Мерцание зеркал старинных. Подчинившись воле провидения

– Хорошо, Вера, я буду с Марийкой, только пусть ко мне Анна придет.

– Я постараюсь. Но, думаю, Тимофей захочет, чтобы Анна этой ночью с ним осталась. Он решил сегодня же провести древний венчальный обряд, взять ее в жены. Не терпится ему, чтобы она богатырей рожать начала. Дурак он, конечно… но одержимый своей идеей: собственной армией из детей-великанов.

Я рассмеялась, беспокойство отпустило меня, и я почему-то подумала, что завтра, едва встанет солнце, мы уедем отсюда, и ничто нам не помешает. Вера из главного нашего врага превратилась в союзника и пособника.

Я больше не стала противиться, пошла за ней в дом, чтобы спрятаться наверху, у бедной Марийки. Мне даже захотелось сказать ей что-то, но я не представляла что и не знала, поймет ли она меня. Вдруг мои слова покажутся ей обидными или странными и с ней случится припадок? Тогда точно никто не обрадуется и не отвертеться мне от наказания.

Мы подошли к дому, и Вера приложила палец к губам.

– Тихо, я первая пойду, посмотрю, кто там есть внизу: надо тебя незаметно наверх провести, чтоб никто не цеплялся.

– Хорошо.

Глава 52. Тимофей

Я осталась переминаться на крыльце, пока Вера пошла взглянуть, что происходит внутри дома. Я видела, что те, кто проходит мимо, оглядывают меня с ног до головы. И все, мужчины и женщины, смотрели одинаково – с неприязнью. При первой встрече мне померещилось, что у этих людей нет возраста. Теперь же, наоборот, чудилось, что все они выглядят какими-то немолодыми. Даже дети казались маленькими старичками: они были безрадостные, словно лишенные жизни.

Один крикнул, когда я смотрела на них:

– Что гляделками своими моргаешь, лупыря сорокина, курица разряженна, чё ты тут стоишь, над нами потешаешься? Не долго-о-о тебе осталось фазанихой расхаживать, скорехонько займешь свое место, – и бросил в меня ком грязи.

Я увернулась и показала ему язык.

В этот момент выглянула Вера и, осуждающе посмотрев на меня, взяла за руку и буквально втянула в сени.

– Никого нету, кроме Тимофея, быстрее поднимайся наверх, пока не заметили. Тимофей-то по радостному случаю женитьбы уже выпивает, а он под мухой лютый, я уж знаю.

Я шла тихо как мышка, пыталась слиться со стенами, чтобы он меня не заметил, и хотела побыстрее проскользнуть за печку, чтобы подняться наверх. Но только я приблизилась к печи, как он окликнул меня:

– Эй, барышня! – и зло рассмеялся.

Я остановилась как вкопанная.

– Куда же вы поспешаете, не желаете ли компанию составить? Ну, пусть не барину, пусть не князю и не вшивому царю плешивому, но всё-таки достойному, крепкому, сильному мужику. Не изволите ли выпить за свою подружку, которая вскоре станет здесь всему хозяйкой? Не хотите ли порадоваться вместе со мной?

Вера подошла к нему и примирительно произнесла:

– Ну полно, сынок, успокойся. Выпил – так поди на печку да спать ложись. Пускай нечестивица наверх следует да сидит там тихо, своей участи ожидает.

Он отодвинул ее ласковым движением.

– Погодь, мать, погодь. Ну что же ты меня удовольствия лишаешь с настоящей-то госпожой поговорить, одним с ей воздухом подышать. Посидеть рядком, чарку испить… Сюда поди, вошь, не боись, не трону, а ежели трону, так сразу дух из тебя вон.

Я очень испугалась, меня затрясло, и я подумала: «Лучше бы я не выходила, сидела бы у Марийки и не высовывалась, чтобы все забыли о моем присутствии».

– Ну чево ж ты? Ты чё, боисся меня? Да не боись! Иди сюда, тля бесцветная, мелочь пузатая… – и Тимофей пьяно икнул и заржал.

Смех его был настолько противен, что я едва сдерживалась.

Громко рыгнув, он рявкнул:

– Иди сюда, я сказал!

Меня еще никто так не унижал. Я вмиг перестала его бояться и с вызовом произнесла:

– Да куда нам до тебя! Выше всех себя ставишь, судьбы людские вершишь, решаешь, кому жить, а кому не стоит. Никак в цари или в императоры метишь…

Как только я произнесла слово «царь», он взвился, глаза его бешено загорелись. По испуганному взгляду Веры я поняла – мне конец, но уже не желала идти на попятную. Гордо распрямила спину и смотрела на него с вызовом. Тимофей встал, от выпитого его слегка пошатывало, и двинулся в мою сторону. Но мать кинулась наперерез. Он оттолкнул ее, подлетел ко мне и злобно зашипел в лицо:

– Как смеешь ты-ы-ы говорить в моем доме об этом отступнике, о царе, который поломал все исконные порядки… Наши-то предки совсем по-другому жили – вольными людьми были на этой земле. Все, кто пришел опосля поганого Петьки, власть его продолжали, бесчинства на земелюшке русской поддерживали. От Руси, почитай, ниче и не осталося, иноземцами нашу землю заселили. Как у власти они встали – все наши жизни порушили.

Слушая пьяный бред Тимофея, я хотела рассмеяться ему в лицо. С каждым словом он распалялся всё больше и больше. То, во что он свято верил, было порождением непролазной тупости, невежества и абсолютно ложного восприятия всего, что происходило в новой России, которую создал царь Петр I. Все мы до сих пор почитали его и любили, знатные семьи восхищались им и превозносили его дела, его неоценимый вклад в развитие страны, который позволил России встать с колен, из дремучего боярского государства превратиться в великую державу. Государыню императрицу Тимофей ненавидел лютой ненавистью, считая, что не имела права иноземка встать во главе великого народа. И вот теперь он возомнил себя новым царем и собирается от Аньки нарожать богатырей да при помощи собственной армии вернуть порядок, коим жили его предки…

Я стояла напротив него и почему-то уже совершенно не боялась. Он больше не внушал мне страха, этот темный, скудный умом человек, который не одолел меня своей тупостью и теперь пытался сокрушить силой.

Я пристально посмотрела на него и стала чеканить каждое слово:

– Во-первых, отойди от меня на два шага! Прекрати дышать мне в лицо своим зловонием. Во-вторых, я никак не пытаюсь над тобой возвыситься, мне это неинтересно. Для меня унизительно так относиться к людям.

Здесь я, конечно, лукавила. Не то чтобы я не ставила себя выше него… Я вообще его не видела, он был для меня пустым местом. Он никак не мог сравниться даже с кем-то из наших крепостных.

Абсолютно не страшась его, я подумала: «Ну что он может мне сделать? Ударит? Пусть!» – не очень-то я этого боялась.

Не знаю, что на него больше подействовало, мои слова или то, что я смело смотрела ему в глаза. Но увидев, что я его не больше боюсь, он в недоумении отошел, сел за стол и глухо сказал:

– За печь ступай, девка, сымай свои тряпки непотребные, коими ты прикрылась, чтобы выглядеть подороже, да выходь сюды голой. Я покажу тебе мужицкую силу и научу уважать простой люд. Я тебя научу любить, ведь ты наверняка ишо не тронутая – так я это исправлю. Ну, чё стоишь? Али помочь? – Тимофей вновь угрожающе двинулся в мою сторону.

Я выскочила в сени и тряслась, ожидая, что будет дальше. Я подумала тогда, что лучше умру, но живой ему не дамся… этому мужику, который возомнил себя умнее всех царей, вместе взятых. Этот защитник всех обездоленных и угнетенных решил воспользоваться своей силой, чтобы подчинить меня.

Я стояла и плакала от страха, от жалости к себе. Сквозь маленькую щелку было видно, что происходит в комнате. Вера подошла к Тимофею и положила обе руки на его спину.

– Сынок, как же ты можешь так себя вести? Ты ж завсегда за правду был и за справедливость, ты же лучшего желал для всей общины… Зачем же тогда ты хочешь растоптать эту девочку, глупую, несмышленую, у которой и без того впереди множество испытаний? Как можешь ты с ней расправляться так же, как те мерзавцы с твоею тетушкой?! Она ведь из-за этого разума лишилась… Ты опозоришь мать и отца, весь род, из которого вышел. Идею нашу уничтожишь и борьбу за нее низложишь, всё это вмиг обесценится и в прах рассыплется, на глазах развалится. Ежели ты так сделаешь, знай: того, что было раньше, уже не будет. Ты покроешь позором наши головы, а за сим последует наказание. Поверь мне на слово, сынок, наказание будет ужасным. Ты не сможешь перенести этого, не сможешь пережить. Я прошу тебя, умоляю, заклинаю – не делай этого. Не черни свою душу, не опускайся ниже тех, против кого мы боремся. Конечно, ты волен поступать как угодно, ты ведь мужчина и сам принимаешь решения, но я тебя очень прошу, сынок, прислушайся к тому, что я говорю, прислушайся ко мне, к своей матери.

Она еще какое-то время его уговаривала, пока он не хлопнул кулаком по столу.

– Всё на этом, замолчи, мать! Я принял решение: эту девку надобно проучить, научить уважать нас, простой люд. Как еще можно научить уважать мужчину? Только силою. Должна она почувствовать, кто настоящий, а кто врет и чужие личины надевает, агнцем Божьим прикидывается. Пусть почувствует подлинную силу мужика русского.

Мать, сложив руки на груди, со скорбным лицом отошла от него.

– Таким, значит, способом ты решил проучить ее? Так решил силу нашего великого народа показать? Это она от нас в большие города понесет? Это должна она поведать, когда домой вернется? О том, что ее снасильничал грубый пьяный мужик, который противится нынешней власти?

Но он смотрел на нее и уже ничего не видел. Пелена застлала ему глаза, его накрыла пьяная тьма, и он уже не мог мыслить и рассуждать здраво. Мать в отчаянии ударила его по щеке, чтобы хоть немного привести в чувство.

– Тимофей, прошу, опомнись. Али нравится она тебе, и ты возжелал ее для себя? Может, просто свои низкие хотения за гордыми словами прячешь?

Глаза Тимофея налились кровью, и он со всей силы, наотмашь ударил мать кулаком. Вера упала и лежала не двигаясь, только слышно было ее тихое дыхание. Я очень сильно испугалась: если ему удастся задуманное, я уже никогда не покину этой избы, не перенеся позора. Нужно будет остаться здесь навсегда и, переодевшись в их одежду, обихаживать и обслуживать его… Эта мысль вызвала у меня приступ тошноты. «Не бывать этому: лучше помереть и провалиться сквозь землю сию же секунду, чем жить такой жизнью!»

Я начала оглядываться, ища, чем защититься, отшвырнуть его от себя, быть может, оглушить. Но, как назло, ничего подходящего не увидела. Мы были в этом доме вдвоем, не считая Веры, которая лежала на полу без чувств. Я со страхом ожидала своей участи. Он гнусно рыгнул и крикнул: