Мерцание зеркал старинных. Я рождена, чтобы стать свободной

…До сих пор для меня остается загадкой, почему я тогда не прекратила всё разом, почему продолжала жить с ним?.. То, что происходило между нами в дальнейшем, мало поддается логике. Я, которая никогда не терпела над собой никакого насилия, почему-то не смогла одним махом остановить это адское колесо, которое начало стремительно раскручиваться, подгоняя нас всех к трагической развязке…

Проходя мимо Федора, я вдруг услышала, что за дверями детской плачет моя дочь. Ее надрывный крик разносился по коридору, и я поспешила к ней. Кормилица взяла Софийку и приложила к груди, дочка сразу успокоилась и довольно зачмокала. Я отошла к окошку, ожидая, пока малышка насытится, и грустные мысли вновь захватили мой разум.

Мне очень хотелось увидеть Дарью Леонидовну, мерзкую гадину, которую и женщиной-то назвать нельзя. «Как она могла так поступить?! Нашла кому козни строить…

Отец отличался удивительной порядочностью от всех мужчин, которых я когда-либо знала. Он был самой чистой и прекрасной души человек! Ведь он так доверял ей, оказывается, даже сделал предложение! Подумать только! Так вот, что так быстро поставило его на ноги – любовь! Он влюбился как мальчишка и защищал ее от моих нападок. Только сейчас мне стала в полной мере ясна та картина, которая разворачивалась передо мной весь этот год. Трепетные чувства немолодого мужчины, который мог так тонко чувствовать и преданно любить… Его держали на этом свете тонкие нити любви к этой женщине. И как только эти нити оборвались, всё полетело в тартарары.

А я не разглядела, не поняла и упустила последний шанс вернуть его к нормальной жизни! Я была так слепа и невозможно глупа! Как я могла это допустить?! Федька раздавил его, разбил! Одним словом, одним предложением отомстил за все обидные слова, которые отец ему когда-либо говорил! Он дождался самого уязвимого момента и ударил по нему так метко и прицельно, что буквально разнес его на осколки! И эти осколки я, наверное, никогда больше не смогу собрать воедино – так, чтобы они снова зазвучали прекрасной музыкой моего отца!»

Слёзы бежали по щекам. В тот момент я поняла, что осталась в этом мире совсем одна: папа никогда больше не сможет ни защитить меня, ни утешить… Я была уверена, что Федька всё это сделал специально: устав ждать признания, он решил разрушить папу. «Как же я не заметила этого раньше? Я сама позволила ему сделать это с моим отцом! И куда делась эта престарелая падшая женщина?! Как бы мне хотелось взглянуть ей в лицо! Я бы выцарапала ее бесстыжие глаза! Обязательно нужно ее найти и наказать. Обязательно!»

Кормилица уложила Софию, и я склонилась над ее колыбелью. Моя маленькая девочка, теплый комочек, подтягивала ножки и смешно перебирала ими в воздухе. Я протянула руку и нежно взялась за маленькую пяточку, прошептав, как сильно я ее люблю. Потом остановилась и добавила, скорее чтобы успокоить сама себя:

– Я обязательно… обязательно спрячу тебя от него, мое сокровище! Он не сделает тебе ничего плохого! – поцеловала малышку в щечку и вышла из комнаты.

Глава 211. Плоды «страстной любви»

Прошло недели две. Я постоянно дежурила у кровати отца. Один за другим к нему приходили доктора, давали какие-то отвары и настои. Тело его уже не было таким скрюченным, но он всё еще почти не говорил, только иногда что-то бормотал и звал меня.

С этой женщиной я встретилась лишь однажды. Подойдя к двери отца – она была не закрыта – я услышала, как она что-то говорит ему, слезно моля простить. Я распахнула дверь, когда папа потребовал:

– Уйди!

Она встала и вышла. Я схватила ее за руку и увлекла вглубь коридора, чтобы отец не услышал нашего разговора. Я в упор посмотрела на нее и с ненавистью процедила:

– Вон отсюда!

– Но… Но я не могу сейчас уехать. Мне нужно сказать Дмитрию Валерьяновичу, объяснить…

– Стоп, – подняла я руку в запрещающем жесте. И, увидев служанку, скомандовала: – Аню ко мне! Быстро! А ты немедленно собирай свои вещи и вон отсюда!

Дарья Леонидовна закрыла лицо руками и пошла к себе.

Я вернулась в свою комнату. В дверь постучали, вошла Аня.

– Анюта, ты должна поселить эту гадину у себя в деревне! Найди ей дом. Уговори, придумай что-нибудь, наври ей: мол, так она сможет, якобы не беспокоя меня, дождаться… прощения Дмитрия Валерьяновича. Носи ей еду… – я пристально посмотрела на Аньку, та молча слушала меня, – корми ее и пои! Корми очень хорошо, ты поняла меня, Аня?! Да поласковей с ней, поласковей, чтобы верила! Скажи ей – я тебе разрешаю, – что, мол, сама натерпелась от барышни, чтоб она ничего не заподозрила…

– Да, Наталья Дмитриевна.

– Всё поняла?! – я вложила в эти слова весь страшный смысл того, чего хотела добиться от Ани.

– Всё!

– Иди, уведи ее отсюда! И чтобы я ее больше никогда – слышишь? – Никогда! Не видела! Ступай!

Она молча встала и покорно удалилась. Мое сердце было холодно.

– Так надо, – проговорила я, – так надо! Она должна ответить за все его страдания!

Я вышла из комнаты и медленно побрела к отцу, чтобы взглянуть на него хоть одним глазком. Коридор был пуст. Я подумала: «Вот и кончился праздник, не успев даже толком начатья. Позади самые счастливые минуты моей жизни». С этими тяжелыми, невеселыми мыслями я подошла к папиной двери и легонько постучала. По обыкновению, мне никто не ответил, поэтому я сама открыла и сделала шаг.

Зайдя внутрь, я увидела отца, лежащего без движения, с закрытыми глазами. Веки его подергивались, словно он находился в беспокойном сне. Я присела рядом и начала тихонько гладить его по руке и мысленно говорить с ним, прося прощения за что только можно. И за последнее свое решение в адрес его несостоявшейся невесты. Рука дернулась, и он приоткрыл веки. Я встрепенулась:

– Папа, ты видишь меня? Я здесь, с тобой. Папа, ты слышишь, что я говорю?

Он едва заметно кивнул. Я низко-низко наклонилась к нему, и он прошептал мне в самое ухо:

– Наташа… что-то худо мне совсем, не смогу более защищать тебя, моя девочка. Не смогу больше быть опорой твоей, – каждое слово давалось с огромным трудом.

Я в слезах бросилась ему на грудь:

– Папа, это я теперь твоя опора. Ты можешь на меня положиться!

Несмотря на ужасное самочувствие, он сумел пересилить себя и улыбнуться одними губами, смотря на меня с нежностью. Я улыбнулась в ответ, хотя на душе было очень плохо.

– Папа, дай знак… мои слова тебя повеселили?

Он кивнул и даже тихо прошептал:

– Ну, Наташка, какая из тебя опора?

Тут он как будто почувствовал резкую, нестерпимую боль где-то глубоко внутри. Его лицо исказила гримаса, он запрокинул голову на подушки, застонал, и я больше не смогла добиться от него ни слова. Я выскочила из комнаты, крича:

– Быстрее! Сюда! Врача, срочно!

Сбежалась челядь.

– Идите скорее! Поддержите его! – Я продолжала кричать, хотя слуги уже помчались к отцу. Меня они взяли под локти и потащили в покои, приговаривая:

– Барышня, всё будет хорошо, и папа ваш обязательно поправится, ведь сильный-то мужчина какой, – и тому подобную чушь.

– Оставьте меня!

Рухнув на кровать, я закрыла лицо руками, не в силах сдержать слёзы. Дверь отворилась, вошел Федор. Я села и он сел спиной ко мне, облокотившись о мою спину, а я, точно каменная, никак на это не отвечала. После произошедшего с отцом мы больше ни разу не разговаривали, а если и встречались ненароком, то я проходила мимо. Я не позерствовала: в душе не было никаких чувств по отношению к нему.

– Ну что, Наташа, ты всё папу своего оплакиваешь? – наконец спросил он.

Я не отвечала, продолжая тихонько всхлипывать.

– А мужа родного тебе не жалко? Посмотри на меня! Я хочу, чтобы ты увидела мое лицо.

Я не подчинилась, поэтому он обошел кровать, взял мои руки и с силой отдернул их от лица. Мне показалось, что в его глазах мелькнула тень жалости. Я резко поднялась и сказала:

– Не смей меня жалеть, ведь это ты – причина моих страданий!

– Нет, Наташа, ты ошибаешься.

– Ну что ты хочешь мне сказать? Что это я сама – причина? Я от тебя ничего другого и не ждала!