Интим не предлагать

– На пенсии.

– Дела. – Чугунок погладил Кузю и со вздохом заметил: – Новая метла по-новому метет. Поговоришь с ним?

– Поговорю.

– Ага… Мы ведь без этой самогонки с голоду подохнем.

– Знаю, – кивнула я. Мы немного помолчали, мысли у обоих были невеселые.

– Как у Сеньки глаз? – спросил Чугунок, которого по-настоящему звали Васькой.

– Нормально.

– Ага… Не лез бы он к Упырю. Ведь тот нарочно его дразнит.

– Не лез… а фотография?

– Пусть девчонка еще раз ему фотографию пришлет.

– Не в этом же дело, – вздохнула я.

– Понимаю. – Мы опять замолчали. – Дарья, – шмыгнув носом, сказал Васька. – Упырь в наш универсам повадился.

– Зачем? – не сразу сообразила я, занятая печальными мыслями.

– А ты подумай. Мать у него запойная, а пожрать он любит. Только я тебе ничего не говорил.

– Само собой. Ты сегодня Упыря видел?

– Конечно. В парке, на его обычном месте. – Васька еще раз погладил собаку и, кивнув на прощание, растворился в районе гаражей. А мы с Кузей направились в парк.

Если честно, встречаться с Упырем мне совершенно не хотелось. Во-первых, потому что его физиономия сразу же напоминала мне о собственной глупости: будь я чуть умнее, наш район не страдал бы от выходок этого гаденыша, во-вторых, я была убеждена, что взывать к его совести дело зряшное и мы с Кузей понапрасну теряем время. Именно по этой причине всю дорогу до парка я хмурилась и тяжко вздыхала, так что Кузя сначала поглядывал на меня с недоумением, а потом и вовсе скис. Перед Кузей было стыдно, две недели назад, когда он занозил лапу я, оказывая медицинскую помощь, советовала ему быть оптимистом, хотя пес еще несколько дней после проведенной операции неловко скакал по двору на трех лапах. Советы давать легко, а как до дела дошло, оказалось, что у меня самой этого оптимизма кот наплакал. Кузя по доброте душевной напоминать мне об этом не стал, но я все равно сочла нужным пояснить:

– Если б дело касалось меня… а тут Сенька. Он же ребенок.

Кузя кивнул и пошел веселее, виляя хвостом, как видно, таким образом пытаясь меня подбодрить. Через десять минут мы вошли в парк. Парк был небольшим, к фонтану, находящемуся в самом его центре, вели четыре аллеи. Фонтан требовал ремонта, и включали его не чаще двух раз в год: двенадцатого июня и в День города. Не только фонтан, но и весь парк заметно хирел. Кусты не подстрижены, на клумбах при входе заморенные флоксы, скамейки сломаны… Мы с Кузей свернули с дорожки, миновали заросли сирени и вышли к деревянной беседке. На скамейке, закинув ноги на перила, сидели пятеро подростков, на проваленном полу валялись бутылки, окурки и прочий мусор, да и сами ребята выглядели так, точно их нашли на помойке. Парнишка с прыщавым лицом бренчал на гитаре и выводил что-то в высшей степени заунывное, сидевший рядом с ним подросток лет четырнадцати решил было подпеть, но, увидев меня, расплескал пиво и страшно закашлялся. Упырь, восседавший в центре, тоже заметил меня и препротивно улыбнулся. Симпатичным прозвищем Серега Клюквин был обязан своей внешности: высокий, худой, с землисто-серым цветом лица, блеклыми, всегда воспаленными глазами, длинным носом и невероятно большими острыми ушами. Он здорово походил на летучую мышь.

Улыбка нисколько не украсила его физиономию. Даже если б он и не лыбился так глумливо, симпатичной ее никак не назовешь: несмотря на юный возраст, у Сереги отсутствовала половина зубов, а вторая половина выглядела так паршиво, что любой стоматолог мгновенно бы хлопнулся в обморок.

– Здравствуйте, – сказала я громко, Кузя сел копилкой и на всякий случай зарычал.

– Привет, – недружно ответили мне, гитарист прекратил свой сольный номер, а Упырь презрительно сплюнул себе под ноги.

– Сергей, мне с тобой поговорить надо, – сказала я как можно спокойнее. Упырь хмыкнул, посмотрел на приятелей, кивнул и ответил лениво:

– Ну, говори.

– Ко мне племянник на каникулы приехал…

– А мне по фигу…

– Может, я договорю, а ты дослушаешь? Ты у него фотографию отобрал. Тебе она совершенно не нужна, а мальчишка переживает. Пожалуйста, верни фотографию и оставь Сеньку в покое.

– Я к твоему Сеньке не приставал, сам нарывается.

– Конечно, раз ты ему фотографию не отдаешь.

– И не отдам. Я ее в сортире повесил… – Он еще кое-что присовокупил, отчего пес заметно смутился, а я, вздохнув, сказала:

– Значит, не вернешь?

– Не-а. Сеньке своему скажи: пусть со двора нос не высовывает, не то худо будет…

Я на минуту задумалась.

– У тебя когда срок кончается, через месяц? – полюбопытствовала я.

Серега насторожился, но, взглянув на дружков, сказал вызывающе:

– А чего тебе мой срок?

– За месяц много чего случиться может. Я бы на твоем месте вела себя скромнее.

– А ты меня не пугай…

– Я тебя не пугаю, я объясняю. В месяце тридцать дней, а ты на дню по пять раз отмачиваешь шуточки, за которые по головке не гладят. Тридцать на пять – это много, на одной из этих шуток я тебя поймаю, и мы простимся года на три как минимум, а мой Сенька пока и вправду во дворе посидит.

– Да пошла ты… – зло фыркнул Серега, но по всему было видно, что кое-какое впечатление моя речь на него произвела.

– Уже ухожу. Пойдем, Кузя, – кивнула я собаке и добавила: – А то блох подцепишь. А тебя, Упырик, я предупредила. Не оставишь Сеньку в покое – суши сухари.

Вдогонку мне понеслись презрительные вопли, правда не очень громкие, особо хамить мне местная шпана опасалась. В общем, как я и предполагала, наш поход ни к чему хорошему не привел. Было совершенно ясно: добром Серега фотографию не вернет, Сенька не отступит, значит, быть ему битым, а я отвечаю за парня перед его родителями, следовательно, необходимо что-то придумать, чтобы эту сказку про белого бычка прекратить.

Возвращались мы молча, я – потому что напряженно мыслила, Кузя – потому что уважал чужое желание подумать. Пройдя мимо ЖКО, я взглянула на часы: без двух минут три. Самое время наведаться к участковому. Кабинет его размещался как раз в ЖКО, только имел отдельный вход с торца. Туда мы с Кузей и направились.

На скамейке возле крылечка с металлическим козырьком сидели Петрович и молодой мужчина в милицейской форме. В нем я без труда узнала Андрюшку Коломейцева. С момента нашей последней встречи он стал выше и упитаннее, но в остальном мало изменился: оттопыренные уши, веснушки, курносый нос и румянец во всю щеку. Завидев меня, новый участковый поднялся, надел фуражку, которая до той поры лежала на скамейке, и попытался придать себе вид бравого вояки, втянув с этой целью живот и расправив плечи. И я и он знали, что долго так ему не продержаться, но Андрюха старался изо всех сил, а я за труды наградила его своей лучшей улыбкой.

Петрович торопливо затушил сигарету, вскочил, чертыхнулся, вспомнив о больном колене, и сказал:

– Ну вот, знакомить вас не надо.

– Здравствуйте, Дарья Сергеевна, – кивнул Андрюха и даже взял под козырек, правда, тут же смягчил официальное приветствие застенчивой улыбкой.

Надо сказать, милиция в родном районе меня уважала. Дело в том, что несколько лет назад я прославилась на весь город, поймав маньяка. Этот самый маньяк терроризировал население в течение года. Когда нападению подверглась шестая по счету девушка, многие предлагали ввести в городе чрезвычайное положение. Население охватила настоящая паника, а милиция буквально сбилась с ног. Неизвестно, как долго бы это продолжалось, если бы в один из вечеров, возвращаясь со стадиона после обычной пробежки, я не повстречалась с маньяком в том самом парке, который теперь облюбовал Упырь. Я шла мимо фонтана, когда некто весьма зловеще зашептал, ухватив мою шею одной рукой и приставив к груди нож другой: «Здравствуй, красавица», – после чего я наглядно продемонстрировала, что художественная гимнастика – это не только прыжки с ленточкой, но еще и хорошая физическая подготовка. В результате маньяк был доставлен мною в районное отделение милиции, связанный прыгалками. На них я и вела его, чтоб не сбежал по дороге. Впрочем, попыток сбежать он даже не предпринимал, загрустил, потом захихикал и стал симулировать сумасшествие, хотя я его сразу предупредила: стараешься, мол, зря, по мне хоть смейся, хоть плачь, но в милицию я тебя непременно определю. Маньяк, который, ко всеобщему изумлению, оказался заслуженным работником искусств и руководителем хора ветеранов при областном Дворце культуры, во всем покаялся, граждане вздохнули с облегчением, а я удостоилась похвалы и хрустального сосуда неопределенного назначения с дарственной надписью «Дарье Агафоновой от сотрудников УГРО Октябрьского района». Сосуд был выставлен мною на самом видном месте в гостиной. Доступ к нему был открыт (он стоял на специальной подставке), и оттого сосуд часто пылился, я ежедневно натирала его до блеска, чтобы награда выглядела достойно, и в конце концов буковки стерлись. Теперь, разглядывая его на свет, прочитать при некоторой сноровке можно было два слова «… Агафон… сотрудник…». Чтобы лишний раз себя не травмировать, я убрала сосуд в шкаф и больше никому его не показывала.

Боль об утраченной надписи внезапно кольнула сердце, когда я пожимала руку новому участковому.

– Чего ж, в кабинет пойдем или, может, на свежем воздухе? – спросил Петрович и маятно вздохнул, в роли пенсионера он чувствовал себя неловко.