Букет незабудок

– Так это же подпольщики и коммунисты, – вскрикнул Стефан.

– Оберштурмфюрер, вы разговариваете с высшим по званию, будьте добры без фамильярности, – чинно ответил я, встав из-за стола и отдернув форму. Шнайдер обижено вышел из моего кабинета, сильно хлопнув дверью.

Он знал, что я шутил. В войсках СС подразделение на чины не выпячивалось, как это было в армии вермахта. Но давнее знакомство, позволяло мне иногда разговаривать со Стефаном в подобном тоне.

Однако, я не удержался оттого, чтобы поглазеть на казнь «неверных». Коммунисты, подпольщики и евреи – это заслужили, именно такая мысль пронзала меня в минуты тишины. Я ежедневно подписывал приказы об отправке таких в концлагеря и рука моя не дрожала. Что мне до них? Я называл их «недолюдьми» и мое сердце не вздрагивало при их мучениях. Все это во славу Фюреру и я готов был убивать для него тысячи.

Расстрелы велись скрыто, поскольку с французами мы жили в относительном мире. И когда убийства происходили, то делалось это скрытно. Правда, как понимают все из застенок Гестапо… живыми не выходили.

Здание, где расположилось Гестапо, находилось на улице Соссэ. И сидя в своем кабинете, я постоянно слышал крики пытаемых патриотов, но меня это не волновало. Иногда, проходя по узким коридорам, можно было увидеть вытекающую кровь, которая сочилась в щель под дверью. Жестокость сопровождала нацизм и кружила вокруг нас, словно смерть ходит подле умирающего больного.

Если бы… судьба давала второй шанс… я никогда бы не стал верен фюреру, никогда бы не стал нацистом. Сказать правду, самое страшное, что все эти ужасы сотворил я и подобные мне люди.

Я толкнул дверь, ведущую на задний двор, где и проводились расстрелы патриотов, которые сумели пережить допросы под пытками. У выхода стояло двое конвойных солдат. Взгляд пустой. Словно они и не люди вовсе, а манекены. Я быстро спустился с каменных ступенек. Здесь находилась площадка, огороженная каменной двухметровой стеной. От любопытных глаз. Я достал сигарету и попытался прикурить ее, но подул ветер. Я убрал сигарету на место и посмотрел на пленных. Они стояли у дальней стены, спиной ко мне. Все в изодранной одежде. Руки связаны и, казалось, веревка впилась в кожу и порезала ее до крови. Худые. Похожие, скорее на живых мертвецов, нежели на пленных. Чуть в стороне от них стоял Штандартенфюрер, держа за руку молодую девушку. Девушка на мгновение привлекла мой взгляд. Молодая, темноволосая. Одетая в синее пальто и того же цвета шляпку. Она изо всех сил пыталась отвернуться, но не вырывалась. Чуть поодаль, убрав руки в карманы, стоял Шнайдер. Я подошел ближе и встал за спиной у Стефана. Солдаты, исполняющие приказ, выстроились в шеренгу за спиной смертников. Такие же бездушные, как и все мы. Глаза холодные. Руки жилистые. Они приготовились стрелять, когда вдруг, одна из обвиняемых закричала:

– Стойте!… – девушка, стоявшая ко мне полу боком, вздрогнула и устремила взгляд синих глаз на женщину, которая бросилась в ноги Штандартенфюреру, – Там мой сын! Ему всего десять! … Он ничего не сделал… Пощадите… Прошу!…

Темноволосая девушка обернулась к Штандартенфюреру. Он не вздрогнул и даже не шелохнулся.

– Ну не будьте вы зверями… – шептала плачущая женщина.

Я посмотрел на нее. Худое вытянутое лицо. Потрескавшиеся губы. На лбу засохшая рана. Руки перепачканы кровью. Обычная осужденная на смерть еврейка.

– Вернуть ее на место… – раздался грубый голос Штандартенфюрера и один из солдат волоком потащил ее назад, к осужденным на смерть.

– Отпустите сына… Прошу вас… Убейте меня… – рыдала женщина. – Но сына отпустите….

– Герр Шредер, – умоляюще проговорила темноволосая фройллян, и схватилась за его руку, словно пытаясь удержать, – Отпустите ребенка… Ему лет десять не больше… Кристоф, сжалься над ним…

Я почему-то вздрогнул, услышав этот голос. Он показался мне знаком.

– Прошу… – вновь проговорила девушка, – Кристоф, … его все равно отправят в концлагерь…. Отпусти его…. Он способен еще принести пользу…. Мальчик способен работать….

Штандартенфюрер откашлялся и с ухмылкой поцеловал руку девушки.

– Милая моя, Мари, – проговорил он и жестом приказал отпустить ребенка, – Я сделаю это в память о твоей матери…

– Спасибо, Кристоф… – тихим голосом проговорила девушка и улыбнулась мужчине.

– Мама! … – плакал мальчуган, пытаясь вырваться из рук оттащивших его в сторону солдат. – Мамочка!…

Мари с сочувствием смотрела на его страдания, но и она не проронила ни единого слова. Девушке было известно, что ребенка все равно заставят смотреть этот ужас, и она не сумеет этого изменить. Потом его уведут и, скорее всего, он попадет в концлагерь, но… все-таки у него останется надежда на выживание.

Я же стоял и смотрел на ту девушку, о которой мечтал последние месяцы, но сейчас она показалась мне такой чужой и далекой, что я ее не узнал. Была она, казалось бы, такая, какой я помнил ее, но вся детская непосредственность ее облика исчезла. Она словно повзрослела. Мари закрыла глаза, когда пули поразили жертв. А я в смятение не мог разобраться, что творится в моей душе. В какой-то момент я понял, что все ушли, и мы с Мари остались вдвоем.

Девушка в ужасе смотрела на тела убитых людей. Ее глаза закрыла пелена слез, а я смотрел на нее и пытался вспомнить, как это любить…. В какой-то момент я перевел взгляд на лежащие трупы. Кровь уже смешалась с грязью асфальта, и походила на горячий шоколад.

Девушка вытерла слезу и в это мгновение в моей душе, будто бы что-то екнуло, и я решился подойти к ней.

– Мари… – прошептал я, взяв ее за руку и потянув к себе.

Она вздрогнула и подняла на меня полные слез глаза.

– Фридрих… – прошептала девушка и уткнулась лицом в мое плечо. – Уведи меня… Я сама не могу…

Сейчас, глядя на нее, я невольно вспомнил, как мне вручили мою первую награду. Я тогда ликовал от счастья. Это был нагрудной знак, который мне лично вручил Гиммлер. Он похлопал меня по плечу и улыбнулся.

– Это за доблестную службу.

Я со смущенной улыбкой принял коробочку, обтянутую темно-зеленым бархатом с белой атласной крышкой.

– Хайль, Гитлер! – с воодушевлением тогда проговорил я, выкинув вперед руку.

Тем же вечером, с каким-то детским счастьем, я разглядывал этот нагрудной знак. Это был маленький значок в центре, которого был изображен череп со скрещенными костями и пронзивший его меч со свастикой на клинке. Лезвие меча обвивала Гидра – мифологическая пятиголовая змея, символизирующая «бесчисленные» партизанские «банды». Меня то и дело охватывал неземной восторг, от одного осознания того, что эту награду мне вручил сам Гиммлер. А сейчас с тем же счастьем я смотрел на единственную любимую женщину. Только она теперь для меня была чужая.

– О чем ты думаешь?… – тихо прошептала Мари, глядя на меня испуганными глазами.

– О тебе… – ответил я и снова обнял ее. – О тебе.

***

Той ночью, ложась спать, я невольно вспомнил о Мари. Не подумайте, что в тот момент я думал о любви к этой девушке, нет, я тогда даже не понимал, что я чувствую. Я очень долго прожил, отдавая всю душу служению Фюреру, поэтому ничего не могло сравниться с этим чувством. Но мысли о Мари заставили меня улыбнуться. В памяти всплыл первый поцелуй. Тогда в моей душе проснулось благородство, и я не позволил себе причинить боль любимой девушке, но сейчас этот поступок был для меня смешон.

Я закрыл глаза и начал засыпать, но в памяти всплыл другой образ. Малолетний еврей, замученный в застенках Гестапо. Я вспомнил его испуганные, большие глаза. Он плакал и умолял пощадить, клялся, что готов отречься от своего происхождения, лишь бы жить. Я видел слезы в его невинных глазах. Он схватил меня за руку и умоляюще посмотрел, казалось в саму душу. Я словно все это видел. «Пожалуйста», – умоляюще шептал он. Я отдернул руку и с презрением ответил: «Жизнь выбирает сильных». Это теперь такие события вызывают во мне горечь и боль, тогда я гордился своей верностью.

Мальчонку замучили. Думаю, сейчас все знают методы нацистов, поэтому я умолчу о некоторых жестокостях своей службы. Скажу только, сон мой ото всего этого не страдал. Я не винил себя в этой жестокости. Жалость – удел слабых.

Господи, почему я был так глуп?! Откуда во мне взялось столько жестокости? Как я мог так жить? Не понимаю, как?! Где же было мое благородство? Где была моя доброта? Почему проснувшаяся любовь, не сумела сразу открыть мои глаза, чтобы я увидел, что творю?

5 глава

Возвращение в прошлое.

На следующий вечер, я решил зайти к Мари. Мне нужно было разобраться с тем, что твориться в моей душе. Я хотел понять, что происходит? Когда я пришел к ее дверям, то случайно стал свидетелем странного разговора. Девушка говорила по телефону с неким Кристофом и была более чем взволнована.

– Прошу, Кристоф, – она выдержала паузу, будто собираясь с духом, – Пожалуйста, позволь мне с ним увидеться…