? Но я ошиблась: граф Петр Борисович приглашал гостью к обеду.

Я не замедлила явиться. За столом, кроме старого хозяина, никого не было.

– Наталья Дмитриевна, голубушка, составьте компанию старику. Я не понимаю, что происходит в доме, куда все разбежались? Вас и за завтраком не было… Может, вам не понравилось, и вы голодовку решили объявить?

– Дражайший Петр Борисович, я просто устала после долгой дороги, вот и не вышла к завтраку, но с удовольствием с вами отобедаю.

Граф улыбнулся и велел подавать закуски. Мы мило беседовали об отце, о петербуржских новостях… Мне совсем не скучно было с этим добродушным стариком, который даже к слугам своим обращался вежливо и учтиво.

– Наташенька… можно я вас так буду называть, по-отечески? – Я улыбнулась и кивнула. – Ну, коли нас никто более не удосужился посетить, разрешите предложить вам и далее составить мне компанию: ангажирую вас на прогулку по поместью. Я в ближайшие дни должен уехать по делам, так вот хочу со своей гостьей пройтись в охотку по окрестностям. Позволю себе заметить: здесь много интересного.

Это было наилучшее предложение, которое сейчас мог сделать мне граф. Нужно было приятно скоротать время до вечера, и я радостно согласилась.

Мы неспешно прогуливались по аккуратно подстриженным аллеям. Граф рассказывал мне обо всем, что мы видели, а я внимательно слушала.

– После смерти Варвары Алексеевны, жены моей, и нашей дочери Анечки жизнь в Петербурге стала для меня невыносимой. Я люблю и Вареньку, и Николая, но… это другое. Анечка была сильно привязана ко мне, а я в ней просто души не чаял… – он помолчал немного и вздохнул. – Вот завершу на земле кое-какие дела, да к ним отправлюсь, заждались они…

– Петр Борисович, что вы такое говорите… – пролепетала я, не зная, как отвлечь старика от грустных мыслей.

– Николая вот женю… – и вдруг он встрепенулся. – Наташа, а пойдемте, я вам одну диковинку покажу, думаю, вам интересно будет.

Мы шли среди ровно подстриженных лип центральной аллеи, ведущей к павильону Эрмитаж (граф называл его французским), где на невысоких постаментах красовались статуи древнегреческих богов. Петр Борисович гордо сообщил мне, что всего скульптур в парке более шести десятков.

Удивительной красоты павильон оказался совсем небольшим. К прямоугольному центральному зданию примыкали округлые выступы, образуя подобие цветка с четырьмя лепестками. Эрмитаж был предназначен только для избранных гостей хозяина, желавших уединиться во время балов и приемов, которые устраивал Шереметьев.

Граф провел меня внутрь. В одной из округлых частей павильона была кабина с диваном, присев на который, мы стали медленно подниматься на второй этаж (первый предназначался исключительно для прислуги). Каково было мое удивление: я не увидела ни слуг, ни механизма, при помощи которого это производилось, – вот уж воистину диковинка. Граф показал мне также, как изящное устройство бережно поднимает наверх накрытый для гостей стол. Мне подали кофий, а графу чай. Удобно расположившись, я с удовольствием отведала ароматного напитка. Потом граф провел меня в кабинет. Он указал на свой эскизный портрет, висевший над столом.

– Этот портрет писала Анечка, когда ей было пятнадцать. Страшная кончина помешала моей дочери его завершить… Вот так и оставил, не хотел, чтобы чья-то рука портила священный труд моей Анечки.

Я вышла из кабинета, оставив графа наедине с его тоской. Сколько лет прошло, а он так и не смирился с ее кончиной!

Я осмотрелась. Если бы кто-то захотел подслушать ведущиеся разговоры, ему бы это не удалось: здесь попросту не было дверей, и попасть сюда можно было лишь одним способом, так же, как и спуститься. Всё располагало к приватной беседе: толстые ковры, покрывающие пол, уютные глубокие диваны и кресла. Ниши в стенах в форме арок дополняли оконно-дверные проемы, ведущие на французские балконы с четырех сторон павильона. Я не успела всё осмотреть, как вышел граф, и мы спустились вниз.

Медленно шагая по аллеям, граф показывал мне самые значимые постройки усадьбы, обойти которые за одну прогулку было при всём желании невозможно. Парковый ансамбль, как я поняла позднее, очень напоминал Версаль. Я постараюсь пересказать всё, что запомнила.

Сам дворец был построен не так давно. Большой дом, как называл его Петр Борисович, поражал не столько размерами, сколько изысканностью и великолепием. В усадебном парке всё было продумано для пышных приемов и увеселений.

Справа от дворца был устроен подъемный мост. По прямоугольному Большому пруду в дни приемов плавала целая флотилия. Небольшая галера была вооружена шестью пушками – трофеями Полтавской битвы, подаренными Петром I отцу старого графа Шереметьева. Граф рассказал мне, что однажды, когда сюда прибыла императрица в сопровождении иностранных гостей, был устроен фейерверк. В честь матушки-царицы было сделано несколько тысяч потешных залпов. Все поражались, как это можно: истратить дюжину пудов пороху ради минутной забавы.

Голландский домик стоял на берегу Малого пруда, в котором водились карпы, и они приплывали кормиться на звон колокольчика. Уютные лавочки ждали стремящихся посидеть, полюбоваться прекрасным видом и помечтать о сокровенном. Местному дворянству было позволено приходить в усадьбу в определенные дни, и это заметно отличало московскую знать, стремящуюся к общению и открытости, от петербуржской, чванливой и чопорной.

Итальянский домик был похож на маленькую сокровищницу: там хранились диковинные вещи и произведения искусства, которые Петр Борисович коллекционировал; допущены туда были только избранные. Я входила в их число, и граф показал мне картины Рафаэля, Рембрандта, Корреджо и других известных европейских художников.

Напротив Менажереи, в итальянском парке, расположились удивительные домики для водоплавающих птиц. Там жили лебеди, гуси и утки необычных пород, журавли и пеликаны. Мне дали зерна, и я покормила их с руки – это было мило и забавно.

А еще украшенный диковинными раковинами каменный грот с необыкновенной прохладой внутри… За прудом зверинец, псарня, английский парк – обойти всё сразу было просто невозможно.

Проделав немалый путь и утомившись, мы с графом возвращались к дворцу. Стало немного зябко, но я все равно отметила, что лето здесь гораздо теплее, чем в столице. Привыкшая к петербуржским морозам, ветру и влажному воздуху, прогуливаясь по аллеям, я с удовольствием вдыхала сухой подмосковный воздух. Всё мне нравилось, сердечко трепетало из-за предстоящей встречи с Николаем. Я поблагодарила Петра Борисовича за прекрасную прогулку, а он, слегка обняв меня, даже прослезился.

– Не благодари, милая, это я должен быть тебе благодарен, уважила старика, – и, смахнув скупую мужскую слезу, проговорил: – Я точно с дочкой пообщался… ты чем-то на нее похожа. Не лицом, нет – открытостью души, что ли… Ах, как мне ее не хватает! Варька, та совсем другая…

Вечер прошёл, как положено в благородном семействе. Наконец-то все собрались в гостиной, не было только Николая. Мы пили чай, и я даже исполнила для общества небольшую пьесу на фортепиано. Затем a cappella спела романс на французском языке, и все мне аплодировали.

Я даже успела помириться с Аннушкой, и мы любезно с ней пообщались. Анна показала мне свои нелепые вышивки, которые готовила в качестве подарка Николаю. Она, оказывается, вышивала ему платки, но боялась их вручить. Я подумала: «Ну что за глупая девица? Никогда не надо стесняться своих чувств. Если ты любишь, если желаешь мужчину и хочешь быть с ним вместе, ты должна намекнуть ему об этом, а еще лучше – прямо объяснить свои намерения». И я, из добрых побуждений, попыталась втолковать ей это, но вдруг мерзкое чувство собственницы шевельнулось внутри, и все мои благие намерения тотчас развеялись: «Вот зачем я это делаю? Девушка она наивная и абсолютно беззлобная, сейчас наберется моей мудрости, и всё у нее с ним сладится, а я останусь с носом. Ах, право, нет никакой логики ни в моих поступках, ни в суждениях, – со вздохом подумала я, но тут же себя успокоила: – Ничего у нее не выйдет! Этот Николай не так прост, как кажется. Он, оказывается, опытный, дерзкий и уверенный в себе… И вышитые платочки, уж верно, покажутся ему полнейшей чушью».

– Аннушка, непременно подари их Николаю! Ах, как романтично это будет выглядеть! – посоветовала я Анне и, утомившись от совершенно не интересной мне беседы, нашла предлог уйти.

Прохаживаясь по залам и галереям, я рассматривала картины, висевшие почти в каждой комнате, уделяя особое внимание семейным портретам. Их род был огромным, и всех свойственников объединяла одна величественная фамилия – Шереметьевы. Она как музыка звучала в моих ушах. «Я непременно должна его заполучить! Моя коллекция была бы неполной без такого редкостного экземпляра! Мой „мотылек“, я уже приготовила для тебя особую булавку. Когда же ты прилетишь? Сумерки уже спустились…»

Подали ужин. Николай вошел в столовую и занял свое место подле отца, а рядом с собой, слегка поклонившись, предложил сесть Аннушке. Я устроилась на противоположном конце стола и отметила, что за весь ужин он ни разу не посмотрел в мою сторону. Он мило улыбался Анне, они вели неспешную беседу, и Николай, будто невзначай, иногда дотрагивался до ее руки. Конечно, это не укрылось от моих глаз: я исподволь смотрела на них и тихо злилась. Мне стоило больших усилий убедить саму себя, что, поступая таким образом, он просто нарочно раззадоривает меня. И, собрав всю волю в кулак, я решила не обращать на это ни малейшего внимания, дабы не показать вида, что его поведение меня хоть чуточку волнует.

Ночь. Я лежу одетая в кровати и жду… Никого! Никто не идет ко мне и не стучит в двери. От злости я плачу. От жалости к себе – рыдаю! От обиды мое сердце разрывается на части… Он даже не прислал никакой записки – просто проигнорировал меня. «Да как же так? Что я сделала неправильно? Ведь так хорошо всё шло… Ну да ладно, хватит мучиться догадками, обязательно нужно поспать: синяки под глазами и измученный вид точно не приведут меня к победе».

Глава 148. Еще одна жертва

Встав утром, радости я уже не ощущала. Оделась и попросила запрячь лошадь для прогулки верхом. Я начала объезжать парк. Один поворот, другой… и тут я увидела их! Они стояли возле домика, в котором проживал Николай, и целовались так страстно, что от неожиданности я резко дернула поводья, и лошадь остановилась как вкопанная. Сомнений не было: ночь они провели вместе, скрыть это было невозможно. Светлые волосы Аннушки, распущенные по плечам, светились на солнышке, как и ее лицо, которое тоже светилось – от счастья. Слегка небрежно застегнутая одежда говорила о том, что они счастливы, им неважно, как они выглядят, и ночью они не спали, а предавались сладостным утехам.

Он был чертовки хорош – разгоряченный, молодой, красивый, он крепко и страстно обнимал ее. Она хохотала, слегка запрокинув голову, а он вновь и вновь покрывал ее шею поцелуями. Ее смех душил меня, капая ядом в самое сердце, смотреть на их счастливые лица было выше моих сил…

Я подъехала ближе, засунула два пальца в рот и громко свистнула. От неожиданности Анечка подпрыгнула на месте, а Николай даже бровью не повел, что меня сильно удивило: казалось, он видел меня и ожидал любой выходки.

Вздохнув, он игриво произнес: