На одном дыхании!
Глафира таращила сонные глаза, соглашалась и кивала, потом заставила его выпить две таблетки аспирина и уложила спать.
Утром выяснилось, что личность без определенных занятий, содержащая конюшню, – Дмитрий Белоключевский, бывший хозяин нефтяной империи «Черное золото», бывший олигарх, бывший вершитель человеческих судеб, отсидевший срок и, по слухам, выторговавший жизнь в обмен на молчание и собственное неучастие ни в каких делах, ни в политике, ни в бизнесе.
Соседи, таким образом, подобрались простые, бесхитростные и все как один «любящие природу». За эти годы их усилиями в лес стали возвращаться звери, в речке завелась рыба, в поле загудели пчелы, лесники, дюжие дядьки с карабинами, повывели браконьеров, а глава местной администрации справил себе машину «Ауди», а на оставшиеся от машины деньги организовал хор из местных старух и теперь возил их в Москву на конкурсы. Автобус для старух, скинувшись, купили все те же простые и бесхитростные «любители природы»…
В горле вдруг стало тесно и колко. Глафира судорожно вздохнула. Плакать нельзя. Никак нельзя. Если она не разберется в этом дьявольском деле, никто в нем не разберется никогда. Надеяться она может только на себя.
– Приехали, Глаша, проснись!
Пока она доставала брелок с дистанционным управлением, Прохоров исподлобья смотрел на готический забор, на бузину и рябину, качавшие тяжелые красные гроздья в свете фар. Там, куда свет не доставал, было темно, дико и враждебно.
– Как, черт возьми, ты собираешься здесь ночевать?! Как тут вообще можно жить?!
– Прекрасно, – бодрым голосом отозвалась Глафира. Ворота дрогнули и стали открываться. – Сейчас я свет зажгу, воду, телевизор включу, и ты увидишь.
Сердце подскочило, допрыгнуло до горла и там остановилось.
Волосы на голове шевельнулись.
Глафира хрипло вскрикнула и закрыла рот рукой. Между деревьями стоял человек.
– Глаш, ты что?!
– Там… там… – она тыкала рукой в стекло, щеки у нее были совершенно белые.
Прохоров посмотрел в ту сторону.
Никого и ничего. Только мокрые стволы сосен да заросли бузины и сирени, голые перепутанные ветки, с которых почти облетели листья.
– Что ты там видишь?!
Прохоров тронул машину, проехал вперед так, что свет фар теперь высвечивал бузинную путаницу до самой последней веточки. Никого и ничего.
– Андрей, – трясясь, выговорила Глафира, – выйди и посмотри, а? Мне показалось… я видела… Там кто-то есть!
Он опять посмотрел. «Дворники» мерно постукивали.
– Никого там нет!
Тем не менее он выскочил из машины, оставив дверь открытой, поднял воротник и по мокрой траве запрыгал в сторону кустов и деревьев. Глафира напряженно смотрела ему в спину, даже глазам стало больно. В открытую дверь тянуло сыростью, запахом мокрых листьев, автомобильной гарью. Ветер шумел.
– Здесь, что ли, Глаша?! – издалека крикнул Прохоров. Глафира кивнула из-за лобового стекла. Он потоптался по мокрой траве, пожал плечами и поскакал обратно. Сел и захлопнул дверь. Вид у него был обиженный.
– У тебя галлюцинации.
– Возможно.
Он посмотрел на нее.
– Не возможно, а точно! И вообще, если тебе мерещатся привидения, поехали лучше в Москву. Покатались, и хватит!
– Извини меня, Андрей.
– Не в извинениях дело! Ты нервничаешь, боишься, а здесь глухомань такая! Тебе нельзя тут оставаться, я тебя заберу!
Он говорил и знал, что не заберет, оставит. Ему нужен всего один свободный вечер. Всего один глоток свободы – и операция будет завершена. Все, к чему он стремился долгие годы, станет наконец таким же реальным, как эти елки, пропади они пропадом!
Всего один вечер…
Человек, проворно и неслышно отступивший за угол громадной уличной печки, куда не доставал свет фар, проводил машину глазами. Человек видел, как она остановилась у крыльца, как выскочила ненавистная профурсетка Глафира, как залились светом фонари на балюстраде и высокие стрельчатые окна. Дом как будто ожил и задышал. Человек захлебнулся от ненависти, неторопливо миновал невиданную печь, вошел в беседку и потопал ногами в теплых ботинках, стряхивая воду. Здесь, по крайней мере, не льет.
Ну что ж. Придется подождать. Времени не слишком много, но пока в доме тот, второй, сделать все равно ничего нельзя. Сюда, в беседку, никто не заглянет – куда им догадаться! Как их вообще угораздило заметить! Ну уж теперь все проверили, больше как пить дать проверять не станут. А вдруг тот, второй, до утра не уйдет?.. Такое вполне может быть! Профурсетка привезла кавалера прямиком в постель покойного супруга, это на нее похоже. Тогда придется предпринять еще одну попытку, а не хочется, ох как не хочется!..
Человек поежился, послушал, как высоко и сердито шумят сосны под осенним ветром, опустился на влажную лавочку и закрыл глаза.
Ждать. Ждать.
Выпроводив Прохорова, Глафира заперла дверь на все замки и хотела было посмотреть в монитор, как закроются за ним ворота, но монитор не отзывался, скучно смотрел пустым мертвым глазом и не оживал, хотя Глафира старательно нажимала все кнопки по очереди.
Ну конечно! После того как ее ударили по голове, Волошин сказал, что вся система видеонаблюдения выключена. Он еще подозревал, что систему выключила сама Глафира, а она к ней и близко не подходила!
На улице горели все фонари, и с одной стороны, это было хорошо – дом купался в сиянии, а с другой стороны, не очень, потому что там, куда не доставал свет, царила могильная чернота, еще сильнее обозначенная разлитым вокруг победительным сиянием.
– Ну и ладно! – очень громко сказала Глафира и пошла по первому этажу, открывая все двери и везде зажигая свет.
Из двери разлоговского кабинета торчал ключ, и ее открывать Глафира не стала. Мало ли, может, как раз за ней прячется привидение, маячившее между деревьями!..
В том, что привидение было, Глафира нисколько не сомневалась.
Теперь дом сиял изнутри тоже, как гигантская рождественская шкатулка. Посматривая на сумку, на дне которой был припрятан вытащенный у Прохорова из помойки журнал «День сегодняшний», Глафира загрузила посудомоечную машину, которая быстро и успокоительно загудела. Все, что в машину не влезло, она перемыла под краном и еще до блеска натерла стол, плиту и длинную кухонную стойку. Руки у нее слегка тряслись.
Подожди, уговаривала она себя. Не спеши. Все нужно делать с холодной головой, особенно проводить расследование!..
Придирчиво оглядев плоды своих трудов, она налила воду в чайник, включила телевизор, вооружилась веником и совком и, решительно сопя, полезла в камин – чистить. Чистить разлоговский камин было делом долгим и трудным. Глафира влезала в него почти с головой, выметала из углов золу и угли, чихала, но не сдавалась. Когда камин наконец стал таким обновленным и свежим, что в нем можно было поставить кресло и жить, Глафира угомонилась.
От свитера воняло сажей, она на ходу сняла его и понесла в подвал, в «прачечную», где стояли две гигантские стиральные машины, гладильные доски и растяжки для сушки белья. В подвале свет не горел, и Глафира, постояв секунду на лестнице, спуститься туда не решилась.
Не пойдет она в темноту!
В конце концов, она же видела в саду привидение! И кто-то зачем-то ударил ее по голове несколько дней назад. И этот кто-то что-то искал в ее доме. Нашел или нет? Вот вопрос, на который тоже предстоит получить ответ.
Волоча свитер по полу, Глафира подхватила свою сумку и по широкой крепкой и грубой, как в средневековом замке, лестнице стала подниматься наверх. В середине лестницы был выключатель, и она нажала клавишу.
Хлынул свет, заливая и лестницу, и площадку, на которой стояли кресла с высокими спинками и книжные шкафы от пола до потолка. Она любила раньше здесь сидеть и читать, тогда было слышно, как внизу ходит Разлогов и разговаривает по телефону, как трещат в камине дрова и смачно зевает собака Димка.
Раньше – это когда Разлогов еще был здесь. С тех пор прошло сто лет, а может быть, сто тысяч лет. А может, и не прошло, просто она состарилась на сто тысяч лет – немало.
В кресле с высокой спинкой лежал меховой плед, привезенный Разлоговым из Дагестана, и книжка, которую Глафира читала тогда, в прошлой жизни.
Она прошла было мимо, потом вернулась и посмотрела. И усмехнулась. Александр Николаевич Островский, «Свои собаки грызутся, чужая не приставай!», сочинение 1861 года.
Ох какой смешной былата Глафира, у которой был муж Разлогов, собака Димка, кресло с пледом, А. Н. Островский и вообще тяжелая жизнь! Она ведь всерьез тогда считала, что жизнь ее тяжела, почти невыносима! И для того чтобы понять, как она была тогда беззаботна и легко счастлива с невыносимым и тяжелым Разлоговым, ей пришлось – всего ничего! – состариться на сто тысяч лет.
Глафира вошла в спальню, нашарила выключатель, зажмурилась, потом открыла глаза и включила свет. Она ни разу не была здесь… после того, как нашла Разлогова, ночевала в гостевой комнате, где жил когда-то веселый печник.
В спальне было полное разорение – вывороченные вещи, смятая постель, какие-то бумажки на полу. Глафира никого сюда не пустила и сама убирать не стала. Осторожно ступая между бумажек и вещей, она прошла в гардеробную и закрыла за собой дверь.
В гардеробной был и туалетный столик, и креслице – предполагалось, что Глафира должна наводить здесь красоту, но она никогда ее тут не наводила. На столике стояли фигурки – в основном собаки – и шкатулки. В шкатулках хранились Глафирины драгоценности.
Разлогов называл их «обезьяньи цацки».
Все остальное место занимали открытые и закрытые шкафы с одеждой. Глафирины – с правой стороны, разлоговские – с левой.
Не стоило этого делать, но Глафира, опустив сумку в креслице, подошла и отодвинула громадную зеркальную дверь. За дверью открылись ряды пиджаков и рубашек. Она всегда недоумевала, зачем одному мужику столько одежды?! Из глубины шкафа на нее пахнуло запахом Разлогова, таким знакомым и таким забытым! Глафира закрыла глаза. Ей всегда нравилось, как он пахнет, она гладила его по голове, а потом нюхала свою ладонь – просто так. Запах был такой узнаваемый, как будто Разлогов из шкафа шагнул ей навстречу.
– Помоги мне! – сказала Глафира его пиджакам. – Помоги мне, пожалуйста, прямо сейчас.
Стянула с вешалки первый попавшийся пиджак и нацепила на себя, прямо на голое тело.
Вот так-то лучше.
Не глядя в зеркало, она решительно устроилась за туалетным столиком, вытащила из сумки журнал и нашла фотографию. И некоторое время ее изучала. Если бы у нее была лупа, она бы еще и в лупу посмотрела, хотя и без лупы все было ясно.
Красавица Олеся Светозарова – так, кажется? – с ногами сидела в кресле, одетая в белоснежную мужскую рубаху, распахнутую на высокой груди ровно настолько, насколько можно для делового журнала, а не «специального издания для мужчин». Белые волосы перекинуты на одну сторону, и видно очаровательное маленькое ушко, без всяких серег. Длинные руки обхватывают атласное загорелое голое колено. На пальце сияет неправдоподобно огромный бриллиант в странной оправе.
Глафира подняла журнал к глазам, хотя там нечего было рассматривать!.. Все и так видно. На пальце красотки Олеси веселый золотой бегемот, сделанный очень искусно, держал в пасти бриллиантовый мяч. Когда Разлогов подарил Глафире это кольцо, она сказала, что ей жалко бегемота. Что он, как дурак, все время с разинутой пастью! Разлогов захохотал и сказал, что отдаст кольцо переделать, и бегемот будет держать мяч в лапах. Переделать так и не собрались, но Глафира знала совершенно точно – это ее кольцо! И про бегемота все знала.
Бегемот жил в зоопарке города Калининграда, и жил он там неважно, так себе. Глафира, которую до обморока пугала любая несвобода, несколько дней мучилась, жалела бегемота. Он в своей тесной клетке не мог не то что ходить, но даже поворачиваться – ему негде было развернуться. Бегемотов лоб упирался в прутья с одной стороны клетки, а зад – в прутья с другой стороны. И вонь, невыносимая, одуряющая! Глафира простояла возле бегемота две минуты, и вещи пришлось отдавать в гостинице в чистку, так ужасно от них пахло!..
Промучившись некоторое время в одиночку, Глафира рассказала о бегемоте Разлогову. Того совершенно не интересовал бегемот, его интересовало только предстоящее открытие стекольного производства на белых карьерных песках Калининградской области, он отмахнулся, а когда Глафира привязалась вновь – рассердился.
– Что ты хочешь, чтобы я сделал? Купил бегемота и перевез его к нам на дачу?! Купил зоопарк и перестроил по-новому?!
Открытие производства состоялось, губернатор Кольцов присутствовал лично, разрезали ленточку, расхаживали по цехам с важным видом и в касках, телевидение снимало, все как следует.
– Тимофей Ильич, – сказала Глафира губернатору на торжественном приеме, – спасите бегемота. Спасите, а?
Разлогов изменился в лице. Губернаторская охрана изменилась в лице. Журналисты изменились в лице – запахло сенсацией. Губернатор, по слухам, человек страшный, поднял брови.
– Он там даже шевельнуться не может, – поспешно продолжала Глафира, боясь, что ее сейчас оттеснят и она не успеет досказать, – ему там нечем дышать! Он хуже, чем смертник, который ждет приговора, а он ни в чем не виноват! Это не просто пытка, это медленная, извращенная казнь!
Губернатор смотрел на нее сквозь очки без всякого выражения, как древний бурятский бог. Разлогов твердо взял ее под локоть. Журналисты тянули руки с диктофонами. Охранник колебался, не зная, что делать, и видно было, что он в замешательстве.
– Я посмотрю, что можно сделать, – наконец сказал Тимофей Кольцов, и все выдохнули с облегчением.
От Разлогова ей тогда страшно попало. А через год из Калининграда пришло приглашение для Разлогова на какой-то экономический форум, и отдельное – для Глафиры Сергеевны. В ее конверт был почему-то вложен входной билет в зоопарк стоимостью в пятьдесят рублей. В зоопарк они с Разлоговым пошли вместе, за свой билет он уплатил в кассу.
Бегемот жил во дворце.
У него был дворец в духе гасиенды из романов Майн Рида с балюстрадой. По балюстраде бегемот прогуливался, а в гасиенде у него помещался зимний бассейн. Летний бассейн помещался на лужайке перед дворцом, рядом располагались болотце, в котором бегемот валялся, и какие-то специальные заросли, в которых он топтался.
– Н-да, – сказал Разлогов, вернувшись в гостиницу. Он вообще заговорил только в гостинице, всю дорогу молчал, – если точно известно, что ничего нельзя сделать, значит, можно ничего не делать. Оказывается, самое главное – не знать, что ничего нельзя сделать, и тогда все сделать можно!..
После этого он подарил ей кольцо, сделанное на заказ итальянцем-ювелиром. Единственное в мире кольцо в виде веселого бегемота.
Глафира помедлила, решаясь, и открыла шкатулку.
Бегемот был на месте.
Он по-прежнему жил во дворце – в золотой шкатулке с эмалями, которая сама по себе была произведением искусства. Он весело резвился со своим бриллиантовым мячом на бархатной сливочной подушке.
Глафира вынула бегемота – очень тяжелый! – надела на палец и осторожно взглянула на фотографию Олеси Светозаровой.
Глафирин бегемот на палец Олеси был надет как-то наоборот, Глафира никогда его так не надевала! Она еще поизучала фотографию, а потом свою руку, выглядывавшую из рукава разлоговского пиджака.
– Как это получилось? – громко спросила она у пиджака. – Ты что, отдал еймоего бегемота?! Не отдал, потому что мой бегемот – вот он! – И она тряхнула рукой. Бриллиантовый мяч полыхнул синим и белым светом. – Тогда как он к ней попал?.. Или ты сделал второго? Или их всегда было два?
Глафира сложила ладони ковшиком и сунула в него нос. От пиджака свежо и привычно пахло Разлоговым.
– Я понимаю, что ты никогда меня не любил. Что ж тут непонятного? Но ты всегда соблюдал правила игры. Ты говорил, что играть нужно только по правилам. Шулеров бьют! Выходит, – она выпрямилась и с отвращением посмотрела на пиджак, – выходит, ты был… шулер?!
Она вскочила, сумочка и драгоценная коробочка – бегемотов дом – полетели на пол. Она вскочила и стала расхаживать.
– Думай. Думай. Значит, было второе кольцо. И это кольцо Разлогов подарил своей девице. Нет и не может быть другого объяснения! И девица в нем сфотографировалась, только и всего – ей не было никакого дела дотого, настоящего бегемота, для нее это просто украшение, очень дорогое, как нынче говорят – эксклюзивное.
Глафира поняла, что сейчас зарыдает.
…Я понимаю, что ты никогда меня не любил. Что ж тут непонятного?! На самом деле я тоже тебя не любила. Еще не хватает! Я любила этого… как его… Прохорова, конечно! А он любил меня. И продолжает любить. Кажется, продолжает.
Чепуха какая-то. Какая-то все это чепуха.
…Позвонить или не позвонить? Спросить или не спросить? И что спросить – ты меня любишь, что ли?
Золотая коробочка попалась ей на глаза, и она ее подняла. Сливочная бархатная подушечка вывалилась, и оказалось, что на обратной стороне у нее золотыми буквами напечатано какое-то имя, должно быть, ювелира, факс и телефон.
Максимус Росси. Ювелир. И телефон.
Глафира думала всего одну секунду, потом раскопала в сумке мобильный и, сверяясь с подушечкой, набрала номер.
Только бы ответили! Только бы ответили… Только бы…
– Si, – сказала трубка нетерпеливым мужским голосом.
Глафира втянула носом воздух.
– Si? – повторила трубка вопросительно.
Глафира по-итальянски понимала только вот это самое «si» и еще «pronto», а больше ничего. Зато она говорила по-английски!
Максимус Росси по-английски тоже говорил довольно сносно и, как только она упомянула бегемота с бриллиантовым мячом, стал необыкновенно любезен. Даже можно сказать – счастлив!
Конечно, он помнит этот заказ, еще бы! Но если мадам желает заказать точно такого же, то он, Максимус, вынужден отказать! Может быть, нечто подобное, но повторить то же самое он не сможет. Такой уговор. Он делает украшения только в единственном экземпляре. Он сожалеет, конечно, но это так!
Глафира едва за ним поспевала.
– Синьор Максимус, вы меня неправильно поняли! Бегемот с бриллиантовым мячом – это мое кольцо. Мне подарил его мой муж, Владимир Разлогов…
Максимус прекрасно помнит Разлогова. Отлично помнит! Его русский друг Владимир точно знал, какое именно хочет украшение, и он, Максимус, поздравил своего русского друга с тем, что тот обратился именно к нему. Он, Максимус, специалист в своем деле, его знают в Европе! Он поинтересовался, для кого кольцо, и русский друг Владимир пояснил, что для любимой. Тогда Максимус предложил русскому другу нечто более романтическое – бабочку, или цветок, или… пантеру, но русский друг настаивал именно на бегемоте, не самом романтическом из животных, и поэтому…
– Синьор Максимус, – перебила Глафира поток итальянских эмоций на английском языке, – вы сделали только одно такое кольцо?
Жена русского друга может называть его Макс. Да-да, именно так его называют друзья! И он, Максимус, заранее считает жену Владимира своим другом! Пожалуйста, Макс, и больше никак.
– Благодарю вас. Называйте меня… – она быстро придумала: – Глэдис.
…Прекрасное, прекрасное имя! Оказывается, у русских вполне европейские имена. Дорогая Глэдис, я счастлив, что это кольцо именно у вас, потому что Владимир…
– Макс, кольцо было только одно?
Тут итальянец притормозил на секунду, а когда заговорил снова. Глафира поняла, что он даже слегка обижен.
…Что значит – одно? Максимус Росси никогда не повторяется! Да и по условиям договора он делает вещь в единственном экземпляре, всегда! Кроме того, бриллиант!.. Такие бриллианты редкость. Не эксклюзив, конечно, но редкость. На бриллиантовой бирже в Антверпене они раскупаются вперед, и ему, Максимусу, пришлось некоторое время ждать подходящий. И дело не только в чистоте и размере! Еще огранка! Камень должен выдержать именно такую огранку, следовательно, он должен быть особой формы! И Максимус сразу предупредил своего русского друга, что придется ждать и выйдет очень дорого, но Владимир был готов на все! Хотя он, Максимус, предлагал бабочку, цветок или пантеру, но русский друг уверил его, что подойдет только бегемот! Он сообщил, что его возлюбленная занимается спасением бегемотов, и Максимус понял, что эта русская красавица, должно быть, служит в Гринписе! Глэдис служит в Гринписе?
– Нет-нет, – сказала Глафира быстро, – я занимаюсь спасением бегемотов в свободное время.
– Что-то случилось с кольцом? – вдруг спросил ювелир озабоченно, видимо сообразив, что звонит она неспроста. – Вы его потеряли?
– С кольцом все в порядке, синьор Максимус!
– Макс, прошу вас! Тогда зачем вам второе?
– Я просто увидела очень похожее кольцо и подумала…
– Мои произведения уникальны и существуют только в единственном числе! – вскричал итальянец пылко. – И подделывать их чрезвычайно трудно! Да и времени прошло слишком мало, синьора Глэдис! Понимаете, чтобы изготовить подделку, нужно внимательно изучить оригинал, а на это нужно время!
Но подделки «синьору Глэдис» не интересовали! На пальце Олеси Светозаровой былоее кольцо – единственное в мире!
Кое-как распрощавшись с экспансивным итальянцем, пообещав звонить и заходить, когда будет в Милане, Глафира снова села в кресло и взялась за журнал.
Мистика какая-то.
Кольцо было только одно, это теперь ясно. Разлогов потратил на него кучу времени и денег. На бабочку, пантеру и цветок не согласился. Тут Глафира усмехнулась – бабочки и цветы, надо же!.. Он долго ждал, когда на бриллиантовой бирже в Антверпене будет торговаться подходящий камень. Максимус Росси сделал из этого камня сверкающий мяч. Разлогов сказал ему, что кольцо – для любимой, или нет, еще хуже, для возлюбленной.
Она, Глафира, возлюбленная Разлогова?!
Впрочем, у итальянцев одна любовь на уме!..
– Сейчас не время думать про любовь, – строго сказала себе Глафира, и голос ее прозвучал жалко. – Сейчас нужно понять, как бегемот попал к Олесе, а потом вернулся на место! Как?!
В разлоговском пиджаке и с бегемотом на пальце Глафира спустилась вниз, в гостиную, и разожгла в камине огонь.
Топить камин ее научил Разлогов. Учил долго – складывать дровишки «шалашиком», отдирать бересту, стругать лучинки, махать газетой. Химической жидкостью для растопки Разлогов никогда не пользовался, считая это «неспортивным». У него были какие-то странные представления о жизни!..
Березовые поленья, сложенные «шалашиком», затрещали, когда Глафира щедро полила их неспортивной жидкостью для растопки, веселое пламя побежало вверх, и в трубе загудело.
…Кофе, что ли, выпить? Или сразу водки?
Водку пить Глафира не стала, а кофе варить было лень. Она разыскала в каморке за дверью унты, которые Разлогов привез из Иркутска, натянула и уселась близко к огню.
Итак. Кольцо было сделано в единственном экземпляре, и оно сейчас у Глафиры на пальце. Но вот фотография, и на этой фотографии такое же кольцо на пальце у Олеси Светозаровой. Как это может быть? Никак не может, если только Разлогов не дал ей поносить Глафирино кольцо!
Как может быть связано кольцо с… убийцей? И есть ли такая связь вообще?
Если предположить, что убийца Олеся, значит, она могла забрать из коробочки кольцо, а потом вернуть обратно, дав Глафире по голове. Если это так, значит, она знала о кольце, знала, где оно лежит и как попасть в дом, – не через забор же она лезла! Да и не перелезешь через него… Только вот зачем? Зачем убивать Разлогова, который давал ей деньги и платил за ее фотографии в дорогих журналах? Зачем красть кольцо? Только для того, чтобы в нем сфотографироваться?! И – вообще глупость! – зачем тогда возвращать его на место?! Да еще с таким риском?!
Кто ударил Глафиру по голове? Зачем приезжал Волошин? Кто выключил видеонаблюдение? Куда из дома девался мастиф Димка? Если его убили, то где и как?! Почему все врет Марина Нескорова, великая актриса? В свой последний день Разлогов должен был с ней встретиться – и они встречались! Глафира это точно знает!
Надо бы все-таки кофе выпить. Или водки.
Подумав про кофе и водку, Глафира потерла лицо, горевшее от каминного жара, и осталась сидеть.
Самый трудный вопрос – Прохоров. Почему он так легко согласился оставить ее в пустом и опасном доме? Почему уехал? И еще…
Глафира закрыла глаза.
Почему он оставил у себя на кухне журнал? Оставил так, чтобы она обязательно его увидела! Он прекрасно знает, что ей… это неприятно. Он – самый близкий человек. Он ее любит. Можно, конечно, позвонить и уточнить вопрос с любовью, но и так понятно, что он ответит! Она, Глафира, на его месте ни за что журнал не оставила бы! Или это было сделано специально, чтобы она… что-то увидела? Например, фотографию с кольцом!
Но зачем?! Зачем?!
В кармане разлоговского пиджака зазвонил телефон, и Глафира выхватила трубку.