Пробуждение. Сборник рассказов

– Лёд и серость, – отозвался я.

Нея грустно усмехнулась, закрыла глаза, откинулась на спинку кресла.

– Как ты думаешь, что мы там найдём? Или кого?

«Если там вообще что-нибудь есть» – пронеслось в голове, а вслух, тоже мрачно хмыкнув, сказал:

– Маленьких зелёных человечков…

– Или высоких статных человечищ.

– Муравейник с гигантскими муравьями.

– Которые питаются азотом, купаются в метане и бьют в ледяные барабаны.

– И которые воюют с другими муравьями, которые питаются метаном, принимают азотные ванны и не любят музыку.

– Одни верят в Бога-Муравья, а другие пытаются создать науку.

– И одни устраивают религиозные сожжения иноверцев, а другие – с пеной на жвалах доказывают, что никакого Бога-Муравья не существует…

Тихий мерный писк аппаратуры, мерцание индикаторов, сенсоров, статистических экранчиков, сонное свечение световых панелей, расслабленная Нея в высоком кресле и я, до смерти уставший от металлической коробки и долгого метанового сна…

– Проснись!

И я открываю глаза. Тёплый свет, тихая золотая радость утра. Тюль словно дышит, переливается, приоткрывая залитое солнцем небо.

– Проснулся…

Нежное прикосновение. Ты рядом. Скользнула губами по плечу, добавила радости пробуждению.

– Я тебя бужу уже час. А ты всё спишь, спишь, спишь…

– Зато выспался и теперь до ночи буду с тобой.

И крепче жмёшься, и в тишине – только шорохи одеяла и простыни…

– Сколько так ещё будет? Так хорошо?..

Сутки на этой планете почти вдвое дольше стандартных, земных. Приходится затемнять иллюминаторы, чтобы заснуть. Пусть по ту сторону обшивки толком ничего и не разглядеть в вязких испарениях, тусклый унылый свет не подпускает сон. Хотя, скоро я совсем перестану спать. Трудно видеть, закрывая глаза, одну и ту же странную, незнакомую картину. Невозможную.

Интересно, а что видит во сне Нея? За всё время пути я ни разу не спросил её об этом, и не поведал своё видение. Может, тоже что-то странное, тоскливое, щемящее?

Я мотнул головой – к чёрту.

Поезд катил вперёд, а метановое море постепенно клонилось к краю обзорного монитора. Скоро совсем скроется из виду, унесёт вместе с собой и цепочку гор, оставив лишь промёрзшую равнину да гладкие льдинки.

– Прогресс, – с нарочитой важностью протянула Нея, сморщив презрительно нос. – Д-материя, расщепители, самое надёжное топливо. А вот стоял бы на нашей малютке допотопный метано-кислородный двигатель, мы бы всю планету обнюхали.

Плохое настроение. Ворчит с утра, строит гримасы своим мыслям. Как будто что-то чувствует, ждёт плохих новостей. И новости последовали.

Когда мы обедали – или ужинали, не важно, – из рабочего кабинета поступил короткий резкий сигнал, сопроводивший сообщение пеленговой системы: «Сигнал маяка потерян»

Ложки не выпали из наших рук, мы не бросились сломя головы в кабинет. Мы молча доели, кинули пластиковые тарелки в утробу переработчика и побрели к рубке.

Сигнал маяка потерян. Слабая ниточка, ведшая нас через безжизненное пространство, оборвалась.

О, жестокий мир, что ты с нами делаешь?! О, Судьба, зачем ты нас так мучаешь?! Это крики тех, кто ещё не потерял надежду и веру, пусть даже эти надежда и вера ничем не подкреплены. Сознание слепо, сознание хочет жить вечно, и оно будет биться и метаться до последнего… До последнего чего? Пока есть силы. Но эти силы нужно подпитывать, нужен объективный, реальный «маяк», без него силы медленно иссякают. Или быстро. Я оказался удивительно слаб – мой маяк потух задолго до потери сигнала… Месяцы, проведённые в тесной скорлупке поезда, сдавили, сжали, перемололи, распылили… Я уже почти мёртв, так зачем мне кричать и биться головой в истерике?

Так думал я, о чём думала в тот момент Нея – не знаю. Она привычно опустилась в командирское кресло, пробежала пальцами по сенсорам, внимательно изучила какие-то данные. Тихо, спокойно:

– Какая разница – есть сигнал, нет сигнала? Мы установили координаты, мы с каждым днём всё ближе к нужной точке. Так что… Так что всё как всегда.

До сих пор жива надежда? Или что это? Нея, я тебя толком не знаю…

Через неделю нас настиг ураган. Датчики уже давно фиксировали перепад температур, и в один день вдруг спустилась тьма. За стёклами иллюминаторов растворилась пустыня, в тёмных волнах микроскопических частиц испарения метана – панический бег, который скорее угадывался, чем виделся глазу. Ветер со скоростью в несколько сотен метров в секунду штурмовал нашу крошечную обитель, яростно ломился внутрь, скрёб невидимыми когтями по обшивке. Пришлось спрятать все антенны, опустить защитные жалюзи на иллюминаторах. И сидеть в полумраке рабочего кабинета, пустив всё энергию от переработки Д-материи на силовое поле вокруг поезда, чтоб крепче прижаться к ледяной равнине, прикинувшись камнем. Сидеть и слушать, как врезаются в это поле сорванные с поверхности голыши, как удары ветра стараются приподнять поезд и завертеть им, закружить в сумасшествии стихии. Сидеть, вжавшись в кресла, вылавливая из памяти сгустки чего-то правильного, живого, существовавшего…