Алё, Бармалё! Или волшебные истории добропряда, окутавшего мир любовью

Глава седьмая

В которой Бармалё создаёт весь мир заново – для одного-единственного мальчика

– Миш-ш-ш, – зашелестел добросплетением световых ниточек Бармалё. Как всегда.

– Миш-ш-ш… – мальчик сидел неподвижно, широко распахнув свой светлый взгляд по направлению к небу. Небо радовалось этой встрече и прилежно отражалось в его огромных детских глазах, отчего те становились ещё светлее. А венички мальчуковых ресниц стремились смахнуть пылинки врождённой грустинки. Так было всегда.

– Ми-и-иш-ш-ш, ты спишь? – вновь раздалось объёмное мягкое эхо, и вновь зашуршала волшебная пряжа. Бармалё регулярно возился с ней во внутреннем мире своего подопечного, кропотливо сплетая из нитей света всё то, что другие дети просто видели глазами. Но Миша-ша не видел. Так будет всегда…

Мальчик и добропряд были лучшими друзьями с самого сотворения мира – внутреннего мира Миши-ши. Будучи главнокомандующим отряда волшебного спецназа, обычно чуткий гусениц всегда устремлялся на помощь маленьким сердцам по первому звонку Света:

– Алё, Бармалё!

– Привет, Свет…

Но в случае с этим мальчиком никакие звонки были не нужны. Бармалё и так знал, что в его маленьком прекрасном сердце и большом внутреннем мире без домашнего добропряда будет не обойтись.

– Нет, Бармалё, не сплю, – раздался наконец немного растерянный мальчишечий голос. – Слушаю, какую песню сегодня поёт наш с тобой ручей…

Гусениц знал, что ручей, о котором говорит Миша-ша, – самый музыкальный из тех потоков, что бурлят в венах металлических труб, набухших на стенах домов, – находится аж в соседнем квартале. Но ничуть не удивился. От Миши-ши не мог утаиться ни один звук этого города. Так, через шорохи, шелесты, трели, свирели, дзиньканья, бомканья, трахбабаханья, тру-лё-лё-ханья и прочие звучные переливы, этот мальчик видел мир. Бармалё научил его так видеть.

Они сидели на самодельной скамейке, сколоченной из случайных брёвен безвестным романтиком – кем-то, кому так нравилось, забравшись в самый дальний уголок парка, спрятаться в коконе ветвей серебристой ивы. Это было секретное место волшебного гусенца и чудесного мальчика, где они имели обыкновение болтать обо всём на свете бесконечность напролёт.

Через дорогу от этой заброшенной части парка находилась школа для слабовидящих детей, куда Миша-ша ходил довольно быстрым шагом, а иногда и вприпрыжку уже пятый год. Но Миша-ша не видел слабо. Миша-ша не видел вообще.

Когда мальчик появился на свет (а свет по главному замыслу сотворения мира появился в нём самом), доктор с серьёзным грустным лицом определил его особенность практически сразу и обречённо развёл руками… Миша-ша тогда, как это принято думать у взрослых, мало что соображал. Но удивительно избирательным образом умудрился запомнить кусочек времени и пространства первого месяца своей жизни. Как, покачиваясь на руках у бабушки, услышал её кроткие смиренные всхлипы… «Ангел мой… Михале-лек… за что же выпало тебе такое горе – ничего не видеть. И всю свою жизнь прожить во тьме».

Миша-ша тогда не понимал ни что такое горе, ни почему прожить во тьме – это так плохо, но на всякий случай расстроился. Возмущённо закряхтел и включил сигнальную сирену наивысшей звуковой степени так, что до глубокой ночи его не могли утешить ни бабушкина колыбельная, ни мамины поцелуи, ни полёты из папиных рук прямиком по направлению к люстре. Бармалё помалкивал, затаившись в одном из укромных уголков малышкового сердца. Выжидал подходящий момент…

– Миш-ш-ш-ш… ш-ш-ш… ш-ш-ш… – использовал наконец свой убаюкивающий приём Бармалё.

– Ты кто? – задался внутренним вопросом малютка Миша-ша, но внешне замолк. Чем вызвал бескомпромиссный восторг всех членов семьи и был торжественно уложен в свою колыбельку.

– Это что же получается, я могу разговаривать? – незамедлительно последовал второй вопрос младенца. – Мне же без году неделя! – продолжал недоумевать крохотный повествователь.

Бармалё всецело сиял от радости, и Миша-ша это явно видел – просто не снаружи, а внутри себя. Но тогда почему же бабушка заливалась слезами?

– Так всё-таки я вижу или нет? – уточнил Миша-ша и снова поразился тому, как хорошо он излагает мысли для своего довольно юного возраста. – И то, что я вижу, – это свет или тьма? Что скажете, голубчик?

Этот диалог мальчика и добропряда больше походил на дискуссию двух кандидатов философских наук, чем на разговор новорождённого и членистоногого… И если бы кто-то из взрослых мог подслушать его, пожалуй, это бы и вовсе в корне перевернуло человеческий подход к воспитанию… Пойми родители, насколько рано дети начинают осознавать этот мир и в каких точных формулировках, – малышей незамедлительно бы стали величать на «вы», начиная своё обращение к ним не иначе как со слова «профессор».

«Не желаете ли вкусить свежевымытую соску, профессор?»

«Ах, профессор, позвольте же поправить вам ползунки!»

«Нет, профессор, содержимое подгузника не является предметом наших интересов во время обеда».

Но Бармалё знал, что новорождённые дети, так же как и те дети, которые ещё преспокойно обитают внутри своих мам, разговаривают с миром мысленно – энергетически. Поэтому обратился к Мише-ше без лишних фамильярностей:

– Послушай, дружок, я тебе сейчас всё объясню.

– Это было бы крайне любезно с твоей стороны, – одобрил младенец.

– Во-первых, ты совсем недавно пришёл в этот мир и ещё не успел позабыть, как общаться на языке своей души. Очень скоро ты научишься болтать на языке своего языка – в наипрямейшем смысле этого слова. Так делают все на этой планете. Но пока этого не произошло, мы успеем обсудить с тобою парочку важных вопросов.

– Понятно, благодарю за разъяснения, – внутренне кивнул маленький мальчик и снова удивился изящной манере изъяснения на своём душевном наречии. В то время как во внешнем мире из его уст исходило нечто незамысловатое типа кхе-кря-кхре.

– Меня зовут Бармалё. Я добропряд, который создает всё, что есть в этом мире, из ниточек света. Я живу в твоём сердце и буду жить в нём всегда, напоминая тебе, что этот мир и ты в нём созданы из любви. И ради неё же. И буду иногда латать в тебе дырочки, если вдруг твои светлые сердечные нити начнут трещать по швам… Но вообще-то я в тебе уверен, как ни в ком… ты, пожалуй, моё лучшее произведение!

– Бармалё, но у меня ещё осталась пара вопросов… я бы даже сказал, пара сотен…

– Обо всём по порядку, мой маленький профессор, – просиял Бармалё. – Но, главное, помни, что этот порядок, по которому всё идёт и будет идти в твоей жизни, безупречен. Лучше не придумаешь. Не ропщи. Не желай себе иной судьбы. И всегда будь благодарен за то, что у тебя есть.

– Позволь, я всё же уточню, – не унимался младенец, – за тьму я тоже должен быть благодарен?

– А что такое тьма? Откуда ты о ней узнал?

– Я… я право… стыдно признаться, пока что не знаю. Но бабушка сказала, что из-за неё мне выпало какое-то горе, и заплакала. Не похоже на слишком оптимистичный прогноз, правда?

– А что ты видишь перед собою прямо сейчас?

– Затрудняюсь ответить… я же пока малыш и не понимаю, какими словами называется всё то, что я вижу. Я как будто бы даже ничего не вижу, а всё только слышу. Слышу твой голос, и он заполняет всего меня – от правого уха до левой пинетки… Он переполняет то, что ты называешь душой и даже немного щекочет в носу… Он звонкий, чистый, яркий, и от него мне самому становится звонко и ярко внутри.

Услышав это, Бармалё что есть сил засветился от счастья. Это заставило Мишу-шу даже внутренне немного зажмуриться. Добропряд сиял всеми добросплетениями своих ниточек – он понимал, что этому мальчику не нужны специальные приспособления на лице, чтобы видеть мир. Он видит истину своей душой.

– Бармалё… знаешь, а ещё я, кажется, слышу радость. Она перекатывается комочками счастья по всему, что есть у меня внутри. И любовь я тоже слышу, потому что вернулась мама и мурлыкает мне что-то про волчка и бочка. И я слышу, как звучит покой и безмятежность, потому что ты шебуршишь своей пряжей во мне…

– Дорогой мой, Миша-ша, твоя бабушка ошиблась… Ты прекрасно видишь всё, и даже больше – то, чего не способен увидеть обычный человек. Мы, добропряды, сплели мир таким, что свет здесь невозможен без тени, а тени не существует без света. Некогда объяснять, но поверь мне, баланс чёрного и белого, тёмного и светлого, мутного и чистого – это важнейшая штука в мироустройстве. Люди, которые видят глазами, видят и тёмные стороны мира, и светлые и, кстати, очень часто путают их! Но иногда в этом мире появляются такие люди-светлячки, как ты, которые созерцают без помощи органов зрения, а напрямую – через сердце.

– То есть бабуля перепутала? И на самом деле то, что я вижу, – это свет?

– Так и есть! Твой мир станет для тебя самым светлым и прекрасным зрелищем. И со временем, если ты будешь держаться за ниточки света, которые я всегда буду протягивать тебе, ты сможешь дать другим людям взглянуть на мир, в котором нет тени. И они совершенно точно будут в восторге!

С тех пор маленький Миша-ша и Бармалё регулярно вели друг с другом задушевные разговоры. Шло время и, как и предвидел добропряд, мальчик научился разговаривать не только душой, но и освоил множество самых разнообразных слов, которые он громко и раскатисто озвучивал на языке языка. Младенческие кхе-кря-кхре сменились на куда более внятные «нет» и «дай» – любимые словечки всех шаловливых озорников от двух до девяносто двух лет. Но внутренний голос Миши-ши в лице светлого гусенца не умолкал в нём ни на секунду.

Бармалё был любимым голосовым и душевным помощником мальчика.

– Миша-ша, смотри, какие ромашки расцвели!

– Ух ты! А как выглядят ромашки, Бармалё?

– Так же, как звучит расторопный шелест облака, бегущего по летнему небу в потоке быстрого ветра…

– Теперь я вижу, – радовался мальчик, – ромашки такие красивые! И белые, да? А как выглядит всё белое?

– Так же, как звучит тёплое молоко, которое мама каждый вечер наливает тебе в какао.

– Красота! Ромашки белые и такие… нежные?

– Нежные, – утвердительно кивал гусениц.

– А как выглядит нежное?

– Так же, как звучит смех твоей бабушки, когда она щекочет тебе за ухом и целует в лоб.

– Какое счастье, Бармалё! Скажи мне… Хотя тут можешь даже ничего и не говорить. Я знаю, как выглядит счастье. И как оно звучит.

Так в светлых беседах Бармалё и Миши-ши проходили день за днём… Так из бесконечного многообразия звуков, наполняющих этот мир, добропряд сплетал нитями света нотный стан, освещал струны его души и заполнял их нотами жизни – чтобы мальчик мог увидеть всё, что только пожелает. И это была поистине волшебная композиция.

Благодаря ей Миша-ша прекрасно знал, как устроен его не большой, но и не маленький город – как звучит каждый изгиб улицы, как стрекочет каждый светофор, на какой распев мурлычет каждый дворовый кот и как вальсируют пылинки в предзакатных лучах солнца. Миша-ша в мельчайших деталях представлял себе каждый листочек шелкогривой ивы, под которой они так любили сидеть с Бармалё, потому что много тысяч раз слышал, как нараспев шепчутся её лепестки друг с другом. Миша-ша видел людей до каждой их почти неуловимой эмоции и едва заметной черты, вслушиваясь в мелодию их дыхания. И по тому, как поют птицы, звенят трамваи и шелестят метлами дворники, созерцал красоту каждого утра куда яснее и ярче, чем любой другой человек.

Целый мир играл для мальчика своё лучшее музыкальное произведение, и он отвечал ему песней своего сердца, легко и весело насвистывая её…

Так было всегда, но сегодня почему-то всё пошло по совсем иному сценарию.

– Миш-ш-ш, ты спишь?

– Нет, Бармалё, не сплю, – раздался наконец немного растерянный мальчишечий голос. – Слушаю, какую песню сегодня поёт наш с тобой ручей… Скажи, Бармалё, как выглядят слёзы?

– Так же, как звучит дождь в конце октября.

– А как выглядит страх?

– Так же, как звучит холодный ветер в переулке между 35‐м и 37‐м домом на улице Дремучелесная.

– А как выглядит тьма?

– Так же, как звучит огромный гулкий барабан.

– А как выглядят слепые люди? – Из небесно-голубых глаз мальчика струился октябрьский дождь, а в душе завывал ветер – тот самый, с Дремучелесной.

– Так же, как и все другие люди, Миша-ша, они красивы и светлы, только способны видеть чуть больше, – спокойно и мягко ответил гусениц, стараясь не выдать своего смятения. – Потому что они смотрят на мир через сердце.

– Гусеничек, скажи честно, ты просто ошибся, когда сплетал мои глаза из своих светлых нитей? Что-то пошло не так? Ты запутался в пряже? Не так соединил нити? А может быть, просто Свет отвернулся от меня? – Грусть ватным комком застряла в горле у мальчика и повисла в воздухе горчащей тишиной…

Он всхлипнул и нашёл в себе силы продолжить:

– Тогда, 10 лет назад, когда ты первый раз говорил со мной, ты обманул меня, Бармалё. Я знаю, что ты сделал это из лучших побуждений, и не сержусь, но всё же мне от этого очень грустно.

– С чего ты взял? – взволнованно запружинил Бармалё на своём телефонном проводе, готовясь вот-вот начать трезвонить в скорую помощь Света.

– Я больше не слышу музыку жизни, а слышу только огромный гулкий барабан. Ты постоянно говоришь про свет, но мне темно.

– Слепые люди, Миша-ша, не видят тьмы, потому что они ослеплены светом. Принимать это как награду или как безутешное горе – выбирать только тебе. И сколько я знаю тебя, ты всегда выбирал светлую сторону. Так что же случилось сегодня?

– Не знаю, Бармалё… Мне страшно, что я не справлюсь.

– А, всё понятно! – смекнул добрый гусениц и закопошился в своей волшебной пряже.

Ему надо было срочно перебираться из сердца мальчика, в его голову – совершенно очевидно, что неисправность была именно там:

– Страх звучит почти так же, как тьма, Миша-ша. Думаю, причина в этом, – уже вовсю пробирался Бармалё между сложными извилистыми сплетениями в мозгу мальчика. – Сегодня у тебя ответственный день, и ты волнуешься, – возился Бармалё со своими инструментами, наполняя каждую мысль Миши-ши бесконечными и бесперебойными потоками света. – Но поверь старому доброму гусенцу: всё пройдет наилучшим образом, – распрямился наконец добропряд, потирая лапку о лапку и любуясь результатом своей работы.

Каждая мысль мальчика теперь сияла и была светла.

– Ну что же, кажется, нам пора?

Миша-ша и Бармалё вышли из-за ивового занавеса и отправились в школу. Там мальчик быстро нашёл актовый зал: он знал наизусть каждый изгиб школьного коридора на пути к репетиционной студии. Он дождался за кулисой, пока объявят его фамилию. Взялся за нить света, протянутую его лучшим другом Бармалё, и уверенно проследовал по сцене к фортепиано, ловко лавируя между трубачом и скрипачом так, если бы видел их воочию. Его руки мягко легли на прекрасно знакомую поверхность фортепиано, каждая клавиша которой вмещала в себя самые изумительные картинки этого мира, на которые он смотрел через кончики своих пальцев. Тихим переливчатым журчанием задребезжали высокие фа-соль-ля… и на зал обрушился сильнейший поток света, мелодично струившийся из-под пальцев маленького слепого пианиста. В этом потоке было всё. Всё, чего он никогда не увидит. И всё то, что не увидит никто, кроме него. Когда волшебные звуки фортепиано стихли, оставив догорать в пространстве одну-единственную пронзительную «ми», звенящая тишина актового зала взорвалась бушующей стихией аплодисментов.

В этот момент все, кто был в зале, увидели, как выглядит мир, в котором нет тени.

В этот момент Миша-ша увидел, как звучит Свет.

– Привет, Свет! – гусениц поспешно снял трубку телефона.

– Алё, Бармалё! – раздалось на том конце светлого провода.

– Свет, я тебя слушаю! Весь зал тебя слушает… И скоро услышит весь мир.

Медитация Раскрытия Сердца. Автор: Татьяна Лейбман

Эпилог

О том, как Бармалё расправляет свои крылё…

Однажды давным-давно… А если быть точным – то давнее всего на свете… Был создан Свет. И был он создан таким удивительным образом, что ничего в нём никогда не стояло на месте и всё беспрестанно двигалось. Сам Свет – это и есть движение малюсеньких-премалюсеньких частиц – фотонов. Об этом, дорогой маленький читатель, тебе ещё не раз расскажет твой учитель по физике в 8‐м классе (большим читателям просьба перестать завидовать!). А в нашем классе начальной школы жизни неплохо было бы узнать, что стало с Бармалё, его приключениями и его друзьями – главными героями этих самых приключений.

Всё шло так, как было задумано Светом. Всё двигалось и развивалось… Сотканные волшебным добропрядом маленькие сердца росли. Дырочки, затяжки и зацепки, которые со временем появлялись на них, ответственный светлый гусениц своевременно штопал. Поэтому от года к году они наполнялись всё большим количеством света, и людей, носивших эти сердца в себе, можно было легко узнать в толпе по едва уловимому, но всё же заметному сиянию их улыбок.

Постепенно Митя-тя, Галя-ля, Юля-ля и другие маленькие люди стали просто Митями, Галями, Юлями. Потеряв со временем эту смешную ля-лякающую и ти-тикающую частичку в своих именах, они стали важными и серьёзными, местами даже скучными и занудными – впрочем, как и полагается ответственным взрослым людям. Но всем им удалось не растерять главное – свой волшебный внутренний свет. Потому что они крепко усвоили с самого детства, что у них на плече всегда сидит добрый и любящий друг добропряд Бармалё, который всегда может напрямую дозвониться до Света и попросить у него для них помощи, совета и поддержки.

Наблюдая за тем, как ярко светятся сердца людей, которые он соткал, Бармалё однажды набрался смелости и рассказал Свету о своей мечте.

– Привет, Свет!

– Алё, Бармалё!

– Слушай, Свет, я тут подумал… у меня, конечно, неплохо получается вплетать в сердца людей любовь, но…

– Утомила тебя твоя головокружительная карьера, Бармалё? А?

– Не то чтобы совсем утомила, – смущённо замялся Бармалё, – но хотелось бы масштабироваться…

– Ты заслужил это, Бармалё. Приступай!

В этот момент провод, идущий от Бармалё к Свету, засиял, как никогда, ярко! Прежде неизменно зелёные прожилки гусеничного тельца вдруг начали переливаться всеми цветами радуги. Раздалась яркая вспышка… И сквозь это свечение сначала неотчётливо, а потом всё ярче и ярче стали проступать два прекрасных бабочкиных крыла, обнявших собою весь белый свет.

И в это мгновение каждый человек на белом свете, чьё сердце было сплетено из нитей любви, почувствовал, как этой любви стало бесконечно много.

ЮЛИЯ ПРУДЬКО

Москва, 2023 г.

Медитация Нити Любви и Добра. Автор: Юлия Прудько