Мерцание зеркал старинных. Глаза судьбы

– Конечно, я хочу, папа, завтра же. А сейчас твоя птичка должна пойти почистить перышки, ты посмотри, как ужасно я выгляжу, мне и подружки на это указали. А я, папа, должна всегда выглядеть лучше их всех вместе взятых и вернуться на свое законное место в нашей компании – самой красивой, самой умной, самой радостной и самой приветливой.

С этими словами я чмокнула отца в щеку, взвизгнула и побежала в спальню приводить себя в порядок. Отец тоже хлопнул в ладоши, обрадовавшись как ребенок.

– Лети! Лети, моя бабочка! Лети, мое солнышко, как же я рад! Господи, спасибо тебе, что дал мне возможность еще раз увидеть свое дитя обретшим радость. Я вырастил ее как родную и так люблю… Как же сильно я желаю ей счастья! Спасибо тебе, Господи, что вернул мне мою доченьку.

До меня долетели его слова, и я заулыбалась еще сильнее. Ускорив шаг, впорхнула к себе в комнату и осмотрела ее новым взглядом.

Заменили почти всё: дубовая кровать хоть и напоминала прежнюю, но ее изголовье было обито дорогой тканью, гродетуром, той же, что и на балдахине, прикрепленном к потолку и спадающем по резным колоннам. Дополнением к тканевой отделке служили позументы – тесьма, кисти и бахрома с золотой нитью. Окна и дверные проемы были задрапированы тремя парами занавесей, сверху ниспадали ламбрекены.

Гобеленовые обои прекрасно гармонировали со всей обстановкой. На каждой стене висела пара золоченых подсвечников, а на туалетном столике стоял изящный канделябр на десять свечей: при необходимости покои можно было ярко осветить.

Рабочий стол остался прежний, дубовый, со множеством выдвижных ящичков для письменных принадлежностей. Круглый столик на изящных позолоченных ножках (для утреннего кофе и послеобеденного чая, а главное – для вечернего молока с печеньем) тоже был мне давно знаком.

Появилось кое-что новое: кресло-оттоманка для дневного отдыха, стул и ширма, оформленные той же тканью, из которой сшит балдахин. Огромное зеркало во всю стену – в красивой золоченой раме. Изящный комод, туалетный столик и гардероб украшали тонкая резьба и позолота. На туалете стояли привычные флаконы духов, баночки с кремами и пудреницы, лежала моя любимая пуховка.

В гардеробе были заботливо развешены платья, я заметила среди них три новых. Отец обмолвился, что граф выписал мне из-за границы модные наряды, но тогда я не придала этому значения.

Я медленно ходила по комнате, трогая каждый предмет, и мысленно благодарила судьбу за то, что она послала мне такого заботливого отца. Теперь мне всё безумно нравилось, я была довольна. В этой комнате мне уже ничто не напоминало о Федоре. При одной мысли о нём сердце больно кольнуло, но я, шумно выдохнув, опрометью выбежала в коридор и крикнула слугам, чтобы мне немедленно набрали ванну. Я намеревалась смыть с себя последние воспоминания о нём, словно старую грязь, коростой налипшую на душу.

Служанки засуетились вокруг, забегали, каждая хотела угодить. Давно они не видели свою барышню в хорошем расположении духа. Когда все манипуляции с моими волосами и телом были закончены, меня вытащили, обмотали пушистыми простынями, и я обессиленно упала на кровать.

Глафира, дородная крестьянская девка с сильными как у мужика руками, умела хорошо делать массаж. Обычно я ругала ее, когда она слишком усердствовала, но сейчас сама попросила приложить силу. С болью она вытягивала из меня то напряжение, которое я испытывала всё последнее время. Тело размякло, и я наконец почувствовала в каждой клеточке расслабление. Душистые масла приятно щекотали нос своим ароматом, и я плавно погружалась в сон. Девки на цыпочках вышли из комнаты, оставив неяркий свет.

В дверь постучали, я нехотя отозвалась. В комнату вошла Аня, поставила перед кроватью табуретку и присела на нее.

– Ну что, барышня, полегше вам? Я вижу, девки расстаралися. Сказывали, что вы уже почивать собралися, – она замялась. – Но я всё же решилась зайтить.

Я приподнялась на локте и улыбнулась.

– Да, Аня, мне и вправду хорошо. Давно я так легко себя не чувствовала. День-два – и вы получите прежнюю графиню, рановато на мне еще крест ставить. Не дождетесь!

Аня прищурилась и усмехнулась:

– А графиней ли вы были, барышня? Про крест я и слушать не хочу, типун вам на язык, ишь чего удумали.

Я усмехнулась. Анька – чистая душа, не умеет она лукавить.

– Твоя правда, Аня. Графиней-то я не была, но обязательно сделаюсь, вот увидишь.

Я вновь откинулась на подушки, вдыхая запах ароматного масла, исходящий от кожи, и это вызывало покой. Аня всё не уходила, но сидела молча. Я испытующе смотрела на нее, пытаясь понять, что ей всё-таки нужно.

– Ань, а что ты тут сидишь? Чего ожидаешь?

– Не хотите мне рассказать, барышня, что с вами приключилось?

Повернувшись на бок, я устроилась поудобнее и хотела только одного: спать.

– Нет, Аня, не хочу я тебе ничего рассказывать… И, признаться, сама желаю всё забыть. И наше с тобой путешествие пусть скорее сотрется из памяти. Начиная с того проклятого вечера в пансионе и до сегодняшнего утра – всё!

Аня улыбнулась и согласно закивала.

– Я тоже, барышня, всё, что было скверного, хочу оставить в прошлом.

Я думала, что на этом разговор окончен и она сейчас уйдет, но Аня продолжала сидеть.

– Ты что-то еще сказать хочешь?

Она протянула мне свернутый вчетверо листочек. Я взяла его, недоуменно покрутила в руках и спросила:

– Что это?

– Записка вам, барышня. Егор просил передать, а я не смогла ему отказать. В глазах его печаль смертная…

Я пообещала, что обязательно прочту и, если сочту нужным, отвечу.

– А сейчас иди, пожалуйста, ты свободна.

Глава 103. «Глаза судьбы…»

Она вышла, плотно притворив дверь. Я развернула листок. С каждым прочитанным словом внутри распускались нежные цветы. Егор писал о том, как он ко мне привязан… Там не было слов любви, выражения восхищения и прочей чуши, которую часто говорил Федор. Там были другие слова, показывающие искреннюю обеспокоенность моим состоянием. Егор просил о новой встрече. Прочтя письмо, я еще раз убедилась, что он в меня влюблен. Я пока не знала, как реагировать на это послание, поэтому положила письмо под подушку, накрылась с головой и очень быстро заснула.

Мне приснился сон, который до глубины души потряс меня…

…Я иду с Егором, под нами дорога-радуга, и каждый шаг доставляет мне радость, целую гамму ярких чувств и эмоций. Я радуюсь тому, что мы идем вместе. Егор неотрывно смотрит на меня, взгляд его кроток и застенчив. Он словно боится дышать, чтобы ненароком не спугнуть нечаянную удачу. Я что-то тихо рассказываю, а он ловит каждый мой взгляд, каждое слово, лишь иногда что-то отвечает.

Внезапно предо нами вырастает чей-то силуэт, я по инерции делаю шаг и со всего маху сталкиваюсь с ним. Отойдя на два шага назад, пытаюсь рассмотреть, кто встал на моем пути. У него нет лица, нет глаз: я вижу только тень, отброшенную на землю, и чутьем понимаю, что это Федор. Я снова предпринимаю попытку пройти, но у меня ничего не получается: я застреваю, тень становится вязкой. От сознания, что я не могу двигаться дальше, ледяной ужас охватывает душу и сковывает тело.

Я пытаюсь понять, где же Егор, и вижу, что он продолжает идти по радуге и всё говорит что-то, не понимая, что меня уже нет рядом. Он не видит и того, что дорога-радуга заканчивается, а дальше простирается пропасть. Я кричу ему, чтобы он остановился, что дальше дороги нет, прошу вернуться назад, ко мне. «Егор! Егор», – он оборачивается со взглядом, наполненным любовью, делает последний шаг, улыбается и падает…

Я проснулась в холодном поту. Трудно было дышать. Ощущение неотвратимой беды не покидало меня. Я сидела в кровати и никак не могла успокоиться. Глубокая ночь, вокруг очень тихо, и слышно только, как отчаянно колотится мое сердце.

Спать больше не хотелось. Я встала, накинула халат и пошла попить воды и немного успокоить разбушевавшиеся эмоции. Спускаясь вниз, я увидела в кухне свет и беспокойные тени, которые сновали туда-сюда. Узнав кухарку, которая заваривала травы, я сразу подумала про папу… сердце сжалось.

– Что ты делаешь, Аксинья? Почему не спишь?

– Да вот, барышня, Дмитрию Валерьяновичу неожиданно плохо стало, снадобье ему готовлю.

– Заканчивай поскорее, я сама отнесу.

Кухарка торопливо кивнула и минуты через две вручила мне поднос со словами:

– Иди, деточка, скорее, он ждет.

Я шла в покои отца, аккуратно держа поднос, но от волнения руки подрагивали, и ложка позвякивала о край стакана. Толкнув дверь ногой, я вошла. Отец лежал в кровати с закрытыми глазами, грудь его вздымалась. Папа издал протяжный стон, и голова его заметалась по подушке. Словно в бреду, он всё время повторял мое имя, тянул руки. Поставив поднос, я кинулась к отцу и тронула его за плечо.

– Папа, папа, я здесь. Я пришла, лекарство тебе принесла.

Он сел в кровати, взгляд его был безумен… он прошептал пересохшими губами.