Мерцание зеркал старинных. Подчинившись воле провидения

– Ай, дура, чего ты делаешь, я ж с добром к тебе пришел.

Анька перепугано захлопала глазами, и ее грубый голос вдруг стал настолько тоненьким, что я чуть не рассмеялась.

– Ой, Тимошенька, это ты… а я-то подумала, что это… это… – и на меня головой кивает. – Подумала, что это она опять меня изводит, чевой-то приказать хочет.

Он стряхнул с себя черепки и остатки молока и грозно проговорил:

– Что, Аннушка, она тебя изводила? Истязала? Может, думала, что она тута госпожа и ведет себя по бесовским законам? Так-то она пыталася с тобою обращаться? Дак я вмиг сие поправлю, токмо скажи.

Честное слово, мне было интересно наблюдать эту сцену: «Неужели Анька и вправду Иуда? Вот тут-то оно всё и прояснится», – с сожалением подумала я.

Анька потупила взор и продолжала пищать:

– Нет, нет, Тимошенька, прошу, не надобно ничего делать. Хотя барышня у меня и вздорная, взбалмошная, и характер у нее прескверный… на этих словах Анька сделала паузу и посмотрела на меня долгим сердитым взглядом, – но ничего не могу поделать, Тимошенька, люблю я ее пуще сестры родной. У меня ж там далеко-о-о, дома, в родной избе, остался маленький братик. Она любит его очень, и Кузенька тем же ей отвечает. Очень уж он переживает за нее, страдалец. Строго-настрого наказывал за ей присматривать и всякие глупости не давать творить. Я и пообещала. На тот момент он до конца еще не выздоровел, болезный он у нас шибко. Так что ты прости, Тимошенька, не могу барышне своей плохого пожелать.

Тимофей встал, выпрямился и важно произнес:

– Ну, дурь-то эту я из тебя выбью! Замужем за мною будешь, так по-другому на нее смотреть станешь. А пока мы эту свинушку тута подержим. Сама за собой ухаживать и всё сама делать научится. А еще я попрошу – и из барышни станет она твоей горничной девкой и тебе служить будет! Опосля свадьбы одевать-раздевать тебя станет, послужит, как ты ей когда-то служила.

Я смотрела на всё это большими глазами и не понимала, как она может так говорить обо мне? Что же это такое? И как Анна может слушать подобные слова, даже не пытаясь вступиться?

А он еще добавил:

– Мать моя видящая, она всё знает. И про нее тоже знает. Ей бы не кобениться, а подобру с тобой остаться. Так она хотя бы жить будет, пусть и не такой распрекрасной жизнью, как сама себе напридумывала. Но хоть жизнь ее продолжаться будет. Ну да Бог с нею. Ей, свинушке, не велено вниз спускаться, если чего хочет – принесут. Умыться дадут и нужду справить. Я за сестрой пришел, ей есть пора, и за тобой, Аня: хочу, чтоб ты всё время рядом была.

Я от негодования фыркнула.

– Да как ты… – и не успела сказать «смеешь».

Анна посмотрела на меня так, что в ее взгляде я увидела всё: и прощение, и любовь ко мне, и недоверие этому Тимофею, и исходящую от него опасность. Я осеклась и решила не испытывать судьбу: нутром почувствовала, что, если я хоть что-то скажу, худо мне будет. Я молча закивала и осталась сидеть на тюфяке, подтянув под себя ноги. Вежливо и тихо попросила Аню принести мне попить и, может, корочку хлеба. Тимофей передразнил меня:

– Ой, корочку хлеба ей принесите, гляньте, какая бедняжечка, – и повернулся к Анне. – Анька, не смей ей верить, не смей! Змея она подколодная, змеища, – мать моя сроду не ошибалась!

Анна спокойно встала и, не сказав мне ни слова, пошла за этим поганцем Тимохой, прихватив с собой девочку.

Дверь закрылась, и я осталась в темноте. С ужасом понимая, что девочку-то он увел, а тетку оставил, я с испугом прислушалась. Было слышно, как она тихонечко повизгивает. Я сидела и боялась вздохнуть, чтобы не выдать свое присутствие. От страха не могла пошевелить ни ногой, ни рукой. Вдруг я услышала учащенное дыхание, оно приближалось, и я поняла, что женщина подходит ко мне. Сообразив, что сильнее бояться просто невозможно, я резко вскочила и пошла ей навстречу, громко спрашивая:

– Чего тебе от меня надобно? Чего ты хочешь? Чего тут дышишь?

В ответ она начала хохотать. Сначала это было похоже на вскрики дикой птицы, потом раздались грубые гортанные звуки, словно звериный рык. Если бы я могла видеть эту зловещую картину, то, наверное, умерла бы от страху, но темень стояла непроглядная. Я боялась наткнуться на сумасшедшую, попасть ей прямо в руки. Мне отчего-то казалось, что она показывает на меня пальцем. Обойдя ее, я подбежала к люку и начала стучать что было силы:

– Выпустите меня, я хочу в туалет, выпустите, вы обещали, что дадите мне справить нужду.

Глава 51. Вера

Крышка резко откинулась и с грохотом ударилась об пол. На лестнице стояла Вера со свечой. Увидев ужас на моем лице, она отшатнулась.

– Ты что, что такое увидела? В себя заглянуть умудрилась? Что тебя как испугало? Только ты сама себя напугать можешь, да твоя собственная участь может вызвать такие чувства… Так что же ты увидела?

– Здесь находится умалишенная, мне очень страшно быть с ней в одном помещении.

Она усмехнулась:

– Для кого умалишенная, а для кого ангелом поцелованная. У нее гораздо больше ума, простоты и святости, чем у тебя.

Вера прошла вглубь комнаты, осветила женщину, и я увидела, что она сидит на топчане Вериной дочки, свернувшись калачиком и изображая маленькую девочку, за которой ночью приглядывает. Там лежала кукла, женщина нянчила ее и что-то бормотала себе под нос, чем напугала меня еще больше. Вера подошла к ней, стала гладить по голове и все повторяла:

– Ну что, Марийка, как ты, Марийка?! Как ты с этой непотребной рядом спала? Не обижала она тебя? Марийка, моя маленькая, самая смышленая, самая красивая сестренка, как ты себя сегодня чувствуешь? Может, что-то поменялось и ты спустишься вниз и наконец-то соединишься с нами? Ведь мы по тебе скучаем и хотим быть с тобою вместе.

Та замотала головой, замычала что-то бессвязное и отвернулась. Накрывшись одеялом, начала громко сопеть, делая вид, что спит. Вера отошла от нее, и я поняла, что из ее глаз катятся горькие слёзы. Хозяйка повернулась ко мне и злобно сказала:

– Вот, посмотри, что твоя царица и ее режим сделали с моей сестрой. Они всё в ней разрушили, растоптали и погубили. Такие же как ты «важные птицы». Да где тебе понять простого человека, разве ж ты ведаешь горести и чаяния простого люда!

Боль, отчаяние, горе слышались в голосе Веры, и я поняла, что она очень сильно переживает за эту женщину, свою сестру. Видно, с ней приключилась беда, и это как-то связано с влиятельными персонами в столице. В том, что с ней произошло, был замешан либо двор, либо кто-то из высшего сословия.

– Вера, пожалуйста, дайте мне спуститься вниз по нужде. И где Анна? Я хочу говорить с ней.

Она усмехнулась.

– Ну, раз хочешь, иди. Коли не боишься честного народа, не боишься встретиться лицом к лицу с теми, кого всегда презирала и кого ровней не считала.

– Я никого не ставлю ниже себя, вы глубоко ошибаетесь, считая меня высокопоставленной особой. Я обычная девушка и не виновата, что родилась в богатой и уважаемой семье. Я выросла на дворе вместе с крестьянскими детьми и была этим очень довольна. Это самые счастливые воспоминания, которые я храню.

Но она словно не слышала и не верила мне.

– Ну как же, небось матушка-то твоя – разгульница, невенчанная женка безбородого нечестивца.

Я подошла к ней вплотную и тихо сказала:

– Не смейте так говорить о моей матери. Вы не знаете, кем она была, и никогда не узнаете. Вы не смеете ее оскорблять, я этого не потерплю. Пусть меня хоть на кусочки порежут, но если вы еще хоть раз позволите себе непочтительно высказаться о моей родительнице, вас постигнет самая страшная участь.

Я бросила это ей в лицо, и от неожиданности Вера оторопела. Она уже привыкла, что я испытываю перед ней страх и какое-то благоговение. Поднеся к моему лицу свечу, она начала внимательно всматриваться в него и вдруг тихо сказала:

– Прости, больше я твою матушку не трону, вижу в твоих глазах, что правду говоришь.

Отодвинувшись в сторону, она пропустила меня вперед. Я спускалась по лестнице к ней лицом и повернулась, только преодолев последнюю ступеньку и оказавшись на полу. Тут я увидела огромного мужика с черными кудрявыми волосами и косматой бородой. Он буравил меня маленькими глазками. Потом за мною следом спустилась Вера, и он спросил:

– Эта что ли?

Она как-то неуверенно кивнула.

– Да, ты не лезь, я сама с ней разберусь, сама буду задуманное вершить.

Вера поспешила взять меня за руку, накинула на плечи пуховый платок и вывела из горницы. Показала, где можно справить нужду и умыться.

– Ты потом в дом сразу не ходи. На задворки зайдешь, там огород и маленькая сараюшка. Хочу с тобой с глазу на глаз поговорить, чтобы не слышал никто.

Я поспешно согласилась, сделав кроткое лицо и всем своим видом показывая спокойствие и покорность судьбе. Она подняла вверх палец, склонила голову набок и прищурилась: