Герой на героине

– Полагаю моя невинность Вас испугала?

– Нисколько. Но я предпочитаю мужчин старше.

– Сейчас Ваше сердце свободно? Могу ли я иметь шанс завоевать его?

– Мое сердце разбито трижды, и завоевать его, наученного жизнью будет слишком сложно. Оно стало слегка циничным, слегка скептичным.

– Я бы все же попытался. Ваш взгляд исполнен грусти. Не желаете скрасить рутинные будни прогулкой с молодым, невинным мужчиной, который очарован Вами? Думаю, я мог бы вызвать улыбку Ваших строгих губ.

– Мое разбитое сердце пока свободно. Я никогда не даю обещаний и ложных надежд, поэтому мое согласие ничего Вам не гарантирует. И да, я свободна этим вечером.

***

Тем же вечером я узнал что она была замужем, но брак оказался коротким и неудачным. Она была арт-директором в Манеже, но вернулась в провинцию и стала портнихой. Сама шила и кроила одежду из лучших материалов. Она была востребованной и успешной. Она Любила классическую литературу, выращивала фиалки, писала стихи. В тот вечер я очень хотел стать ее гостем, чтобы увидеть ее дом, пристанище этой чудной и исключительной женщины. Но она не пригласила меня, и мы прощались у подъезда. Я не поцеловал ее, ибо знал что не имею права и боялся оттолкнуть ее. И я поступил верно. Спустя пару месяцев она сказала что сделай я это, она дала бы мне пощечину и навеки вычеркнула меня из записной книжки.

Спустя месяц я все-таки стал ее гостем. Принес цветы и вино. Она пригласила войти, как всегда глядя на меня мудро и грустно. На ней было черное облегающее платье и совершенно точно на голое тело. Часто ли она не надевает белье? Для меня ли это?

Ее дом был наполнен запахом фиалок. На окнах стояли горшки с цветами, на стенах висели копии картин из Манежа. Идеальный порядок нарушали только брошенные в углу дивана нитки и ткань. У стены стояли манекены, одетые в роскошные костюмы и платья. Лица их были закрыты платками. Она явно не желала в своем доме чужих глаз.

Я присел на край дивана и разлил вино по бокалам. Она лишь коснулась вина губами, не сделав глотка, и закурила. В тонких ее пальцах сигарета была оружием против моей воли. Я вспомнил как впервые увидел ее и мой организм среагировал так же, ощутив дежавю.

Я захотел поцеловать ее и не смог сдержаться. Ее губы были холодным и с нежностью отвечали моим. Она прижалась ко мне и почувствовала мое возбуждение. Задышала громче, и я чувствовал как ее тело проявляет свое женственное беспокойство. Я овладел ею, или она мной, не знаю. Мы стали одним целым. Когда я был в ней физически, я ощутил Любовь. Я полюбил ее раньше, но лишь этой ночью признался в этом себе. А утром я видел ее спящей, и решил что хочу стать ее мужем.

Но увы, спустя два месяца и две недели она вернулась в Манеж. Искусство манило ее больше Любви. Она гладила мои плечи, улыбалась и просила простить ее, и я простил.

Я не искал спасения. Я искал забытья. И нашел его.

Быть может иногда, переживая великую трагедию нужно не стоять рядом с ней лицом к лицу, а бежать прочь. Бежать и не оглядываться. Обернуться спустя годы, прощаясь с простывшим следом ушедшего счастья и сохранить его в сердце и памяти, не пытаясь перенести потерянное в жестокую реальность.

Кладбище воспоминаний должно быть ветренным и пустынным. Оно мертво, и оживляя погибшее рискуешь воскресить не то, что Любил, а гниющий труп без души.

Часть 1. Глава 4.

У меня было детство, и была любящая мать. Я был одарен Любовью и нежностью, но всегда чувствовал глубокую тоску от того, что у меня не было отца. Нет, он был, он сделал все, чтобы его сын явился на свет. Но он слишком рано умер.

Когда я вышел из чрева матери мой отец грустно улыбался и гладил мою мать по щеке, а в глазах его были слезы, что так и не решились покинуть поникшие веки. Он был страшно болен. Сгорел за два года, как восковая свеча. Потух и обратил в тьму всех, кто Любил его. Мою мать и моего брата. Но у них был я, носящий в крови гены своего отца. И они Любили меня как могли, а я Любил их.

Я видел черно-белые фото в древесных рамках и старых альбомах. Молодым он был очень красив и имел много женщин, но выбрал ту, что поразила его своей добродетелью, – мою мать. И был верен ей до самой смерти. Старея он терял свой полный жизни взгляд и на последних фото его глаза выражали глубокую тоску и словно всякий раз он видел перед собой преследующую его смерть.

Мне было два года, когда он закрыл глаза навсегда. По словам матери последнее, что выражало его лицо – страшная боль. И была ли она физической или духовной знает лишь тот, кто уже об этом не расскажет. Я верю что мой отец в лучшем мире.

Моя мать стала вдовой, и хранила верность своей первой Любви. Она не приводила мужчин домой, а вне дома не поднимала на них глаз. Как она говорила они были чужими. Она считала что лучше помнить идеал и Любить его, чем пытаться заменить его ненадежным суррогатом. И она была права. Главные мужчины в ее жизни, – мой погибший отец, мой брат и я.

Что касается брата… Он старше меня на пятнадцать лет. Когда мне было пять или шесть он женился и стал строить свою семью. Еще младенцем я часто бывал на его руках, но взрослея все больше терял его, пока однажды не осознал что не видел его больше года. Тогда я понял, что у меня есть только мать. Был ли мой брат плохим? Ни в коем случае. Он был хорошим, но далеко от меня.

Внешне мы поразительно схожи. Глядя на него я словно видел свое отражение в зеркале, только на пятнадцать лет старше. Но духом и целями мы противоположны друг другу.

Ему нужна семья, жена, дети и стабильность. Я желал свободы, рядом с собой видел не жену а музу и стремился творить. Я был влюблен в искусство, писал картины маслом, играл на гитаре, заполнял ящики рабочего стола стопками исписанных мемуарами измятых листов. Я Любил свободу, не желал знать что ждет меня завтра и жил одним днем. Семья? Дети? Я предпочту Любовницу с пышной грудью и нотные листы с каплями кофе или вина. Стал ли я великим творцом? Смешно и грустно, но нет. Я стал свободолюбивым парнем с кучей невоплощенных идей, и увлекался лишь минутным удовольствием.

После Милены у меня было много женщин, которых я не Любил. Они были недостаточно глубоки и понимали не всякую мою мысль. Милене было достаточно видеть мои глаза, чтобы понять то, чего я еще не говорил.

Эти истории навевают грусть. Я расскажу кое что иное, что ранит меня чуточку меньше.

Я был тогда уже знаком с Анатолием и мы бродили по городу после заката, заливались смехом и пили вино из бутылки, спрятав ее в бумажный пакет. Мы говорили о старости и рассуждали как будем умирать. Я изъявил желание отдать Богу душу в кожаном кресле, с сигарой во рту и бокалом вина в руке. Анатолий после продолжительной паузы отметил что хотел бы уехать на Афон и постричься в монахи, а умирать в келье с молитвой. Улыбка с моих губ слетела тут же и я заглянул в глаза друга и понял, что он говорит это всерьез и вот-вот заплачет. Тут же бросив бутылку в мусорный контейнер я завел его во двор жилого дома и посадил на лавку у подъезда.

– Я аристократ, – вымирающий вид знати. – говорил Анатолий, впервые откровенно. – Мой род уходит далеко и глубоко. Мои предки дворяне, что имели тесную связь с царской семьей. Намного раньше Николая второго. Мне за двадцать теперь. Я имею все, о чем ты мечтаешь. Я образован, богат и красив. Только вечерами, когда я один в своей спальне я обращаюсь к Богу и знаю что он слышит меня. Мне стыдно перед ним за мою жизнь, но я привык к ней и ничего не меняю. Я хочу чтобы Бог слышал меня не только при луне, но всякую минуту моей жизни. Я должен отречься от мира. Я должен посвятить свою жизнь молитве и труду. Но имея такую родословную и такой счет в банке слишком сложно осуществить эту мечту.

– Не боишься что решишь сбежать оттуда, поняв что это не твое и все что теперь имеешь тебе окажется дороже черной рясы и восковой свечи? – спросил я, опустив голову. Я знал, что сморозил глупость и пожалел о сказанном, но ждал ответа, чтобы убедиться в своей неправоте.

– Именно этого я и боюсь. Именно поэтому пью вино, именно поэтому играю в русскую рулетку с кокаином, именно поэтому учу плохому тебя, мой юный друг. Именно поэтому я все еще здесь а постриг в монахи всего лишь мечта.

Я закурил, обернулся на друга и увидел как теперь он опустил голову и глядел в землю.

После, той же ночью мы снова играли в покер, бранились и пили вина вдвое больше, чем то что выбросили в контейнер.

К чему я это рассказал? Да к тому, что теперь мне почти сорок, я стар и болен, а мой друг так и не поехал на афон. Он даже не заходил в церковь, боясь строгого взора с икон. Он молился темному небу вечерами, а днем делал то, чего стыдился.

Наши мечты не сбылись.

И так бывает слишком часто, почти всегда. Жизнь на своем исходе оборачивается так, как ты уж точно не ожидал, и губя минутным импульсом свое будущее рискуешь умереть с позором, не дотронувшись того света, который манил тебя всегда.

Я начал о семье и отце, закончил о себе и смерти.

Со мной такое случается часто. Но мне легче говорить о собственной смерти, чем о детстве и родителях, дыхание которых прервалось на мою беду.

Часть 1. Глава 5.

Спустя год свободы и кутежа, после моего восемнадцатого дня рождения я получил повестку от военкомата. Я не то что не бегал от этой участи, но ждал ее. Я был погружен в бесконечную вереницу развлечений и греха, и получив белый, слегка помятый лист от мужчины в форме воспринял это как спасение и тут же, следующим днем явился на медкомиссию.

Уже вовсю разыгралась чеченская война. Я пришел в военкомат и ждал своей очереди, слушая беседы юных парней об этом событии. Кто-то боялся смерти и крови, кто-то желал геройства и отваги и мечтал попасть в горячие точки. Я испытывал и первое и второе, молчал и ждал. Когда же подошла моя очередь и я прошел по кабинетам, в последнем был кардиолог, и он проверял сердце. Увы, я оказался слаб и болен. Не годен. Сердце мое, которое никогда меня в жизни не беспокоило оказалось слишком слабым для службы.

Вышел на улицу, закурил. Наверное не суждено мне родину защищать, или хотя бы служить ей пару лет. Я создан для другого. Бог наградил меня болезнью, чтобы я не умер на войне, и ею же предсказал мою смерть. Потому что в тот день я снова позвонил Анатолию с таксофона, и предложил встречу. Друг пригласил меня отдать визит своему приятелю, и от скуки я согласился.

Вечером того же дня я был в квартире молодого человека по имени Ферхат, явно кавказской крови. Он был черноволосым, носил коротко стриженную черную бороду и обладал длинными, словно у женщины ресницами. Ферхат жил на втором этаже серого и старого дома, и занимал четыре квартиры. То есть, он или его семья выкупили весь второй этаж и соединили четыре квартиры в одну, снеся разделительные стены.

Его пристанище было полно старинных предметов, в хорошем состоянии но явно проживших больше своего обладателя раза в три. Он хранил на стенах холодное оружие ручной работы с острыми лезвиями и гордо хвалился любым из предметов, что собирал кажется всю сознательную жизнь.

Окончив осмотр жилища Ферхат пригласил нас к столу. Стол был низким и мы сидели на полу. Ферхат кормил нас очень вкусной едой и поил крепким, старым вином. Жена Ферхата или его служанка убрала за нами и мы прошли с хозяином в большую комнату. В самом углу большой комнаты стоял железный, надежный сейф. Именно к нему и прошел Ферхат, ввел пароль и вытащил два больших, около 500 грамм пакета с белым порошком. Я знал что это кокаин, поэтому удивился такому количеству.

– Если в рублях, то 100 тысяч. Если в долларах, то это ни к чему, мои русские друзья. – сказал Ферхат, засмеялся белозубым ртом и положил пакеты на стол.

Анатолий положил толстую стопку денег на стол рядом с товаром, забрал и положил пакеты в свой портфель.

Сразу после “сделки” мы продолжили дружески общаться, пить вино и смеяться. Вдруг Анатолий изменился в лице и предложил попробовать товар прямо сейчас.

Ночь уже укрыла темнотой город и дом, стало темно и зажглись лампы. Ферхат достал большое зеркало и уложил на стол. Рассыпал по две дороги каждому, и распечатал пачку денег, вытащив три тысячных купюры, скрутил их и протянул каждому по одной.

Не было страха. Был азарт и интерес. И я жадно вдохнул свою дозу.