В постели с монстром

– Останусь, конечно. А к родным съезжу, когда будет возможность. На пару часов.

– Окей. – Он остановился, и Нино, толкающая перед собой коляску, последовала его примеру. – Ладно, я пойду немного посплю. Если будут бабахать и Алина не сможет заснуть, посижу с ней до утра, – процедил он, и прежде, чем Нино отозвалась, развернулся и зашагал к дому.

Ему снилась Оля. Миллиарды воспоминаний, словно острые иглы, впились под кожу. Сейчас, когда подсознание подкидывало ему те картинки, которые он загонял как можно глубже, Герман снова горел в огне. Ощущения, жадная потребность повернуть время вспять, необходимость прикоснуться к Оле, чтобы обмануть себя и поверить в то, что она живая… всё это хороводом кружилось в голове.

Он вглядывался в своё изуродованное лицо, отражающееся в зеркале, а рядом с ним стояла Оля. Но видел он её только там, по ту сторону холодного и равнодушного стекла. Она улыбалась, склонив голову набок. Всё такая же, какой он её помнил – настоящая, близкая, родная…

– Ты теперь с другой? – шепнула Ольга, и Герман вздрогнул. Разве мог он вообще думать хоть о ком-то, когда рядом была она?

– Нет. Ты вернёшься?

– Я буду ждать тебя здесь.

Она протянула к нему руку, касаясь гладкой поверхности с той стороны, и Ильинский тоже приложил ладонь к зеркалу. Совершенно неожиданно оно пошло трещинами. Там, где его касалась ладонь Германа, разбежалась по сторонам тонкая сетка изломанных линий, после чего стекло разбилось на осколки. Какие-то из них осыпались на землю, какие-то впились в руку, причиняя острую знакомую боль.

– Оля! – хрипло выдавил он из себя, но она уже исчезла. – Оля!

Герман повернулся вокруг себя, всматриваясь в очертания окружающей обстановки. Ничего и никого. Только безмолвие и то самое чувство, которое глодало его изнутри долгих три года – безысходность.

Когда Ильинский сел на постели, не сразу понимая, где находится, его сердце колотилось с такой силой, что казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Ему хотелось обратно, туда, где была Ольга, хоть Герман и понимал, что это всё самообман.

Он понял, что его разбудило – приглушённый плач Алины. Такой жалобный, словно с ней что-то произошло, и сейчас она нуждалась в помощи. Откинув одеяло, Герман вскочил с кровати и помчался к дочери.

– Что с ней? – выдохнул он, едва распахнул дверь детской.

Нино, держащая мелкую на руках, укачивала её и расхаживала по кругу, пока Алина кричала.

– Не знаю… Она так уже полчаса. Может, животик?

Нино подняла на него взгляд, и у Ильинского ледяная дрожь по позвоночнику прошла. Потому что увидел страх. Такой, какой бывает у загнанных животных.

– Дай её сюда, – грубо рявкнул он, забирая у Нино дочь. Та, на удивление, вдруг стала затихать, пока не успокоилась и не начала икать.

– Что ты ей давала? – потребовал он ответа у няни.

– Ничего… только смесь. Больше ничего.

– Хорошо.

Он прижал к себе Алину крепче и, направившись к выходу из детской, обернулся на пороге.

– Через час жду в гостиной. Новый год всё же.

Прозвучало, мягко говоря, дерьмово. Да и чувствовал он себя в этот момент точно так же. Но праздник обязывал. Не будут же они, в самом-то деле сидеть по углам, пока остальные празднуют.

Затворив за собой дверь, Герман вышел из комнаты и только тогда выдохнул с облегчением.

И всё же это была чертовски идиотская идея. Нанять кого бы то ни было. Он прекрасно справлялся сам, а наличие чужой женщины в доме лишь раздражало.

Ильинский уложил Алину на кровать, а сам сел рядом. Растёр ладонями лицо, которое покалывало. Стоило признаться себе в том, что виною всему был его сон. Воспоминания, которые он родил, резали по-живому острее ножа.

Сейчас ему хотелось спрятаться ото всех, как делал это последние несколько лет. Да, это было слабостью, но иначе он не мог.

– Г-у-у, – раздалось рядом тоненькое и пронзительное, и Герман с улыбкой повернулся к Алине.

Надо было гнать куда подальше свои настроения и желания. Ради неё. Потому что просто обязан сделать так, чтобы первый Новый год в жизни его дочери был настоящим. Пусть она его вообще не запомнит. Но при мысли о том, что она сейчас могла бы быть совсем не с ним, а в казённых стенах безликого дома малютки, ему становилось нехорошо.

– Ладно, давай уже пойдём и чего-нибудь замутим, – решил Ильинский, после чего подхватил дочь на руки и вышел в коридор.

Когда они с Алиной и Нино устроились за столом, до наступления Нового года оставалось пятнадцать минут. Переложив малышку в специальную люльку, которую установил рядом с собой, Ильинский взял бутылку шампанского. По телевизору шла какая-то феерическая ерунда, но вроде как именно она во всех семьях являлась обязательным атрибутом праздника, потому ерунду решено было оставить.

– С уходящим, – поднял он тост, когда наполнил бокалы шампанским.

И снова его начало накрывать. Эти приступы – если их таковыми можно было назвать – никогда не поддавались его контролю. Просто накатывали, накрывали с головой, и он ничего не мог с ними поделать.

Это вовсе не Нино должна была сидеть рядом с ним. А другая женщина, которую он так и не смог забыть и не забудет никогда. Это она должна была нянчить их детей, а после, ночью, ложиться с ним в одну постель, где он бы любил её, покуда на то хватит сил. Она, а не навязанная ему сестрой едва знакомая незнакомка.

Сдержав рвущееся из нутра негодование, Ильинский осушил бокал шампанского и налил себе ещё. Есть не хотелось. Праздник получался – дерьмовее некуда, вот только совсем не он был тому виной.

Алина смотрела на него, как ему показалось, с укором, и он перевёл взгляд на многочисленные блюда, расставленные на столе, которые зачем-то заказал в огромном количестве. А всему виной – его желание сделать правильно и в противовес этому – неумение подойти к вопросу хоть мало-мальски грамотно.

Он не сразу понял, что стало причиной того, что случилось дальше. Алина вдруг заёрзала и закряхтела, и Нино, быстро отставив бокал с шампанским, будто весь этот искусственно созданный праздник был ей в тягость, подскочила с места и устремилась к малышке. По дороге задела фотографию на туалетном столике – тот единственный снимок, который он оставил на виду. Они с Олей на море за полгода до аварии. Счастливые, влюблённые и мечтающие о будущем. Рамка, свалившись со столика, соприкоснулась с полом и разлетелась на тысячи осколков. И Германа снова прошило болью, словно электрическим разрядом.

– Уйди! – выдохнул он, тоже вскакивая на ноги. Уронил бокал шампанского на ковёр, опёрся руками на стол и тяжело задышал. – Уйди, я тебя прошу.

Нино застыла на месте, а когда он всё же поднял взгляд, увидел, что она растеряна. И точно такая же чудовищная растерянность была у него в душе.