Опасная колея

Роман Григорьевич нехотя рассказал, и о «праздничных» происшествиях упомянул на всякий случай.

– Да-а, – маг ходил вокруг него кругами и любовался, как на заморскую диковину. – Удивительный случай! Откуда такая устойчивость?… Тем не менее, оставлять проклятие без вмешательства нельзя. Извольте-ка вот сюда, в пентакль… да-да, точно по центру встаньте. Придётся вам, молодой человек, вытерпеть одну не совсем лёгкую процедуру…

Слово «процедура» неприятно кольнуло. Сомнение мелькнуло: уж не решили ли ему всё-таки память «подправить»? Не за тем ли привел их сюда господин Иванов? А все разговоры о новой службе – это так, пилюлю подсластить, чтобы не дёргались лишний раз?

Впрочем, теперь они уже ничего не могли изменить. Оставалось подчиниться…

Обошлось. Память осталась нетронутой, только несколько мгновений выпали из неё: сначала чудовищная боль пронзила руку, ту самую, что уже пострадала от магии в доме Понурова – казалось, будто из неё железным крюком выдирают нервы. А потом Роман Григорьевич вдруг обнаружил себя уже не стоящим в пентакле, начертанном белой краской на каменном полу, а лежащим в чёрном кожаном кресле у окна. Знакомый лекарь склонялся над ним с баночкой нюхательной соли.

– Что же вы творите, милейший Аполлон Владимирович?! – сердито выговаривал лекарь магу. – К чему такая изуверская жестокость? Неужели трудно было подождать пару минут, позвать меня, чтобы я дал молодому человеку опия? От боли умирают, будет вам известно!

– От опия тоже, – насмешливо возразил маг.

– В умеренных дозах опий ещё никому не повредил.

Аполлон Владимирович усмехнулся хищно.

– О! Вот об этом мы с вами, Иван Тихонович, ещё поспорим! Годков, эдак, через сто.

На это доктор отвечать не стал, только возмущённо шмыгнул носом. Потому что лекари, в отличие от магов, по двести лет на свете не живут.

Наконец, все неприятности остались позади. Господин Иванов (впрочем, теперь его следовало именовать господином Ларцевым Антоном Степановичем) проводил подопечных в их новый кабинет, один на двоих. Два окна, два шкафа, два стола. Над столом Романа Григорьевича – портрет государя в золочёной раме строгого профиля, без рельефного узора. Над столом Тита Ардалионовича государь предусмотрен не был, дело ограничилось латинским изречением, тоже в золотой рамке. «Ab haedis segregare oves» – гласило оно: «отделять овец от козлищ». Видимо, именно этим ему отныне предлагалось заниматься.

– Ну вот, – бодро подытожил господин Ларцев, давая понять, что его миссия провожатого завершена. – Все формальности позади, поздравляю с повышением в чинах, – заметим, что для Тита Ардалионовича повышение вышло весьма значительным: дали сразу коллежского секретаря, Роман Григорьевич перешагнул через класс, получил коллежского советника, – можете приступать к работе, продолжать ваше расследование. Будут ли у вас какие-то вопросы, господа?

– Будут, – тут же откликнулся Ивенский. – Раз уж мы теперь служим по вашему ведомству, не скажете ли, известно ли вам по делу Понурова что-то, чего пока не знаем мы? Просто чтобы не делать лишнюю работу и не терять времени даром.

Ларцев серьёзно задумался, собрал складками лоб.

– Что такое известно нам, чего не знали бы вы?… Да пожалуй, немногое, очень немногое. Известно, какие средства предполагается прилечь к данному прожекту, и какие уже были привлечены – для следствия это, согласитесь, непринципиально. Скажу лишь, что цифра имеет порядочно нулей. Известны имена государственных и частных лиц, материально заинтересованных в воплощении этой идеи. Я могу предоставить вам список, но это потребует от вас ещё одной расписки гусиным пером.

– Нам больше интересны были бы имена лиц НЕ заинтересованных, – заметил Ивенский, невольно потирая безымянный палец.

– Ах, когда бы всё было так просто! – развёл руками Ларцев. – Этого мы пока, увы, не знаем. Ищите, Роман Григорьевич, всё в ваших руках! Ещё вопросы?

– Да. Всякий магический портал имеет два конца. Значит, обслуживать его должны два мага. С нашей, московской стороны таковым предполагался убиенный Понуров. А со стороны пальмирской? Вам известно имя второго мага?

– Известно, – с лёгким недоумением пожал плечами Антон Степанович. – Академик Контоккайнен Илья Эмильевич, гроссмейстер. А к чему оно вам?

– Да так… Думается, нелишним будет нам с ним побеседовать. И знаете что? Я бы посоветовал вам телеграфировать в Пальмиру, чтобы к нему приставили охрану. Для душевного спокойствия, знаете ли.

– Вы считаете? – озабоченно нахмурился Ларцев. – Пожалуй… Пойду, распоряжусь. Удачной вам дороги, господа, – он удалился.

– Дороги? Разве мы куда-то едем? – не понял Удальцев, он почему-то вообразил, что академик Контокайнен должен сам явиться из Северной Пальмиры к ним на допрос.

– В Северную Пальмиру мы с вами едем, Тит Ардалионович. Притом нынче же! Насколько я помню, поезд отходит в восемнадцать-тридцать, у нас ещё достаточно времени на сборы. Пожалуй, даже успеем навестит пару-тройку адресов из списка… или нет! Не станем рисковать, отправимся сразу на вокзал. Мы непременно должны уехать сегодня! – Роман Григорьевич и сам не знал, отчего так торопится увидеть пальмирского мага, и что, собственно, надеется у него выведать. Но внутренний голос подсказывал: надо спешить, а внутреннему голосу своему недавний второй пристав, а ныне агент по специальным поручениям Ивенский привык доверять – тот его ещё никогда не подводил.

Часть 2

Во всех углах жилья, в проходах, за дверьми

Стоят чудовища, не зримые людьми:

    В. Брюсов

Поезд тронулся с опозданием в четверть часа – дожидались некую важную персону, каковой было угодно задержаться. Роман Григорьевич злился – он любил точность, и хотя сам имел обыкновение являться в последнюю минуту назначенного срока, но не опаздывал никогда. Впрочем, внешне он раздражение своё почти не проявлял, так что настроение Тита Ардалионовича было восторженно-безмятежным. Его радовало всё: и внезапная головокружительная карьера (шутка ли, с четырнадцатого класса табели о рангах перепрыгнуть сразу в десятый!), и неожиданный отъезд в «Петровскую столицу» (стыдно признаться, но за восемнадцать лет жизни ему ещё ни разу не довелось путешествовать поездом – только в старом родительском дормезе, на своих), и снег, вновь поваливший крупными хлопьями, и предотъездная суета на станции, и трогательные сцены прощания, коим он стал невольным свидетелем.

Наконец раздался третий звонок, провожающие оставили вагон, и поезд, вздрогнув, медленно и плавно отплыл от станции – в первый момент Титу Ардалионовичу показалось, будто не он, а сама станция за окном пришла в движение. Привыкший к поездкам в холодных каретах, Удальцев нарядился тепло, ещё и плед с собой прихватил, но в классном вагоне оказалось жарко – топилась дровяная печь, и к ней был приставлен истопник из инвалидов. Для размещения пассажиров были предназначены особые диванчики, очень удобные по сравнению сиденьями кареты, Ивенский с Удальцевым заняли соседние места. Рядом оказались пожилой господин в чёрной шубе и студент Инженерного института, судя по пылающим ушам, изрядно продрогший на станции. За окном ещё мелькали заснеженные домики московских окраин, а господин уже завернулся в свою шубу и заснул, засвистел носом. Студент попытался завязать со спутниками непринуждённый разговор, начав его с обсуждения достоинств молодой девицы, прошедшей мимо по вагону, в частности, и молодых девиц в целом. Удальцев, пожалуй, не прочь был бы ту беседу поддержать, но Роман Григорьевич уклонился, и сделал вид, что погружён в чтение вечерней газеты – именно сделал вид, но не читал, Удальцев в этом отчего-то был уверен. Болтать о пустяках при начальстве было неловко, да и желание такое быстро пропало: мерный перестук колёс навевал сон. Не смотря на сравнительно ранний час, скоро в вагоне спали или дремали все, в том числе и разговорчивый студент, и Ивенский, закрывший газетой бледное лицо. Что-то произошло с ним днём в кабинете канцелярского мага, что именно – Тит Ардалионович не знал, видел только, как туда взывали доктора, а потом оттуда выбрел Роман Григорьевич, совершено зелёный и дрожащий. Вышел и сообщил в сердцах, что не видит большой разницы между колдунами и живодёрами. Удальцев не решился ни о чем его расспрашивать…

Неожиданно расхотелось спать, и Тит Ардалионович даже порадовался этому внезапному приливу бодрости. Жаль было тратить время на сон, ведь целый мир пролетал за окном, к счастью, ещё не успевшим замерзнуть. Вдоль насыпи тянулась полоса кустарника, за ней открывалась белая равнина, ни дорог, ни тропинок не угадывалось на ней под слоем свежего снега, только мелькали порой полосатые верстовые столбы да одинокие бревенчатые избы, да будки путевых обходчиков. Потом дорога пошла лесом, и казалось, будто не поезд едет, а заснеженные деревья бегут мимо, кружась в танце под серым, удивительно светлым небом. Дальше встретилась река, колёса загрохотали по мосту, и снова потянулась равнина – дикая, безлюдная, первозданная… Однообразие пейзажа начало утомлять, точнее, приятно томить. Не попытаться ли уснуть, подумал Тит Ардалионович, бросил последний, прощальный взгляд в окно…

И увидел ЭТО.

Оно бежало рядом с вагоном, точно напротив его окна окном, не отставая и не вырываясь вперёд. Оно было СТРАШНЫМ. Тёмно-серая, безобразная тень преследовала поезд!

Ужасно захотелось отпрянуть от окна и спрятаться под пледом, но Удальцев усилием воли заставил себя приглядеться к призрачной твари – и ничего хорошего он не увидел. Сложением гадкая нежить напоминала обыкновенного нашего жердяя, какового и теперь ещё можно встретить по ночам в деревнях, где мужики, позабыв заветы отцов, взяли моду ставить избы воротами не на предписанный север, а зачем-то на запад. У жердяя худое как кол тулово, длинные угловатые конечности и мелковатая для его пятиаршинного роста голова, но фигуру он имеет почти человеческую, ходит о двух ногах. Тварь же за окном очертаниями тела походила одновременно на безобразно-истощённую клячу и хищного, узкорылого волка. Ни о чём подобном Тит Ардалионович в жизни не слышал, хоть и был, благодаря своей нянюшке Агафье, большим знатоком по части нежити, населяющей наши края. Призрачный зверь был ЧУЖИМ, и от этого особенно жутким. Он нёсся огромными прыжками, неестественно выворачивая лапы, вытянув вперёд длинную шею. Никаких следов за ним не оставалось, и чем дольше Удальцев на зверя смотрел, тем труднее ему становилось понять, плоский он, или имеет объём, бежит на четырёх ногах, чуть касаясь земли, или боком скользит по её заснеженной поверхности наподобие изображения в театре теней. В конце концов, он стал сомневаться, а есть ли тварь на самом деле, не приснилась ли она ему, или, может, наяву привиделась?

Не в силах дольше мучиться страхом и сомнениями в одиночку, он решился на крайность – разбудил Романа Григорьевича. Тот проснулся сразу, едва Удальцев коснулся его плеча – будто и не спал вовсе.

– Что с вами, Удальцев? На вас лица нет! Вам нехорошо?

– Роман Григорьевич, пожалуйста, посмотрите в окно, – убито попросил подчинённый. – Вы тоже видите ЭТО?

Ивенский посмотрел. Потом протёр глаза и посмотрел ещё раз. Похоже, глазам своим он в эту минуту не очень-то верил.

– Видите? Да?

– Да, – серьёзно подтвердил Роман Григорьевич. – Не могу сказать, что именно, но определённо вижу. Ах ты, господи, какая же гадость!

– Ох! – с чувством выдохнул Удальцев. – А я уж решил, мне поблазнилось, – от душевного волнения вдруг вырвалось просторечное, от няньки подхваченное слово, очень его смутившее неуместностью своей в разговоре с начальством.

Но Роман Григорьевич не осудил его за оговорку, только возразил:

– Нет. Я слышал о твари, что в народе называется блазня, но она двоим сразу казаться не может. А это, это… Вам что-нибудь говорит имя «чёрная гончая»? Не читали в «Вестнике», кажется, в августовском номере?

Удальцев отрицательно покачал головой. Было так жутко, что даже звук собственного голоса пугал – это его-то, до полного безразличия привычного к мрачным привидениям Капищ! Разве не странно?

– Новинка европейской магии, создана на основе кладбищенского грима, специально для тайной слежки. Описывается как призрачное звероподобное существо, не видимое на свету. Я не уверен, но подозреваю, что это оно и есть.

Удальцеву стало ещё хуже.

– Вы думаете, она следит за нами?

– Не знаю, в вагоне кроме нас ещё много народу… Давайте-ка поверим.

Сначала они, стараясь не задевать спящих пассажиров, перешли в другой конец едва освещённого вагона, и снова выглянули в окно. Тварь переместилась следом. Вернулись на прежнее место, но выглянули с другой стороны. Тварь была там, каким-то образом она перескочила через состав, а может, проскользнула под ним, или – ещё страшнее – прошла сквозь него. Для полной уверенности сходили в передний вагон. Тварь не отстала.

– Точно, за нами следит! – прошептал Удальцев в отчаянии. – Но зачем? Кому это надо?…