Самурай

– Господин Веласко!

Подняв взгляд, Проповедник увидел сидящего на почетном месте во главе стола знакомого ему торгового советника Сёдзабуро Гото; чиновники, которые привели Проповедника в эту комнату, стояли поодаль. На лице Гото было характерное для японцев значительное выражение. Внимательно посмотрев на Проповедника, он проговорил со вздохом:

– Вы свободны. Чиновники допустили ошибку в вашем деле.

– Понимаю.

Проповедник торжествовал. Он смотрел на чиновников, от которых претерпел унижение, с удовлетворением. С таким выражением лица исповедуют верующих.

– Однако, господин Веласко, – шурша одеянием, Гото поднялся и скорчил такую мину, будто его сейчас стошнит, – как христианскому священнику, вам запрещается жить в Эдо. И если бы не заступничество некоего лица, даже представить не могу, что бы с вами было.

Торговый советник дал понять, что им известно о тайных сношениях Проповедника с обращенными. С этого года на всей территории, находившейся под непосредственным управлением найфу, было строжайше запрещено возводить храмы и служить мессы, хотя на владения других даймё этот запрет не распространялся. И Проповедник жил в этом большом городе не как священник, а как переводчик.

Гото удалился, пара чиновников, не скрывая своего недовольства, указали Проповеднику на выход, но не тот, через который покинул комнату советник. К тому времени за окном уже стемнело. Проповедника посадили в паланкин, и он вернулся к себе в Асакусу. Рядом с его жилищем росла рощица, темневшая на фоне ночного неба. Неподалеку был поселок, где жили прокаженные, и еще пару лет назад здесь стояла маленькая больница, устроенная орденом францисканцев, к которому принадлежал Проповедник. Однако больницу сломали, осталась только крохотная лачуга, где ему разрешили поселиться вместе с юным падре по имени Диего и одним корейцем.

Неожиданное возвращение Проповедника удивило деливших с ним кров. Сидя рядом с Диего и корейцем, он жадно поглощал рис с вяленой рыбой. Из рощи доносились птичьи голоса.

– Никого другого японцы не освободили бы так быстро, – пробормотал Диего, прислуживавший Проповеднику за столом. Тот лишь улыбнулся в ответ, хотя душа его пела от удовольствия и гордости.

– Это не японцы меня освободили. – Он поучал Диего с выражением, в котором смирение смешивалось с надменностью. – Господу что-то потребно от меня. Он дал мне свободу, чтобы я исполнил Его волю.

«О Вседержитель! – молился про себя Проповедник, не отрываясь от еды. – Ты ничего не вершишь напрасно. Поэтому Ты оставил меня жить». Он не замечал, что в словах его молитвы сквозила гордыня, не подобающая священнику.

Три дня спустя Проповедник взял с собой корейца и отправился в резиденцию торгового советника – надо было отблагодарить его за освобождение. Японские вельможи любили виноградное вино, поэтому он не забыл захватить несколько бутылок из запасов, которые хранились для совершения причастия.

Советник принимал посетителя, но Проповедника сразу проводили к хозяину, не заставляя ждать в другой комнате. Увидев его, советник еле заметно кивнул и продолжил беседу – стало ясно, что он хотел, чтобы Проповедник слышал, о чем идет речь.

В разговоре мелькали географические названия – Цукиноура, Сиогама. Советник и его пожилой приземистый собеседник не спеша рассуждали о том, что Цукиноура станет портом, который превзойдет Нагасаки.

Безучастно поглядывая в сад, куда выходила комната, Проповедник внимательно прислушивался к их словам. Знания, приобретенные за три года, что он служил переводчиком, позволяли ему, пусть в общих чертах, улавливать смысл разговора.

Последние годы найфу был одержим идеей построить на востоке Японии порт, не уступающий Нагасаки. Этот город расположен слишком далеко от восточных районов страны, находившихся под властью найфу, и если бы могущественные даймё Кюсю подняли мятеж, им не составило бы большого труда захватить его. Кроме того, в числе даймё Кюсю были князья Симадзу и Като, которые симпатизировали не подчинявшемуся найфу осакскому клану Тоётоми. Так обстояли дела во внутриполитическом плане. Но был еще аспект внешнеполитический: найфу не устраивало, что корабли из Манилы и Макао заходят только в Нагасаки. Он хотел торговать с Новой Испанией напрямую, без посредничества Манилы, и поэтому искал в восточной части, где властвовал, место для порта, через который можно вести торговые операции с Новой Испанией. В Канто[14 - Название региона и крупнейшей в Японии равнины в восточной части о. Хонсю. В наше время наиболее высокоразвитая и урбанизированная часть страны.] был порт Урага, однако корабли, пытавшиеся в него войти, часто разбивались о скалы. Это происходило из-за быстрого течения, как полагали японцы. Поэтому найфу приказал одному влиятельному даймё северо-востока, где Куросио[15 - Теплое течение у тихоокеанского побережья Японии.] ближе всего подходит к берегам Японии, подыскать подходящее место. Видимо, Цукиноура и Сиогама претендовали на эту роль.

«Но почему советник хочет, чтобы я слышал их разговор?»

Проповедник краем глаза поглядывал на японцев. Словно заметив это, Гото повернулся к нему.

– Господин Исида, вы, наверное, знаете господина Веласко. Он переводчик, и ему разрешено жить в Эдо… – представил он Проповедника приземистому собеседнику.

Тот улыбнулся и едва наклонил голову.

– Вам доводилось бывать на северо-востоке?

Проповедник, не снимая ладоней с колен, покачал головой. За долгие годы он усвоил правила японского этикета для таких случаев.

– В отличие от Эдо в провинции господина Исиды христианам не чинят козней. – В голосе советника звучала насмешка. – Там господин Веласко сможет ходить с высоко поднятой головой.

Разумеется, Проповеднику это было известно. Найфу поставил под запрет христианство на непосредственно подчинявшихся ему территориях, но из опасений, что обращенные в новую веру самураи могут взбунтоваться, не принуждал других даймё следовать его примеру и сквозь пальцы смотрел на то, что изгнанные из Эдо обращенные спасались от преследований на западе страны и в северо-восточных районах.

– Господин Веласко! Вы слышали что-нибудь о Сиогаме и Цукиноуре? – Советник неожиданно вернул беседу в прежнее русло. – Там есть очень удобные бухты.

– Вы хотите устроить там порты вроде Ураги?

– Да, мы думаем об этом. Возможно, там будут строиться большие корабли, как у южных варваров.

У Проповедника перехватило дух. Насколько ему было известно, до сих пор в этой стране были лишь скопированные с сиамских и китайских парусников суденышки, имевшие разрешение сёгуна на торговлю. Строить же большие галеоны, способные пересекать океан, не было места, да и умения тоже. Даже если предположить, что такие суда построить можно, где взять людей, способных ими управлять?

– Кто будет строить эти суда? Японцы?

– Может быть. Сиогама и Цукиноура – морские бухты, туда легко доставлять превосходный лес.

«С чего это советник раскрывает мне такие секреты? – гадал Проповедник. Он искал ответ на этот вопрос, быстро переводя взгляд с одного собеседника на другого. – Раз так, то, скорее всего, они попытаются использовать команду того корабля».

В прошлом году ему пришлось переводить в замке Эдо испанского посланника, прибывшего из Манилы. Корабль посланника буря выбросила на берег в Кисю[16 - Феодальное княжество, находившееся на острове Хонсю на территории современных префектур Вакаяма и Миэ.], починке он не подлежал, поэтому его так и оставили в порту Урага. Посланник вместе с командой до сих пор терпеливо дожидался в Эдо прихода судна, которое бы забрало их. Видимо, японцы с помощью испанских моряков хотят построить свой корабль, такой же как их галеон.

– Решение уже принято?

– Нет, нет. Есть только идея.

После этих слов советник перевел взгляд на сад. Проповеднику был известен этот психологической прием – ему давали сигнал: пора уходить. Коротко поблагодарив за то, что его выпустили на свободу, он удалился.

Прощаясь в приемной со слугами советника, с поклонами провожавшими его, Проповедник думал: «Неужели японцы действительно собираются сами пересечь Великий океан и добраться до Новой Испании?

Этот народ – как муравьи. Они способны на все».

Проповеднику почему-то представилась картина: на пути муравьев возникает лужа, и тогда часть из них, жертвуя собой, превращается в мост, по которому остальные перебираются на другую сторону. Японцы – это полчище наделенных разумом черных муравьев!

Найфу уже несколько лет активно добивался разрешения открыть прямую торговлю с Новой Испанией, однако генерал-губернатор Манилы под разными предлогами отклонял его запросы. Испанцы хотели иметь монополию на торговлю на тихоокеанских просторах.

«Но если японцы собираются использовать интернированную команду испанского галеона для постройки своего корабля, – рассуждал Проповедник, – я буду совершенно незаменим на переговорах как переводчик». Он начал понимать, почему четыре дня назад Гото выпустил его из застенка. Советник намекнул тогда, что за Проповедника кто-то замолвил словечко. Не исключено, что это был влиятельный вельможа, предложивший этот план. Может быть, тот же Исида. Господь может использовать кого пожелает, а вот японцы используют только тех, кто им безусловно нужен. Именно потому, что Проповедник может пригодиться для осуществления их замыслов, они его сначала припугнули, а затем вроде как выручили из беды. Это один из излюбленных приемов японцев.

Проповедник не стал ничего рассказывать о состоявшемся разговоре ни Диего, ни корейцу. Он весьма невысоко оценивал своего младшего товарища с постоянно красными, как у кролика, глазами, такого же священника, как и он, прибывшего в Японию вместе с ним из Манилы от ордена францисканцев. Еще во время учебы в семинарии Проповедник не мог побороть высокомерия, с которым он относился к простодушным, мало на что способным товарищам. Он понимал, что это дурная черта характера, но ничего не мог с собой сделать.

– Пришло письмо из Осаки.

Диего извлек из кармана поношенной монашеской рясы вместе с четками распечатанное письмо и поднял на Проповедника глаза, словно опухшие от слез.

– Иезуиты снова строят козни против нас.

Проповедник развернул письмо и поднес к свече, пламя которой трепетало, как мотылек. На бумаге желтели пятна от дождя, чернила расплылись. Письмо было написано недели три назад отцом Муньосом, в подчинении которого находился Проповедник. Он сообщал из Осаки, что там постепенно нарастает враждебность к найфу и вассалы даймё, потерпевших поражение в битве при Сэкигахаре[17 - Состоялась 21 октября 1600 г. на равнине Сэкигахара в центральной части о. Хонсю (нынешняя префектура Гифу) и завершилась победой так называемой восточной коалиции, возглавляемой будущим сёгуном Токугавой Иэясу. Сражение при Сэкигахаре стало последним крупным вооруженным столкновением феодальных кланов и поворотным пунктом в истории Японии, после которого в стране полным ходом пошло построение централизованного государства.], один за другим переходят на службу к правителю Осаки.

После такого вступления отец Муньос сообщал, что глава общины иезуитов в Кинки[18 - Второй после Канто по численности населения и уровню экономического развития регион Японии, ныне называемый Кансай. Здесь находится, в частности, город Осака, который в эпоху, когда происходит действие романа, был центром оппозиции сёгунам Токугава.] направил в Рим письмо с критикой того, как францисканцы проповедуют Христову веру.

«Братья нашего ордена заметили, что, несмотря на запрет проповедования в Эдо, францисканцы продолжают общение с обращенными японцами, что вызывает у найфу и сёгуна ненужное раздражение и влечет за собой преследования властей даже в тех местах, где признается свобода вероисповедания».

Сдерживая поднимающееся возмущение, Проповедник перебросил письмо Диего:

– Они слишком много на себя берут!