Самурай

Когда-то семьи господина Исиды и нынешнего князя враждовали между собой, но нынешний глава рода Исида стал одним из наиболее приближенных к Его Светлости сановников.

Взяв с собой Ёдзо, Самурай рано утром покинул долину и ближе к полудню уже был в Нунодзаве. Шел холодный дождь. По воде, заполнявшей ров вокруг резиденции господина Исиды, которая была еще обнесена стеной из камня, расходились и исчезали бесчисленные круги от падавших с неба ледяных струй. Едва Самурай успел перевести дух в комнате для посетителей, как вошел господин Исида. Приземистый и кругленький, в парадной накидке-хаори и с улыбкой на лице, он справился у Самурая, сидевшего в почтительной позе, опершись ладонями о покрытый черным лаком деревянный пол, о здоровье дяди.

– Вчера он опять сетовал здесь на жизнь, – живо улыбнулся господин Исида.

Самурай смущенно поклонился. Всякий раз, когда отец и дядя обращались с прошением вернуть им земли в Курокаве, господин Исида передавал их петиции в замок князя. А недавно Самурай услышал от господина Исиды, что петиции от просителей поступают в замок валом и лежат без движения в Высшем совете. Князь обычно оставляет их без ответа, за исключением каких-то особых случаев.

– Он старый человек. Понимаю его настроение, но… – Улыбка вдруг пропала с лица господина Исиды. – Войны кончились. Найфу[7 - Один из титулов Токугавы Иэясу, который он носил, передав своему сыну Хидэтадэ титул сёгуна.] сейчас сосредоточен на Осаке[8 - Осака была последней цитаделью оппозиции сёгунату Токугава, которую возглавлял клан Тоётоми. В 1615 г. войска Токугавы Иэясу взяли штурмом Осакский замок, глава клана Тоётоми покончил с собой. Так было устранено последнее препятствие на пути объединения Японии под властью Токугавы.], и Его Светлость следует этой линии.

Голос господина Исиды стал громче. «Неужели, – подумал Самурай, – он призвал меня, только чтобы высказать это? Хотел сказать, что от этих петиций никакого толка?»

Грусть сжала грудь Самурая – его точно холодной водой окатили. Сам он уже успел привязаться к долине, но разве можно вот так сразу выбросить из памяти землю, политую по€том предков, где живет их память? Теперь, когда господин Исида ясно сказал, что от нее надо отказаться, у Самурая перед глазами встало полное грусти лицо покойного отца. И раздосадованного дяди – тоже.

– Трудно это, конечно, но надо как-то ему объяснить. Времена-то меняются. Никак не может уразуметь старик.

Господин Исида с сожалением посмотрел на опустившего голову Самурая и продолжил:

– Пойми, Высший совет не только вашей семье отказывает. Многие мэсидаси[9 - Мелкопоместные самураи. В случае войны они были обязаны явиться к своему военачальнику.] просят вернуть старые земли, и у старейшин Высшего совета это вызывает головную боль. Но стоит уступить одному, потом другому, как разрушится весь установленный порядок.

Самурай сидел, склонив голову и положив руки на колени, и слушал речь господина Исиды.

– Но сегодня я позвал тебя по другому делу. – Господин Исида неожиданно сменил тему – ему явно не хотелось продолжать разговор о землях в Курокаве. – Я жду указаний в самое ближайшее время. Возможно, они будут касаться тебя. Так что будь готов.

Самурай недоумевал: почему возник этот разговор и к чему такая спешка? Немного погодя он поклонился в знак прощания и стал пятиться к двери, но господин Исида остановил его: «Погоди!» – и стал рассказывать, как кипит жизнь в Эдо[10 - Старое название Токио. В течение всего периода правления сёгунов Токугава (1603–1868) Эдо играл роль политико-административного центра Японии, хотя формальной столицей оставался Киото (Хэйан), где располагалась резиденция японских императоров.]. В прошлом году все даймё получили приказ принять участие в строительстве и обустройстве замка сёгуна в Эдо. Князь тоже взял на себя часть работ, и теперь высшие сановники – господин Исида, господин Ватари и господин Сираиси – постоянно ездят в Эдо, сменяя друг друга.

– В Эдо прямо идет охота на христиан. Я сколько раз видел, как их там возят по городу перед казнью.

Самураю было известно, что найфу, отец нынешнего сёгуна, своим указом запретил распространение христианского учения во всех владениях, находящихся под властью бакуфу[11 - Первоначально полевая ставка сёгуна, затем, с переходом сёгуна в качество военного правителя страны, стала выполнять функции правительства.]. Преследуемые за веру бегут в западные и северо-восточные районы, где пока нет такого запрета. Самураю не раз приходилось слышать, что христиане работают на золотых приисках во владениях князя.

Осужденных, которых видел господин Исида, везли по улицам к месту казни на ломовых лошадях, украшенных флажками из полосок резаной бумаги. Приговоренные к смерти люди спокойно переговаривались с глазевшими на них зеваками – казалось, они не испытывали страха перед смертью.

– Там были и южные варвары[12 - Так в средневековой Японии называли первых европейцев – в основном португальцев и испанцев, которые в середине XVI в. добрались до Японского архипелага.] – падре. Ты видел когда-нибудь христиан или падре?

– Ни разу.

Самурай слушал рассказ господина Исиды о христианах безучастно. Они, да и само христианство, его не интересовали. Все это не имело никакого отношения к заснеженной долине, где он жил. Ее обитатели жили и умирали, так ни разу не увидев бежавших из Эдо обращенных в Христову веру.

– Дождь на улице. Как ты обратно-то?

Господин Исида был по-отечески добр и заботлив. Выйдя из дома, Самурай облачился в раскисшую под дождем соломенную накидку. Ёдзо покорно дожидался его, как собака хозяина. Слуга был на три года старше Самурая, он с рождения рос в хозяйском доме, выполнял всю домашнюю работу. Оседлав лошадь, Самурай представил себе ночную долину, куда он возвращался. Снег, выпавший несколько дней назад, покрылся ледяной коркой и всплывает во мраке белесым покрывалом; дома крестьян тихие, словно вымершие. И только жена и другие домочадцы не спят и поджидают его у очага. Услышав его шаги, залают собаки, в пахнущей прелой соломой конюшне проснутся лошади и начнут переступать ногами.

В тюрьме, где сидел Проповедник, стоял тошнотворный запах гнилой соломы. Смешиваясь с запахом человеческих тел и мочи обращенных, сидевших здесь до него, временами он становился невыносимым. Со вчерашнего дня Проповедник высчитывал, сколько у него шансов избежать казни и выбраться из этого узилища. Он раздумывал об этом совершенно спокойно, как купец, наблюдавший за тем, какая из наполненных золотым песком чаш весов перевесит. Спастись можно только при одном условии: если он будет полезен правителям этой страны. До того как оказаться в тюрьме, он несколько раз был переводчиком, когда приезжали посольства из Манилы. Никто из остававшихся в Эдо проповедников не знал японский язык так, как он. Если алчные японцы хотят и дальше торговать с Манилой и Новой Испанией[13 - Испанская колония в Северной Америке, существовавшая в 1535–1821 гг. В ее состав входили территории современной Мексики, юго-западных штатов США и ряда стран Карибского бассейна.], расположенной по ту сторону Великого океана, не стоит пренебрегать им – ведь он может выступать посредником на переговорах. «Вседержитель, я готов принять смерть, если на то будет воля Твоя! – Проповедник горделиво, как сокол, вскинул голову. – Но Ты один знаешь, что я необходим Японской церкви!»

Да! Он нужен Господу, так же как и властителям этой страны. Проповедник торжествующе улыбнулся. Он был уверен в своих силах. Как глава общины ордена францисканцев в Эдо, Проповедник полагал, что провал миссионерской деятельности в Японии связан с просчетами иезуитов, противопоставляющих себя его ордену. Иезуитские священники привыкли лезть в политику во всяких мелочах, но по-настоящему в политике они не разбирались. За шесть десятков лет трудов на ниве обращения людей к Христу иезуиты прибрали к рукам административную и судебную власть в Нагасаки, что встревожило правителей Японии, посеяло семена сомнений и подозрений.

– Будь я епископом, не вел бы себя так глупо. Окажись я на его месте…

От этой потаенной мысли Проповедник покраснел, словно девушка. Он заметил, что душа его еще не избавилась от мирских амбиций и тщеславных помыслов. Они по-прежнему живы – просто изменили форму. И конечно же, в его желании сделаться епископом, которому Святой престол доверил бы всю миссионерскую деятельность в Японии, была немалая доля личного честолюбия.

Отец Проповедника был влиятельным человеком – членом Городского совета Севильи, один из предков – генерал-губернатором Панамы. Значился в их роде и Великий инквизитор. Дед участвовал в завоевании Вест-Индии. Прибыв в Японию, миссионер, в жилах которого текла кровь поднаторевших в политике предков, обнаружил, что способностями и талантом отличается от обычных священников. И еще он понял, что даже на службе у найфу и сёгуна у него хватит изворотливости и убедительности, чтобы завоевать расположение лукавых и коварных вождей, не пресмыкаясь перед ними.

К сожалению, интриги иезуитов пока не позволили Проповеднику в полной мере проявить таланты, доставшиеся от предков. Зная, что иезуиты не в состоянии манипулировать Хидэёси и найфу, что они не способны наладить отношения с высшим буддийским духовенством, обосновавшимся в замке Эдо, и вызывают враждебность и подозрения у верховной знати, он никак не мог побороть желание дорасти до епископа, хотя и стыдился своих честолюбивых мыслей.

«В этой стране миссионерское служение – сражение. И если сражением командует бездарный вождь, солдаты напрасно проливают свою кровь. Именно поэтому я должен здесь выжить», – думал Проповедник. Пока он скрывался, пятерых обращенных уже схватили, и ему не хотелось, чтобы его постигла та же участь.

«Если я не нужен Тебе, о Вседержитель, – шептал он, растирая затекшие ноги, – дай мне знать когда хочешь. Я же совсем не цепляюсь за жизнь – Тебе это лучше всех известно».

У ног промелькнуло что-то темное и мягкое. Крыса! Она устроила нору в его камере. Ночью, сквозь сон, он слышал, как она тихо скреблась в углу – прогрызала дыру. Всякий раз, пробуждаясь от этого звука, Проповедник начинал тихо молиться о пятерых обращенных, которых наверняка уже казнили. Молитвой он пытался успокоить свою совесть – ведь ему пришлось бросить этих людей на произвол судьбы.

Издали послышались шаги, Проповедник торопливо подобрал вытянутые ноги, сел прямо. Не хотелось, чтобы стражник, приносящий еду, видел его потерявшим присутствие духа. Он не мог позволить, чтобы и в темнице японцы смотрели на него свысока.

Шаги приближались. Надо встретить стражника с улыбкой, подумал Проповедник и при звуке поворачивавшегося в замке ключа заставил себя улыбнуться. Он всегда думал, что даже смерть должно принимать с улыбкой.

Дверь со скрипом отворилась, по сырому земляному полу, как расплавленное олово, разлился свет. Моргая, Проповедник повернулся к двери и увидел не стражника, а двух чиновников, одетых в черное.

– Выходи! – степенно приказал один из чиновников, и радость, ассоциирующаяся со словом «свобода», наполнила Проповедника.

– Куда мы идем? – стараясь сохранить улыбку, спросил он спокойно, хотя ноги слушались плохо. Надутые чиновники не удостоили его ответом и зашагали, покачивая плечами. Их особая, демонстративно напыщенная походка, свойственная этой категории японцев, казалась уверовавшему в свое освобождение Проповеднику подобием нелепой детской забавы.

– Смотри!

Чиновник неожиданно остановился и, обернувшись на Проповедника, повел подбородком в сторону устроенного в коридоре оконца, выходившего во внутренний двор. Во дворе, откуда уже начало уходить солнце, были расстелены соломенные циновки и стояла кадка с водой, а рядом – два складных стула.

– Уяснил, для чего это?

Другой чиновник с идиотским смешком провел ребром ладони по шее:

– Вот для чего.

Проповедник застыл на месте, а чиновник с удовольствием усмехнулся:

– Ага! Задрожал, южный варвар!

Сцепив руки, Проповедник старался не выпустить наружу охватившие его унижение и злость. В последние два дня мелкие японские служки не раз пытались его припугнуть, и сейчас Проповедник, обладавший обостренным чувством собственного достоинства, не мог себе позволить хотя бы на миг дать понять этим чиновникам, что он их боится. Но дрожь в коленях не унималась у него всю дорогу, пока его вели в здание, стоявшее напротив тюрьмы.

Наступил вечер, в здании уже было пусто. Чиновники завели Проповедника в полутемную комнату и велели сесть прямо на холодный пол, а сами исчезли. Проповедник, словно ребенок, стянувший со стола что-то вкусное, с жадностью вкушал радость от осознания того, что он свободен.

«Ну вот. Все идет, как я и полагал».

Унижение, пережитое только что, исчезло, и вместо него вернулась обычная уверенность в себе – его предположения сбываются.

«Я знаю, о чем думают японцы. Я будто трогаю рукой их мысли», – прошептал Проповедник.

Он понимал, что японцы сохранят жизнь любому, кто может быть им полезен. И не важно, нравится им человек или они его ненавидят. Он знает языки, и его знания все еще необходимы правителям этой страны, ослепленным жаждой наживы, которую приносит им торговля. Именно по этой причине найфу и сёгун, ненавидя христиан, разрешали жить в этом городе проповедникам. Найфу нужен еще один – не уступающий Нагасаки – порт для торговли с дальними странами. Особенно ему хотелось наладить торговлю с лежащей за морями Новой Испанией, и он уже отправил не одно послание испанскому генерал-губернатору Манилы. Проповедника часто вызывали в замок Эдо для перевода этих посланий на испанский, а полученных ответов – на японский.

Однако найфу он видел всего один раз, когда сопровождал прибывших из Манилы послов в замок. В слабо освещенном зале для аудиенций в бархатном кресле в церемонной позе восседал старик. Не говоря ни слова, он бесстрастно слушал беседу его вельмож с послами и с тем же безучастием взирал на привезенные ему богатые дары. Бесстрастное лицо и глаза этого человека надолго остались в памяти Проповедника – они вселяли чувство, похожее на трепет. Этот старик и был найфу, и Проповедник подумал тогда: «Именно такое лицо и должно быть у политика».

Проповедник сидел, опустив голову. Из коридора донесся звук шагов, зашуршали одежды.