Мерцание зеркал старинных. Я рождена, чтобы стать свободной

– Папа… ты как всегда не вовремя.

– Это почему же, дочь моя? Опять его защищаешь, хочешь, чтобы всё ему с рук сошло?

– Нет, папа, – начала оправдываться я. Мне больше всего на свете не хотелось, чтобы до него долетела хоть малейшая толика правды о происходящих в нашем доме событиях. – Я совсем не это имела в виду… Ты иди, мы сами разберемся. А как только я с ним развестись надумаю, я тебе первому об этом сообщу. Обрадую, так сказать, не изволь беспокоиться. – И я шутливо похлопала отца по плечу, всем своим видом показывая, что у меня всё хорошо.

– Нет-нет, Наташа! Почему ты меня всё время куда-то отправляешь? Он тут, видите ли, таскается направо и налево, каких-то баб старых заводит и дочь мою расстраивает, а я уходить должен? Не-е-ет, девочка моя, твой отец еще способен защитить тебя и свой дом!

Тут Федор открыл рот. И в этот момент закончились свободное дыхание и счастливая жизнь моего отца.

– Да вот, Дмитрий Валерьянович, – сказал он, принимая развязную позу, – Наталья Дмитриевна умалчивает, какой вопрос мы тут обсуждаем, а я скажу-у-у…

– Замолчи! – приказала я.

– А чего ж молчать-то, чай, мы одна семья. Оно стыдно, конечно, даже вам признаваться, но делать нечего…

Я посмотрела на него в ужасе и глазами сказала: «Нет! Нет, пожалуйста, не нужно!» Но он только ухмылялся, а потом смерил меня холодным, колючим взглядом, говорящим: «Ты же хотела этого?! Вот и получи, чего хотела! Правду?! Я сейчас ее расскажу…» Я из последних сил хранила надежду на то, что он не посмеет… ведь я умоляла, просила его об этом… и он знал… знал, сволочь, чем это кончится для отца. Но мой благоверный просчитал всё наперед: именно для того он и затеял эту пакость!

И Федор начал говорить:

– Так вот, Дмитрий Валерьянович, какое событие приключилось…

– Ну-ка, ну-ка, смотрите, – пес залаял. Ну-ка, интересно, что прогавкает… Я весь внимание. Говори!

– Так я и говорю, – зло ухмыльнулся Федор, болезненно реагируя на отцовское замечание. – Вот какое дело… э-э-х-х, приключилось. Барыня-то ваша, Дарья Леонидовна, на мне прямо-таки помешалась. Проходу не дает – в каждом углу меня зажимает. Я уж и так ее пинаю, и сяк отталкиваю, а она заладила свое «люблю» и всё никак в себя прийти не может.

Папа широко раскрыл глаза, не в состоянии вымолвить и слова. Я обреченно смотрела то на него, то на Федора, а тот не унимался: эта подлость явно доставляла ему удовольствие.

– Да, прямо с ума сошла от любви ко мне! Ужо задушила всего…

– Что-о-о?! Как ты смеешь оскорблять порядочную женщину? Как смеешь опускаться до третьесортного вранья?! Ах ты, подлец, да я тебя… – и отец двинулся на Федора, потрясая в воздухе своею палкой.

– А прыти-то, прыти сколько! – чуть отступив назад, съязвил Федька. – Тихо, тихо, дедушка! Чего так распалился-то? Я ж тебе говорю: у меня даже глаз на нее не подымается, не то что… Так она сама… сама меня преследует! Ну-у… и добилась-таки своего, подлюка, застали нас врасплох. Вот, стою, жене каюсь, признаюсь в слабости своей телесной. Ну а что было делать? Если прям буквально повисла она на мне, впилася своими губищами! Ну и, тут уж извините, – развел он руками, – мужское начало во мне взыграло.

От услышанного я остолбенела, в ужасе зажав рот руками. Отец остановился и растерянно посмотрел на меня.

– Наташа, чего это он? Что он такое говорит, дочка? – в голосе его слышались слёзы и смятение. – Или в заблуждение меня вводит, паразит этакий?! Дочь?! Чего это у него там поднялось-то? Какое начало? Он о чём?..

Я опустила голову, не в силах взглянуть отцу в глаза. Папа подошел совсем близко ко мне и наклонился:

– Наташа?.. Неужели это правда?! – На отца было страшно смотреть, он весь сжался. – Как же это?!

– Папа, ну что ты так нервничаешь?! Успокойся, чего ты его, дурака, слушаешь?

Отец схватился за сердце.

– Нет, Наташа, у него чего-то там поднялось, он говорит. Дочь, на кого поднялось? На невесту на мою?!

– Пап, да на какую невесту-то?

– Ну как на какую? Дарья Леонидовна же… Дочь, как же это?.. Как же это?! Наташа… Так это он что, взаправду?!

Отец прижал руку к груди и, глубоко вздохнув, раскрыл рот, сделал несколько шагов назад, уперся в стену и буквально сполз по ней на пол. И остался сидеть так с раскинутыми ногами и непонимающими глазами, глядящими на меня совершенно по-детски… Я бросилась к нему и потрясла:

– Па-а-апа… па-па, ты что?! Папа, да брось ты! Папа…

Но он успел только хрипло выдавить из себя:

– Ох-х-х, дочь… Что-то нехорошо-о-о мне… совсем… нехоро-о-шо, – и голова его откинулась на плечо. Больше он не сказал ни слова.

Я встала перед отцом на колени и, рыдая, взяла его безвольно упавшую руку.

– Папочка, пожалуйста, только не уходи…

Ответа не было. Я истошно завизжала. Папа не реагировал ни на мои крики, ни на прикосновения. Я звала его, трясла, плакала, но тщетно… Горю моему не было предела.

Сбежались слуги. Я велела срочно послать за доктором.

Федор всё это время молча стоял у двери и ждал, пока закончится моя истерика. Я обернулась к нему и простонала:

– Как же ты мог?! Зачем ты так?!

Он спокойно посмотрел на меня и хладнокровно заявил:

– Я слишком долго терпел его оскорбления. Да-а-а, я родился и вырос в деревне и, может, недостоин какого-то особенного отношения. Но знаешь, моя дорогая жена, человеческого отношения достоин каждый! А я человек! И я устал! Ты можешь называть это как угодно: жестокостью, злобой. А я тебе так скажу: сильный выигрывает битву, а слабый падает и остается на земле. И вот в сражении, которое он затеял, победу одержал я!

Он вышел и прикрыл за собой дверь, оставив меня наедине с отцом, который снова пострадал по моей вине…

Папа был очень бледен, губы сжаты, руки подтянуты к подбородку. Его поза говорила о том, что всё тело опять сковало невидимыми проволоками, они буквально связывали его, больно впиваясь в каждую клеточку. Господи, неужели это сделала с ним я?!

Я не знала, как мне попросить прощения, и горько плакала, стоя на коленях.

– Папа, папочка, – позвала я, – папочка, ну пожалуйста, скажи хоть что-нибудь!

Отец приоткрыл глаза и попытался что-то сказать. Я так обрадовалась, что буквально прильнула головой к его груди, пытаясь разобрать слова, но вместо них до меня донеслось лишь бессвязное мычание, и он снова провалился в беспамятство. Ничего не оставалось, кроме как ждать прихода доктора, который, возможно, сумеет как-то поправить его состояние, совершит чудо. Отца перенесли в его комнату.

В дверь постучали, вошел доктор. Он осмотрел больного, пощупал пульс, поочередно поднял веки. Я с тревогой ждала.

– Вы ступайте сейчас, барышня, идите: ваше присутствие мне мешает. Окончив осмотр, я с вами побеседую.

Я вздохнула, поднялась с колен и обреченно побрела к двери. У меня не было больше сил смотреть на то, что стало с отцом.

Я вышла и увидела Федора. Он облокотился на стену, и его душили рыдания.

Взглянув на меня, он тихо произнес:

– Наташа, верь мне. Я не монстр… не чудовище…

Он хотел еще что-то сказать, но не сумел: его тоже хватил удар. Могучее тело сползло по стене, а губы скривились в какой-то жуткой гримасе. Я не подошла: жалости к нему не было в моей душе. И вдруг поняла, что с этого дня, с этой самой минуты больше не могу любить его.