Самурай

К полуночи шторм почти настиг нас. Поначалу качка была не такой уж сильной; я сидел в каюте, которую мы делили с помощником капитана Контрерасом, и писал дневник. Контрерас со всей испанской командой и японскими матросами поднялись на палубу и, привязавшись, ждали штормовой атаки. Корабль раскачивало все сильнее. Свеча с громким стуком свалилась со стола, из шкафа посыпались книги. В тревоге я выскочил из каюты и устремился на палубу, но едва поставил ногу на ступеньку трапа, как корабль, получив страшный удар, резко накренился. Я свалился с трапа. Это была первая огромная волна, обрушившаяся на нас.

Поток воды хлынул на меня по трапу. Я попытался подняться, но вода сбила меня с ног. Лишившись четок, которые были у меня за поясом, я пополз по залитому полу, добрался до стены и кое-как сумел принять вертикальное положение. Боковая качка была ужасная. Вода, похоже, добралась до большой каюты, из которой неслись громкие крики; толкая друг друга, оттуда выскочило человек десять. «Не выходите на палубу!» – кричал я в темноте. Окажись они там, огромные волны, перекатывавшие через борт, тут же смыли бы их за борт – ведь они не привязались спасательными тросами.

На мой голос из каюты с мечом в руках выбежал Тародзаэмон Танака. Я крикнул, чтобы он загнал купцов обратно в помещение. Танака обнажил меч и стал орать на купцов, валом валивших к трапу. Они остановились и попятились назад.

К бортовой качке добавилась килевая, я старался изо всех сил удержаться у стены. С палубы, точно залп орудий, раздавался грохот обрушивающихся на нее волн; внутри корабля с шумом перекатывались вещи, без остановки вопили люди. Я захотел вернуться в каюту, но не смог сделать и шага. Тогда я встал на четвереньки, как собака, и доковылял по залитому водой коридору до своей каюты. С трудом открыл дверь, и мне под ноги покатились вывалившиеся из шкафов вещи. Я лег и схватился за прибитую к стене скобу, чтобы удержаться. Когда корабль заваливался набок, вещи, которые еще оставались в шкафах, скользили то влево, то вправо. Так продолжалось до утра. К рассвету на корабле наконец все стихло, качка на какое-то время немного улеглась.

Когда в окно заглянули первые лучи солнца, моему взгляду предстали разбросанные по полу книги и плетенные из лозы лари, в которых мы хранили вещи. К счастью, наша каюта располагается ниже той, где жили японцы, поэтому ее, слава Богу, не затопило. Больше всего пострадали купцы: у тех, кто устроился рядом с товарами, постели промокли насквозь – хоть выбрасывай. Вода проникла и в помещения, где хранится провиант.

Я захватил кое-что из своей одежды, подстилку и протянул человеку, который в растерянности стоял возле большой каюты. Это был не купец, а один из слуг, сопровождавших посланников. У него, как и у Рокуэмона Хасэкуры, было грубое крестьянское лицо, и от него так же пахло землей.

– Возьми, – сказал я, но по его лицу было видно, что он не верит моим словам. – Вернешь, когда твои вещи высохнут.

Я спросил, как его зовут. «Ёдзо», – смущенно ответил он. Видимо, слуга Хасэкуры.

После полудня в каюту на минуту заглянул Контрерас, занятый ликвидацией последствий обрушившегося на нас ночью шторма. Он сообщил, что сломана бизань-мачта, в море смыло двух японских матросов, их судьба неизвестна. Выходить на палубу нам, конечно, запрещено.

Волнение все еще сильное, однако к вечеру, скорее всего, нам удастся покинуть штормовую зону. Сидеть внутри больше не было сил – страшно воняло гнилью и рвотой, которую качка вызывала у японцев. Контрерас разрешил мне подняться по трапу к люку, выходившему на палубу. Волны бушевали, вздымая тучи брызг, море по-прежнему казалось черным. На палубе матросы-японцы работали как одержимые – распутывали снасти, чинили сломанную мачту.

За ужином я наконец получил возможность спокойно поговорить с Монтаньо и Контрерасом. Они почти сутки не смыкали глаз – под глазами синяки, лица осунулись от усталости. Как они сказали, спасти смытых за борт японцев не было никакой возможности. Печальная судьба! Но мы все во власти Божьей.

Я прогуливался по вернувшей себе устойчивость палубе и читал молитвенник, когда передо мной возник тот самый японец, которому четыре дня назад после шторма я одолжил одежду. Появившись, он тут же исчез и снова вышел на палубу уже вместе со своим хозяином Хасэкурой. Тот с поклоном поблагодарил меня за проявленное к слуге сочувствие и протянул листы японской бумаги и кисти. К сожалению, сказал он, на корабле я не могу выразить свою признательность более достойным образом. Глядя на этого пахнущего землей самурая, который рассыпается в благодарностях, хотя видно, что слова ему даются с трудом, я ему искренне сочувствовал: приказ князя, плавание куда-то за тридевять земель… Ёдзо, его слуга, стоял чуть поодаль и, не поднимая глаз, смотрел в пол. Господин и слуга своим видом напомнили мне о крестьянах из испанской глубинки, и я невольно улыбнулся.

Вскоре после их ухода на палубе появился Тюсаку Мацуки и вперил взгляд в море. Изучение морских просторов вошло у него в привычку. Обычно при встрече он ограничивался поклоном и не делал попыток заговорить, но сегодня, меряя шагами палубу и творя молитвы, я поймал на себе его взгляд, в котором в ярких лучах солнца уловил неприкрытую ненависть и враждебность.

– Мое сердце не успокоится, пока посланники не доберутся в добром здравии до Новой Испании, – сказал я.

Поскольку Мацуки молчал, как камень, я снова углубился в молитвенник.

– Господин Веласко! – выговорил он наконец таким тоном, будто собрался меня в чем-то упрекнуть. – Хочу задать вам вопрос. Вы в самом деле только переводчик на этом корабле? Или у вас есть другие цели?

– Разумеется, я здесь, чтобы служить вам переводчиком. – Мне показался странным этот вопрос. – А почему вы спрашиваете?

– Разве в задачи переводчика входит рассказывать плывущим на корабле купцам христианские сказки?

– Я делаю это для их же пользы. В Новой Испании даже чужеземцев, если они христиане, принимают как братьев, а с теми, кто отрицает Христа, торговли не получится.

– И вас не смущает, что японские купцы готовы обратиться в вашу веру только ради торговли? – спросил Мацуки с вызовом.

– Не смущает, – покачал я головой. – На гору ведет не одна тропинка. Есть дороги с востока и запада, севера и юга. По какой ни пойдешь – все ведут к вершине. То же самое можно сказать о дорогах к Господу.

– Вы ловкий человек, господин Веласко. Обращаете этих людей в христианство, пользуясь их алчностью. Вы и в Высшем совете применили ту же тактику? Заключили сделку: помогаете наладить торговлю с Новой Испанией, а в обмен получаете разрешение обращать людей в свою веру?

Я посмотрел ему в глаза. Они не имели ничего общего с взглядом Ниси, полным детского любопытства, жесткой непреклонностью Танаки или кротким смирением Хасэкуры. Я понял, что этот японский посланник далеко не глуп.

– Предположим, так оно и есть, господин Мацуки, – спокойно отвечал я. – Что вы будете делать в таком случае? Откажетесь от своей миссии?

– Конечно, не откажусь. Я хочу сказать, что купцы, плывущие вместе с нами ради барышей в Новой Испании, готовы стать кем угодно, хоть христианами, но как только они поймут, что барышей не будет, они тут же отступятся от новой веры. То же с Высшим советом: он позволит вам проповедовать, но только до тех пор, пока будет идти торговля с Новой Испанией. Стоит ей прекратиться, стоит кораблям южных варваров начать обходить стороной порты во владениях Его Светлости, как христианство тут же окажется под запретом. Вы понимаете, господин Веласко?